Сара Сусанне немного успокоилась, но гнев еще сжимал ей горло и застилал глаза. Неужели сидевший перед ней глупец – ее брат? Он пригладил растрепавшиеся волосы и по-прежнему умоляюще смотрел на нее.

– Что в этой Регине тебя не устраивает? Не ты ли сам считал, что я должна выйти замуж за Юханнеса только потому, что он хороший человек? – сердито спросила она.

Арнольдус не ответил, но его глаза не отрывались от нее, в них была мольба.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он через некоторое время.

– Все бы хорошо, если б не ты!

– Я только хотел спросить у тебя совета…

– Я считаю, что ты негодяй! – выдохнула она над своим большим животом, скомкала в руке недошитую распашонку и уколола палец. Из пальца на маленький недошитый воротничок капнула кровь.

Арнольдус наклонился и схватил ее руку. Сунув ее палец себе в рот, он искоса смотрел на сестру. Она сжала губы и сердито дышала через нос, потом ответила ему холодным взглядом. В таком положении им были видны только глаза друг друга. Не будь Сара Сусанне так зла, она бы сейчас рассмеялась. Они были похожи на двух мелких палтусов, у которых глаза на одной стороне.

Наконец он вынул изо рта ее палец и проверил, перестала ли идти кровь. Но руку ее не отпустил.

– У тебя кровь и сладкая, и соленая, – кашлянув, сказал он и снова заговорил о своем деле. Сара Сусанне знала своего брата как облупленного. Она сдалась. Никто не мог устоять перед Арнольдусом. Вот и эта девушка не устояла.

– Что ты еще хочешь мне сказать? – холодно спросила она.

– Этот ребенок… Как думаешь, может, сестра Марен и ее Юхан согласятся взять его к себе на Хундхолмен? Они давно хотели ребенка, да вот как-то не получилось.

Несколько минут ей казалось, что Арнольдус хотел бы, чтобы она сама взяла этого ребенка. Но это было невозможно.

– Поговори с ними, – помолчав, сказала она.

– Я думал, не могла бы ты…

– Ты должен сам поговорить с ней! Тебе она тоже сестра! – воскликнула Сара Сусанне.

Он опять бросил взгляд на открытую дверь дома.

– Мы с Марен не очень ладим.

– Почему?

– Это долгая история. С самого детства… Ей всегда казалось, что родители ко мне относились лучше, чем к ней. Особенно мама после смерти отца.

– Наверное, она права. Мама долго признавала только тебя! – вырвалось у Сары Сусанне.

– Знаю, знаю…

– Ты мог бы поговорить с Марен и об этом.

– Не стоит все валить в одну кучу. У тебя с нею такие хорошие отношения.

Сара Сусанне глубоко вздохнула. Ребенок в ней возмущенно запротестовал.

– Неужели ты такой трус?

– Да! – признался он и провел рукой по лицу. Но взгляд у него был дерзкий. Как и проглянувшая улыбка.

* * *

Фру Крог протестовала.

– Ты не должна подвергать себя такой опасности, ведь ты уже на сносях, – строго говорила она.

Однако Сара Сусанне стояла на своем: она хочет навестить сестру, живущую на Хундхолмене, пока Юханнес ушел на шхуне в Хельгеланд. Она не собиралась выходить из подчинения свекрови. Нет. Так или иначе, но та не уступила и заставила Эйлерта отправить с ней на лодке опытного парня. Спускаясь по тропинке к причалу и радуясь холодившему лицо ветру, она уже чувствовала себя свободной. Они вышли в море, Сара Сусанне сидела на носу лодки, как курица на яйцах. С закрытыми от солнца глазами она наслаждалась поездкой, несмотря на то что впереди ее ожидало нелегкое дело.

Марен, как всегда, хорошо приняла сестру. В доме пахло зеленым мылом и накрахмаленным бельем. Запах пищи изгонялся отсюда, стоило ему только появиться. У Марен не было места грязи. Люди говорили, что она вечно что-то стирает и убирает, потому что ей не надо заниматься детьми. А женщине необходимо иметь какое-то дело.

Сестры сидели одни в гостиной – изящные фарфоровые чашки, кофе, лепешки, смазанные маслом. Сара Сусанне продумала заранее каждое слово. Ничего лишнего. Не осуждая тех, о ком шла речь.

