Глава 16

У дедушки нет ни гроша за душой. Иногда ему дает денег дядя Касем, но ему их не хватает. Тогда дедушка усаживает меня впереди себя на муле, и мы едем в верхнюю часть деревни к одному из местных богатеев. Дедушка с ним беседует и, не знаю уж почему, получает мешок пшеницы. Мы грузим мешок на мула и привозим домой.

На следующий день отец взваливает мешок пшеницы на спину и относит на мельницу. Я тоже иду с ним. Это бывает в те дни, когда он хорошо себя чувствует. Он читает мне стихи, пританцовывает и напевает: «Пшеницу я молоть иду, там мельника в портках найду».

Бывают дни, когда с ним невозможно разговаривать. У него обостряется болезнь. Он говорит громким голосом сам с собой либо делает такие вещи, за которые становится стыдно. Поэтому дети называют меня «сын сумасшедшего Казема».

Мне нравится наша деревенская водяная мельница. Она отличается от всех прочих мест. Мельница располагается под землей. Там все в белой пудре. На всем лежит слой муки. Кажется, что мельника Али поставили и высыпали на него два мешка муки. Мука у него на голове, на одежде, на бороде и на усах. Видны только черные глаза. Брови и ресницы у него тоже в муке. В мельнице темно, и только луч света пробивается сверху. И этот луч тоже цвета муки. Когда мы входим в мельницу, то поначалу никого и ничего не видим. Слышен только скрип и стон мельничных жерновов. Когда глаза привыкают к темноте, я вижу мужчин и женщин с большими и маленькими мешками пшеницы, ячменя, проса и кукурузы, которые сидят и ждут своей очереди. Я занимаю очередь и погружаюсь в необычную атмосферу мельницы. Мельница похожа на сказки: рассказы о джинах и пери, таинственные звуки, издаваемые мельничными жерновами, треск размалываемых пшеницы и ячменя, суета людей в мучной пыли. Стоящие в очереди люди с мешками собираются вокруг нас и заговаривают с отцом:

– Как дела, дядюшка Казем?

– Неплохо.

– Сына своего привел?

– Что, слепой, что ли? Сам не видишь!

– Может, споешь нам?

Отец приосанивается и начинает петь. Он поет городские народные романсы. Его голос разносится по мельнице. Звук его голоса смешивается с хрипами и скрипом вращающегося мельничного камня, звуками перемалываемых зерен пшеницы и ячменя. Мои глаза уже привыкли к темноте. Я ловлю сочувственные взгляды.

Мельник Али улыбается. Он берет наш мешок и сыплет зерно в воронкообразное отверстие сверху мельничного камня. Я смотрю на зерна пшеницы, которые медленно высыпаются из большой воронки в отверстие в жернове, а из-под него сыплется мука. Я мечтаю о том, чтобы вся пшеница мира была моей, чтобы дедушка не печалился.

Кто-то спрашивает: «Дядя Казем, твой сын ходит в школу?» Я отвечаю: «В этом году я пойду в новую школу».

Какая-то женщина достает из кармана и дает мне горсть изюма. Я прячу его себе в карман. Я ем изюм и иду с отцом. Отец взвалил себе на плечи мешок с мукой и, напевая песни, проходит мимо лавок. Кто-то замечает:

– Видно, сегодня дядюшка Казем в хорошем настроении.

Даже когда отцу лучше, я должен быть рядом с ним. Если меня не будет рядом с ним, то он может с этим мешком муки забрести Бог весть куда, в соседние деревни. Когда я с ним, он спокоен и идет туда, куда я ему скажу. Когда я с отцом, бабушка и дедушка не волнуются. Обычно я иду впереди, и отец следует за мной, спокойный и довольный.

Глава 17

Приходит Сакине, чтобы испечь нам хлеб. Она приходит рано утром. Сакине ставит большой котел на огонь и греет воду. Она хорошо печет хлеб. Дедушка всегда хвалит ее хлеб. Он говорит: «Сакине уже 30 лет печет для нас хлеб». Было время, когда у нас был достаток, и у дедушки в доме бывало много гостей, и его называли не просто Насрулла, а Насрулла-хан. Хлеб пекли каждый день и съедали. Сейчас мы печем хлеб раз в неделю, а в остальное время Сакине ходит по домам и печет хлеб людям. Я никогда не видел ее мужа. У нее есть сын, который пасет нашу корову и других коров.

