Мы прошли к обеденному столу и сели с одного края. Когда мы купили этот большой эдвардианский дом в престижном Масвелл-Хилле – одном из пяти лучших районов Лондона (по версии The Sunday Times), – то решили убрать бо́льшую часть стен на первом этаже, чтобы создать просторное открытое пространство. Сохранили только старинные камины и лепнину и добавили современную мебель и огромные черно-белые фотографии океанских волн, разбивающихся о берега Северной Калифорнии, где вырос Пит. Стол из дуба мы нашли в старом амбаре, за ним можно было усадить двенадцать человек, если раздвинуть скрытые створки. Мы обожали устраивать веселые посиделки. Уже через несколько дней после знакомства собрали дюжину друзей на крабовую вечеринку: сдвинули столы, застелили их бумагой. Я подавала коктейль «Негрони», пока Пит с трудом запихивал крабов в кастрюлю. Гости с хрустом разламывали клешни и макали мясо в соус велюте, приготовленный мной. Потом мы свернули ковер и танцевали до рассвета.

После рождения Стеллы мы тоже устраивали такие встречи, но все реже и реже. Крабы исчезли из нашего меню, когда их популяция резко сократилась из-за закисления океана. А после того рокового дня рождения сложно было вообще представить, что в нашем доме однажды снова появятся гости.

Меня все еще мучила мысль о том, что я не пригласила Бланку на ту вечеринку. Я боялась, что она воспримет это как бесплатную работу и почувствует себя не в своей тарелке среди наших друзей, поэтому и не стала ее звать. Но если бы я ее пригласила, что бы изменилось? Была бы Бланка сейчас жива?

Я не могла избавиться от чувства вины.

– Что-то случилось? – спросил Пит, заметив выражение моего лица. Я поняла: медлить больше нельзя.

– Бланка умерла.

Пит побледнел и отодвинул тарелку с лазаньей.

– Ужас. Она же к нам приходила буквально… когда?.. на прошлой неделе? Боже мой.

– Эмми сказала, всему виной несчастный случай, но подробностей она не знает.

– Какой кошмар. Просто не верится. Боже… а Эмми как узнала? – спросил он, а потом задал еще пару вопросов, и я рассказала ему то немногое, что мне удалось выяснить.

Мы немного помолчали. Потом Пит спросил:

– Ты как, родная? Понимаю, новость шокирующая, но тебе нельзя сейчас волноваться. Дай-ка свои ноги. – Он бережно поднял их, положил себе на колени и начал нежно массировать.

– Что за несчастный случай мог с ней произойти? – размышляла я вслух. – Может, ее сбила машина? – Она всегда переходила дорогу очень медленно, не торопясь, словно так и не привыкла к ритму жизни большого города, хотя переехала в Лондон с матерью еще подростком. До этого они жили в Армении, а еще раньше бежали из какой-то страны с колючим названием, вроде Киргизии или Узбекистана. Годы стерли из моей памяти название ее родины, а переспрашивать я не решалась – любые вопросы, казалось, смущали Бланку.

– А может, всему виной экстрим, – продолжала я. – Хотя Бланка не из тех, кто, скажем, захочет прыгнуть с парашютом. Каждый понедельник я спрашивала, что она делала на выходных, а она всегда отвечала: «Да так, ничего особенного».

Пит нежно сгибал и разгибал пальцы на моей правой ноге.

– Мы пошлем ее матери цветы. Я сам все устрою, тебе ведь нездоровится.

– Ей наверняка сейчас очень тяжело, – сказала я. – Странно, что она не позвонила мне сама.

Пит нахмурился, глядя на меня.

– Ты что-то очень бледная. Ты вообще ела сегодня?

– Да, рисовые хлебцы.

– Тебе нужно поесть как следует. – Пит разогрел лазанью и поставил передо мной тарелку. Я улыбнулась, подавляя подступившую тошноту.

– Знаешь, меня тревожит эта одержимость Стеллы птицами, – поделился со мной Пит, нарезая лазанью на аккуратные квадратики. – Уже послезавтра она идет в четвертый класс. Боюсь, ей будет трудно вписаться в коллектив.

Я нахмурилась.

– Мария Кюри, наверное, тоже не особо вписывалась. Если бы Стелла была мальчиком, Эмми не подняла бы столько шума из-за мертвой олуши. А вот когда таким увлекается девочка, ее интерес кажется жутковатым.

Пит посмотрел на меня с сомнением.

– А до этого как все было?

Пришлось признаться, что Лулу в основном играла одна, а Стелла сидела в стороне, зажав уши.

– Это не ее вина, что у нее очень острый слух, – сказала я.

– Но она все равно должна учиться находить общий язык с другими детьми, – заметил Пит. – А нам нужно думать о ее будущем, особенно после… ну, сама понимаешь.