Марен отставила чашку и обхватила себя руками, словно хотела смахнуть пылинки. Однако ее округлившиеся глаза не отрывались от окна. Саре Сусанне сестра напомнила картинку с изображением сфинкса, которую она видела в одной книге.

Сестры не первый раз беседовали наедине. Именно Марен, а не мать, утешила Сару Сусанне и объяснила ей, что она совершенно здорова, когда к ней пришли месячные раньше, чем к сестре Хелене, которая была на год старше. Однако теперь, нося своего первого ребенка, Сара Сусанне словно обогнала и саму Марен.

– Почему же он сам не приехал ко мне с этой просьбой?

– Он думает, что ты не очень его жалуешь.

– Как можно жаловать человека, который обрюхатил девушку и теперь не собирается на ней жениться? Впрочем, наверное, этого следовало ожидать… хотя я об этом не задумывалась. Арнольдус всегда умел заставить маму, да и кого угодно, помогать ему. Теперь вот он использовал тебя. Он умеет заставить всех плясать под свою дудку.

– Ты права. Но сейчас речь идет не о нем, а о девушке и о ребенке, – напомнила Сара Сусанне.

Марен кивнула, но не спешила с ответом.

– Мне надо посоветоваться с Юханом, такое решение мы должны принять вместе. Взять ребенка, растить его в любви – это не шутка, – сказала она наконец. – Чужой ребенок, мы не знаем, каким он окажется.

– О своих детях мы тоже ничего не знаем.

– Ты права, – не слишком уверенно согласилась Марен.

– Подумай, тогда у нас с тобой появятся малыши почти в одно время. – Сара Сусанне даже разволновалась.

– Когда она ждет? – спросила Марен. Она все еще не выглядела убежденной.

– После Нового года. Они думают, в феврале… А я должна родить в ноябре!

Марен встала и подошла к окну, повернувшись к сестре спиной. Когда она обернулась, глаза у нее блестели, губы дрожали. Она никогда не казалась Саре Сусанне такой красивой. Ни мрачности, ни суровости, ни озабоченности. Как быстро все изменилось! Марен улыбалась, а по лицу у нее катились слезы, и она была ослепительно красива!

– Я напишу ему… Арнольдусу. Пришло ему время доказать всем, что он настоящий мужчина. Пусть привезет с собой эту бедную девушку. Я хочу поговорить с ними обоими.

* * *

Девочку назвали не Элида, а Агнес. Сара Сусанне поняла, что так хочет Юханнес. Он не объяснил ей почему. Она могла бы спросить у него, но они оба замкнулись в себе. Она – со своей болью, новыми ощущениями и ребенком. И всеми женщинами, которые постоянно окружали ее, словно были ее неотъемлемой частью. Он – поглощенный внешним миром. Шхуной и морем. После рождения Агнес он открылся Саре Сусанне с новой стороны. Она даже не предполагала, что он может оказаться настолько подавленным. Молчаливым он был всегда, к этому все давно привыкли. Но теперь он больше не улыбался, сверкая белоснежными зубами, как обычно улыбался вместо того, чтобы говорить.

Его шхуна постоянно уходила то на юг, то на север. Сара Сусанне перестала спрашивать Юханнеса о цели его поездок. Со временем она сама все поняла. Он уезжал из дома при первой возможности, стыдясь, что не смог исполнить обещания, данного в письме, в котором предложил ей руку и сердце. Он до сих пор не купил Хавннес. Поэтому вечером, когда он в своем блокноте написал «Агнес», она только кивнула. Жизнь вдруг повернулась так, что имя стало лишь мелким уколом. Для девочки ничего не изменится от того, что имя ей выбрал отец.

Хуже было то, что у Сары Сусанне не осталось ничего личного, ни одной двери, которую она могла бы по желанию закрыть за собой, кроме двери в ее спальню. Казалось, на Офферсёе не хватает воздуха для этих трех женщин – фру Крог, Ханны и самой Сары Сусанне. В Бё, где она служила, она чувствовала себя гораздо свободнее. Нельзя сказать, чтобы здесь домашние к ней придирались, просто они обращались с нею как с ребенком, с которым можно не считаться. Сара Сусанне с трудом терпела их высокомерие. «Нет, Сара, у нас принято делать это иначе!»