Бабушка говорит: «Сакине – преданная женщина и нас не бросает».

Сакине говорит мне: «Пойди собери и принеси хворост, я испеку тебе сладкую булочку». Я иду в сад, собираю под деревьями сухие ветки и приношу к очагу. Я складываю хворост около танура – глиняной печи – рядом с полынью и колючками.

Сакине по пояс наклоняется в танур и прилепляет тесто к стенкам печи. Она вынимает из печи поджаренный горячий хлеб и кладет сверху, чтобы он остыл. Как же хорошо пахнет свежий хлеб! Я стою в стороне и наблюдаю. Некоторые куски теста не прикрепляются хорошо к стенкам печи и падают в огонь. Сакине расстраивается и выговаривает мне: «Сколько раз тебе говорила – не стой рядом с тануром! Когда мальчишки стоят рядом с печью, то хлеб не получается». Говоря о мальчишках, она имеет в виду меня, и то, что хлеб не получается, означает, что тесто не прилипает к стенкам печи и падает на угли в пепел.

– Почему мальчики мешают печь хлеб? – спрашиваю я.

Сакине отвечает: «Когда земля дрожит под ногами, то хлеб не прилипает к стенкам печи и падает в огонь». Возможно, она так говорила, потому что я брал хлеб, рвал на куски и съедал. Сколько я ни ел, не наедался. Сакине испекла мне булочку, дала и говорит: «А теперь иди по своим делам!»

Двух кусочков булочки мне мало, и я возвращаюсь и говорю:

– Дай мне еще одну булочку, иначе я буду трясти низ, и хлеб упадет в огонь.

Сакине поднимает одну из сухих веток, которые я принес, начинает бегать за мной и кричит: «Бабушка! Не пускайте Хушу к печи! Хлеб не пропекается».

Бабушка говорит мне: «Нечего мальчику делать у танура!»

Вероятно, Сакине и вправду верит, что мальчикам и мужчинам не надо подходить к печи. Печь хлеб должны женщины и девочки. Когда Сакине пекла хлеб, я и наша собака Филу стояли в сторонке и смотрели на хлеб. Собака ждала кусков теста, упавших в огонь, а я угрожал, что если мне не дадут хлеба, то я буду трясти землю у печи.

Глава 18

У моей бабушки двое больных: больны мальчик и его мать. Мальчик без сознания и стонет. Мать, на которой лица нет, умоляет бабушку помочь. Она кладет завернутого в тряпки ребенка перед бабушкой и говорит:

– Умоляю! Спаси моего ребенка, вылечи его.

– Ты сама больна, по тебе видно.

– Мне не до себя. Ребенок умирает.

Бабушка варит в котле снадобье. Она еле ходит, но готовит лекарство: толчет в ступе миндаль, чтобы получить масло. Жмых от миндального ореха очень вкусный. Когда из миндаля выжимают масло, мне отдают жмых, и я его ем.

Жмых от грецкого ореха невкусный; он немного горький, но я привык.

Бабушка к этому всему привыкла: к больным, их стонам и мольбам.

У этой самой Сакине, жены Эбрама, на моих глазах умерли пять детей. Когда ее дети заболевали, она, испуганная, прибегала и клала детей перед бабушкой.

– Тетушка, делай, что хочешь, может быть, хоть этот ребенок останется жить.

Потом она шла на могилу святого, садилась, плакала и молилась.

Однажды бабушка спасла жизнь Али Плова. Кто-то в Кермане сказал этому Али, что он «деревенский нищий». Он ответил: «Я не нищий. Каждый год, каждый год вечерами по праздникам я ем плов». Слух об этом дошел до людей, и стали его с тех пор называть Али Плов. Он был трудяга, собирал в поле колючки, взваливал себе на спину, приносил в деревню и продавал людям. Зимой, когда было очень холодно и снег покрывал землю, у Али Плова не было никакой работы.