Мы оба невольно вздрогнули, вспомнив злополучный день рождения. Я старалась не смотреть на пятно на деревянном полу кухни, которое Пит оттирал так отчаянно, что оно посветлело на общем фоне и теперь особенно бросалось в глаза.

– И проблема ведь не только в общении с другими детьми, – продолжал он. – Она ненавидит купаться, не переносит громких звуков, а ест только тогда, когда все лежит раздельно. А ее истерики?

Я промолчала. Уж что-что, а эти самые приступы и правда пугали не на шутку. Как-то ночью я решила посмотреть видео других родителей, заснявших истерики своих детей, – просто чтобы почувствовать хоть какую-то поддержку и понимание. Но вместо этого все думала: если они в состоянии включить камеру и записывать происходящее, значит, у них все не так уж и плохо.

Пит сжал мою руку.

– Я просто хочу ей помочь. Я тоже ее люблю. – Он отложил тарелку, достал планшет и открыл какую-то таблицу. – Смотри, я составил список врачей и терапевтов.

– Но ее недавно осматривали, – напомнила я. Здесь, в Великобритании, к врачам обращаются, только если ребенок серьезно заболел, но Пит, как настоящий американец, считал, что дети должны проходить ежегодные осмотры, поэтому ради мира в доме я сводила Стеллу к доктору. – Она здорова как лошадь.

– Физически, – уточнил Пит.

– К ее потребностям не так уж трудно приноровиться, – ответила я. – И лучше уж я под них подстроюсь, чем поведу ее к врачу, который навесит какой-нибудь ярлык, и еще не факт, что правильный. Ты подумал, как на нее это повлияет? Нельзя допустить, чтобы она решила, будто с ней что-то не так.

Пит снова заглянул в свою таблицу, подбирая подходящий контраргумент, а я добавила:

– Я только на прошлой неделе ушла с работы. Теперь у меня будет больше времени на Стеллу, и ей это поможет. Я уверена, что справлюсь куда лучше любого врача. Если вдруг ей станет хуже, – хотя уверена, что этого не случится, добавила я про себя, – обещаю, мы ее обследуем.

Пит вертел в руках очки, а я лихорадочно думала, как бы сменить тему. Обычно стоило лишь заикнуться о Брекзите, и он сразу увлекался, попутно негодуя, почему Борис Джонсон никак не удосужится причесаться. Но сегодня это вряд ли подействовало бы.

– В голове не укладывается, что Бланка умерла, – сказала я, чувствуя укол вины за то, что выбрала именно такой способ повернуть беседу в другое русло.

Взгляд Пита наполнился состраданием.

– Наверное, для тебя это большой удар. Ведь со смерти мамы прошло еще так мало времени.

– Я расстроена из-за Бланки, – ответила я. – Дело не в маме.

Моя мать Эдит умерла полгода назад от инсульта: ночью, в своем старом викторианском доме в Оксфорде. Она ушла тихо, без лишних прощаний – так, как и хотела. Мы были с ней слишком разными. Я думала, что однажды скорбь обрушится на меня волной, но этого так и не случилось. Когда Пит потерял отца, горе сильно его подкосило. У меня же все сложилось иначе. Иногда я вздрагиваю, будто что-то забыла: то ли выключить чайник, то ли заменить батарейку в дымовой сигнализации. Но потом вспоминаю: нет, ничего не забыла. Просто моя мама умерла.

В два часа ночи я все еще лежала без сна. Казалось, в ушах до сих пор отдается шум моря. Я познакомилась с Бланкой, когда Стелле было четыре года. Тогда я искала няню, которая могла бы забирать дочку после школы. Я как раз собиралась вернуться к работе на лайфстайл-портале под названием «Построй свою жизнь». Там я вела колонку «Советы Шарлотты»: рассказывала о том, как организовывать уютные посиделки и соблюдать правила этикета. А получилось это так: незадолго до моего тридцатилетия редактор сайта «Построй свою жизнь» наткнулся на мой блог «Хозяйка поневоле», где я писала о том, как принимать гостей без лишнего стресса, и предложил мне работу в Сан-Франциско. К счастью, когда мы переехали в Лондон, мне разрешили перейти на удаленку.

– Об этом и так всем давно известно, – сухо заметила моя мать, когда Пит уговорил ее почитать мою колонку.

– Американцы не мнят себя специалистами по этикету, – возразила я. Наши читатели были в основном из США.

– Ну еще бы, – отозвалась Эдит с неизменной язвительностью. Она была профессором, специализировалась на литературе XIX века и свой последний день на земле провела в полном одиночестве, за редактурой своей книги о болезни и женственности в романах Викторианской эпохи. Хотя Эдит считала мою работу пустой тратой времени, мне она нравилась. В моем понимании этикет – это не просто выбор подходящей вилки, а умение создавать вокруг себя пространство тепла и заботы при помощи записки с благодарностями, вкуснейшего десерта или даже лжи во благо. На первый взгляд тут все просто, но гора писем, которые я получала, свидетельствовала об обратном: людям часто бывает трудно находить правильные слова, многие чувствуют себя неуверенно в повседневных ситуациях. Как эксперт по этикету, я предлагала им дорожную карту, чтобы они могли выбраться из любого социального лабиринта.