Однажды, вскоре после рождения Агнес, Сара Сусанне разбирала в коридоре на втором этаже выстиранные вещи. Застав ее за этим занятием, фру Крог заметила, что для этого дела существуют служанки. Сара Сусанне вспылила.

– Когда захочу, тогда и буду разбирать пеленки моей дочери! – не подумав, возразила она.

Фру Крог уставилась на нее, как будто увидела привидение. Потом натянуто улыбнулась одним уголком губ, другой даже не дрогнул, словно был парализован.

– Ты меня неправильно поняла! Я хотела как лучше.

– Не надо делать мне замечания из-за таких пустяков. Подумаешь, пеленки! – Последнее слово прошипело, как вода, капнувшая на раскаленную плиту.

Можно было подумать, что фру Крог оскорбится и перестанет донимать Сару Сусанне. Но она еще до рождения своих невесток привыкла, чтобы все делалось так, как ей угодно. А потому продолжала их воспитывать.

Однажды Сара Сусанне налила себе стакан молока. Она любила, чтобы молоко стояло у нее под рукой, когда она кормит ребенка грудью, чтобы, почувствовав головокружение, сделать несколько глотков. Потом она удобно расположилась на скамье в кухне. Неожиданно на кухню из сеней вошла свекровь. Бросив быстрый взгляд на Сару Сусанне, она сделала ей замечание, что кружка, которой наливают молоко, должна висеть рядом с ведерком с молоком.

Служанка, помогавшая кухарке, с испугом взглянула на них и выбежала в сени. Было слышно, что она повесила кружку на место.

– Это мой грех, служанка не виновата, – сказала Сара Сусанне и неожиданно расплакалась. Это был даже не плач, а вой. Фру Крог повернулась к ней так резко, что завязки на ее переднике взметнулись вверх. На этот раз она покинула кухню, не сказав больше ни слова. Сара Сусанне поняла, что уход свекрови был вызван не ее срывом, или как еще это можно было назвать. Нет, фру Крог стало стыдно оттого, что Сара Сусанне плакала на кухне, можно сказать, у всех на глазах. Это свидетельствовало не только о состоянии рыдающей невестки, но и об отношениях в семье, об отношениях, царивших в доме, обо всем. И фру Крог была не намерена мириться с этим безумием.

Сара Сусанне чувствовала себя цыпленком, вылупившимся под печкой в коробке с шерстью. И спрятаться, кроме как в этой шерсти, ей было негде. Неожиданно она вспомнила мать. У них в Кьопсвике такое было бы невозможно. Мать бросилась бы обнимать и утешать любого, кто заплакал бы у нее на глазах.

Вечером, уже в постели, она спросила у Юханнеса, боялся ли он когда-нибудь своей матери. В комнате было темно, и она не могла видеть его лица, наконец он ответил, делая большие паузы между словами. Да, мать была очень строга с детьми, особенно с дочерьми. А вот сыновьям доставались подзатыльники.

Сара Сусанне ждала, что он спросит, чем вызван ее вопрос. Но он не спросил. Ей хотелось рассказать ему, что произошло на кухне, да как-то не получилось. Она лежала и думала о том, как отношение окружающих влияет на людей. Конечно, Юханнес всегда заикался. Он был не такой толстокожий, как его брат Эйлерт. От того все отскакивало, как от стенки горох. Его жена Ханна тоже, по-видимому, обладала этим качеством. Она словно складывала в карман передника все замечания свекрови, чтобы при удобном случае поквитаться за них.

– Ваша мать всегда к вам придиралась? Ты поэтому начал заикаться? – спросила Сара Сусанне в темноте, готовая к тому, что он, как в прошлый раз, встанет и уйдет из спальни.

Юханнес ответил не сразу. Через тюфяки и подушки тишина поднялась с пола и проникла в Сару Сусанне. Наконец он придвинулся к ней. Точно качнулся. Зажег свечу и нашел свой блокнот.

«Мать тут ни при чем, это мой недостаток», – написал он изящным энергичным почерком.

– Но ведь ты не любишь, когда другие говорят о твоем недостатке, – прошептала она.

Некоторое время они молча прислушивались к дыханию друг друга и сопению ребенка в люльке. Потом она нашла под периной его руку.

– Не думай о Хавннесе, Юханнес. Я знаю, что рано или поздно ты его купишь! Помни, ты внук Эйлерта Крога, который был фогтом^[2] на Лофотенах и в Вестеролене!