Зовет его однажды Насрулла-хан, показывает нашего околевшего буйвола и говорит:

– Али Плов, вырой яму и закопай тушу, чтобы не пахло здесь.

Али Плов снимает с туши кожу так, чтобы дедушка не видел, и относит шкуру к себе в дом, который находился на берегу реки под высокой чинарой. Саму тушу Али бросил в яму.

Ночью он разрезал кожу на куски и поджарил на огне. Затем он съел эту полусырую шкуру. До утра он от голода съел половину шкуры. На следующий день у него разболелся живот, и его скрючило. Привели его к бабушке, чтобы она его вылечила. Она потом рассказывала:

– У него раздулся живот и стал как барабан. Вот-вот взорвется. Он, как змея, извивался, бился головой об землю. От боли он впивался руками в землю. У него в желудке скопились куски сырой кожи. Мне было его жаль, но я не знала, как ему помочь. Неожиданно я поняла, что нужно сделать. Я сказала нашему слуге: «Свяжи ему руки и ноги веревкой, чтобы он не дергался».

Дедушка принес большую бутылку касторового масла, и мы начали вливать Али Плову в глотку понемногу касторки. Дедушка принес дробинки из патронов к своему ружью. Мы всыпали Али в горло свинцовые дробинки и снова насильно влили ему в рот касторовое масло. Когда дробь и касторка закончились, то мы начали сильно давить ему на живот. Мы развязали веревки на руках и ногах Али, а слуга подхватил его и поднял на ноги. Дедушка приказал Али идти, но тот ответил, что не может.

– Ты должен идти, давай беги.

Дедушка принес плетку. Я не мог на все это смотреть, и дедушка сказал, чтобы я шел домой.

С Али сняли рубаху и штаны. Его начали хлестать плетью и гонять по двору. Гоняли и гоняли, а он стонал, ревел, звал на помощь, умолял и бегал, бегал по двору. Он подпрыгивал и бил себя по животу. Неприятное зрелище: из него начали выходить куски сырой кожи. Касторка и дробинки сделали свое дело. По двору разлетались дробинки, касторка и куски кожи. Понемногу он успокоился. В завершение Али упал в саду в углу двора. Его подхватили под мышки, отнесли и положили возле ручья. Он стонал, а затем впал в забытье. Все говорили, что Али Плов умер, но он не умер, на следующий день он совсем выздоровел.

У бабушки в запасе было много рассказов о ее врачевании в деревне.

Глава 19

Я с бабушкой и дедушкой иду в нижнюю деревню на свадьбу. Отца с нами нет. Не знаю, где он. Он уходит и через несколько дней возвращается. Все его знают. У Насруллы-хана такой авторитет, что люди в любом месте накормят его сына. Люди не позволят, чтобы сын Насруллы-хана, бродяга и странник, который поет песни и бродит по горам и долам, слишком страдал.

Когда мы ходим на свадьбы, то бабушка надевает свой красный бархатный пиджак и галоши, которые Асадулла прислал ей из Кермана. Она скручивает низ своих шаровар и надевает сверху носки. На голову она надевает новую белую косынку и закрепляет ее на шее брошью, украшенной двумя зелеными камешками. На голову она надевает свой красно-черный шелковый платок и смотрит на себя в зеркало.

Дедушка надевает новую шляпу и красуется:

– Хавар, идем. Если бы ты не была красивой, я бы на тебе не женился.

Я тоже надеваю рубашку, которую мне привез дедушка из Кермана. Если бы был отец, мы бы его с собой на свадьбу не взяли: он опозорил бы нас.

За день до этого бабушка поставила котел с водой на огонь, усадила меня на камень и поставила передо мной корыто. Она налила горячей воды в корыто и полила мне на руки и на ноги. Я закричал. Бабушка увидела, что я хорошенько обжегся, и плеснула холодной воды. Грубой мешковиной она начала тереть мне руки, ноги, шею и лицо. Я плакал и умолял ее отпустить меня, несчастного. Она терла мне шею и лицо этой грубой мешковиной и верблюжьей шерстью как будто хотела содрать с меня кожу. Каждый раз, когда она меня так мыла, у меня горела кожа на лице и на шее, и я не мог ночью уснуть.