К сожалению, найти подходящую няню для Стеллы оказалось сложнее, чем я думала. Одна кандидатка хотела, чтобы ее привозили и отвозили. Другая пыталась встроить «подработку» в график занятий по шаманской терапии. Третья заявила, что сможет работать только в доме, где нет никаких ароматизаторов. И вот однажды на пороге появилась Бланка. Ее темные волосы были заплетены в две небрежные косички, прихваченные резинками с крупными бусинами из розового пластика. Лицо было смуглым и по-детски округлым. На нем особенно выделялись густые брови, которые явно нуждались в уходе. А еще у Бланки был лишний вес, и этим она особенно выделялась в Масвелл-Хилле, населенном симпатичными мамочками-фитоняшками. Бланка грузно опустилась на наш нарядный диван на изящных ножках, выполненный в стиле «модерн середины века».

– Чем вам нравится работа с детьми? – спросила я.

– Я люблю о них заботиться, – ответила Бланка.

– Что вам это дает? – переспросила я, но Бланка лишь улыбнулась. Честно сказать, я сомневалась, что она поняла мой вопрос, но решила продолжить. – Стелла любит, когда все ингредиенты лежат по отдельности, – пояснила я и показала ей наши меламиновые тарелки с разделителями.

– О да, – спокойно отозвалась Бланка – не то что другие няни, которые всегда реагировали со скепсисом.

Воодушевившись, я продолжила:

– И фрукты нужно нарезать красиво, иначе она не станет их есть. Особенно яблоки.

– О да, – она кивнула, будто ни один здравомыслящий человек и подумать не может о том, чтобы дать четырехлетнему ребенку ненарезанное яблоко. Мы обсудили все детали. Бланка была со всем согласна. Возможно, ее сдержанность объяснялась плохим английским, но она очень успокаивала. Я поднялась в комнату Стеллы и уговорила ее выйти познакомиться с Бланкой. Стелла подошла к ней и тут же впилась в нее испытующим взглядом – так было и со всеми прошлыми кандидатками. Обычно они тут же начинали сюсюкаться со Стеллой, сообщали, как их зовут, расспрашивали про любимый цвет, но Бланка просто молча взглянула в глаза моей дочери. А уже через несколько секунд Стелла, к моему изумлению, забралась на диван и уютно устроилась рядом с мягким телом Бланки. Нашей спасительницы.

Я оставила надежду на сон и прокралась на кухню. Засыпала в рот горстку кренделей. Я уже и забыла тот день, когда, казалось, нашла идеальную няню. С тех пор что-то разительно изменилось – настолько, что она ушла, даже не попрощавшись. Загадка, которую, увы, уже не разрешить. Но, возможно, мне удастся разгадать тайну ее смерти.

Я взяла ноутбук и села на диван. Может, зацепка отыщется в интернете? Вот только пользователя по имени Бланка Акопян не нашлось ни в одной соцсети. Даже поисковая система ничего не выдала. Внутри что-то болезненно екнуло, и меня охватил страх. За годы неудачных попыток забеременеть у меня было три выкидыша. Но я не сдавалась, все цеплялась за мысль о том, что если у Стеллы появится братик или сестричка, то отсутствие друзей и, самое главное, переживаний по этому поводу будет уже не так страшно. Я надеялась, что общение с малышом научит ее ладить с другими людьми и заботиться о них.

Я подошла к окну, только чтобы отвлечься от переживаний. Вся задняя стена нашего дома была стеклянной, так что передо мной раскинулся ночной Лондон – мерцающее море, над которым возвышался «Шард»^[1], тусклое оранжевое небо, засвеченное городскими огнями. Ночью все выглядело иначе, и мне всегда казалось, что именно в эти часы я вижу истинную суть вещей – ночную правду. Я вдруг поняла, что потеряю этого ребенка – и Стелла навсегда останется одна.

Я зашла к ней в комнату и прислушалась к ее ровному дыханию. Может, это я виновата, что она не резвится на пляже? Может, я не заслуживаю второго ребенка.

– О да, – совершенно отчетливо произнесла Стелла, и я вздрогнула. Но ее дыхание оставалось глубоким и ровным – она говорила во сне. Бланка тоже на любой мой вопрос отвечала этим «О да», и этот ответ был словно короткая птичья трель из двух нот. У меня по спине пробежал холодок. Казалось бы, всего пара простых, невинных слов, но как точно Стелла повторила напевную интонацию Бланки.