III

Тем временем старик Уэйтли продолжал скупать скот, хотя его стадо не увеличивалось в числе. Кроме того, он срубил несколько деревьев и принялся за ремонт пустовавшей части своего дома – довольно просторного, под островерхой крышей и упиравшегося боком в гору, – тогда как ему с дочерью всегда хватало трех комнат на первом этаже. Судя по тому, как он взялся за столь тяжелую работу, у старика еще было много сил, и хотя временами он бормотал что-то невразумительное, его плотничанье доказывало, что считать он не разучился. Это началось после рождения Уилбера, когда один из сараев с инструментами оказался вдруг приведенным в порядок, заново обшит досками и даже снабжен новым надежным замком. Обновляя второй этаж дома, старик Уилбер продемонстрировал неменьшее мастерство, и его мания сказалась только в том, что он наглухо заколотил все окна. Правда, многие считали это предприятие полным безумием. Менее непонятным было то, что он занялся еще одной комнатой в нижнем этаже – для своего внука. Эту комнату несколько человек видели, но ни один из них не был допущен во второй этаж. Все стены здесь были в прочных полках чуть не до потолка, на которых он самым аккуратным образом расставил изъеденные червями старинные книги и даже куски книг, до этого валявшиеся по углам.

– Я неплохо ими попользовался, – говорил он, пытаясь склеить черную страницу сваренным на ржавой плите домашним клеем, – а мальчишка попользуется еще лучше. Он уж не упустит случая все их прочитать, других-то все равно нет.

Когда Уилберу исполнилось год и семь месяцев, а случилось это в сентябре 1914 года, он совсем напугал соседей своим ростом и своими познаниями. Внешне он походил на четырехлетнего и говорил на редкость разумно. Ему позволялось свободно бегать по горам и полям, и он часто сопровождал мать в ее блужданиях по окрестностям. Дома он разглядывал странные картинки и карты в дедушкиных книгах, пока старик Уэйтли длинными вечерами что-то объяснял ему, а потом задавал вопросы. К этому времени с ремонтом дома было покончено, и все, кто его видел, удивлялись, зачем надо было одно из окон превращать в крепкую дверь, то самое окно, что находилось в стене с восточной стороны и смотрело прямо на гору. Тем более никто не понимал, зачем Уэйтли понадобилось подводить к этой новой двери деревянную лестницу. Примерно в это же время все обратили внимание на то, что старый сарай, после рождения Уилбера тщательно обшитый досками и без окон, но с крепким замком, опять стоит брошенный. Дверь, открываясь и закрываясь, скрипела на петлях, и когда Эрл Сойер один раз заглянул в нее, приведя очередную партию коров старику Уэйтли, то ему стало не по себе от тамошнего ни на что не похожего запаха, в котором, по его собственному утверждению, нет ничего земного и которого нигде нет, кроме как возле индейских кругов на горах. И это притом, что дома и сараи в Данвиче никогда не отличались райскими ароматами.

Прошло еще несколько месяцев, в которые не случилось ничего особенного, разве лишь все жители как один готовы были поклясться, что непонятный шум внутри гор усилился еще больше. В 1915 году под самый май начались подземные толчки, которые нельзя было не заметить даже в Эйлсбери, а полгода спустя в День Всех Святых подземный грохот странно совпал по времени со вспышкой пламени – «происки колдунов Уэйтли» – на вершине Сторожевой горы. Уилбер рос не по дням, а по часам и на четвертом году жизни выглядел десятилетним. Он уже сам читал одну книгу за другой, однако говорить стал меньше прежнего. То и дело он, погружаясь в глубокую задумчивость, словно отдалялся ото всех, и тут люди впервые обратили внимание на злобное выражение его козлиного лица. Иногда он бормотал что-то на непонятном языке или напевал странные мелодии, а у слушателей мурашки бежали по спине от необъяснимого ужаса. Собаки ненавидели его пуще прежнего, и ему приходилось брать с собой пистолет, чтобы в целости и сохранности пройти по деревне. Иногда он использовал его, и это не добавляло к нему любви владельцев сторожевых псов.

Немногие посетители дома Уэйтли обычно заставали Лавинию одну на нижнем этаже, тогда как со второго этажа доносились крики и шаги. Она никогда не рассказывала, что ее отец и сын делали там, хотя однажды побелела от страха, когда торговец рыбой, любитель пошутить, дернул закрытую дверь. Потом он рассказывал бездельникам, крутившимся в данвичской лавке, что слышал как будто лошадиный топот у себя над головой. Все тотчас заговорили об отдельном входе наверх и о непонятно куда девающемся скоте и с дрожью в голосе стали пересказывать легенды из юности старика Уэйтли, не забыв о странных существах, которых можно вызывать из недр земли, если вовремя принести вола в жертву языческим богам. Оказывается, все уже заметили, что собаки стали ненавидеть и бояться ферму Уэйтли с не меньшей силой, чем они боялись юного Уэйтли.

В 1917 году началась война, и сквайр Сэйер Уэйтли в качестве председателя местной призывной комиссии прилагал напрасные усилия, чтобы набрать достаточно юношей для отправки в учебный лагерь. Обеспокоенное таким вырождением целого региона, правительство послало в Данвич своих чиновников и медицинских экспертов, о проведенном расследовании которых, вероятно, еще помнят читатели газет Новой Англии. Поднятый шум навел репортеров на Уэйтли, после чего «Бостон глоуб» и «Аркхем адвертайзер» опубликовали цветистые воскресные репортажи о раннем развитии Уилбера, о черной магии старика Уэйтли, о полках со странными книгами, о запертом втором этаже дома, о жуткой таинственности Данвича и о шуме внутри гор. Уилберу уже исполнилось четыре с половиной года, а выглядел он на все пятнадцать. На щеках, над верхней губой и на подбородке у него уже пробивалась черная щетина, да и голос начинал ломаться.

Эрл Сойер привел репортеров и фотографов к Уэйтли и обратил их внимание на странный запах, который как будто просачивался из второго заколоченного этажа фермерского дома. Он сказал, что запах напоминает ему тот, что он уже слышал в сарае, когда его открыли после перестройки дома, а еще тот, который иногда шел от каменных кругов на вершинах гор. Жители Данвича читали репортажи в газетах и смеялись над откровенными нелепостями. Они никак не могли понять, почему столько внимания городские писаки уделили золотым старинным монетам, которыми Уэйтли расплачивался за купленный скот. Сами Уэйтли принимали визитеров с плохо скрываемым раздражением, хотя не осмеливались возбуждать еще большее любопытство своим отказом разговаривать с газетчиками.

IV

На десять лет семейная хроника Уэйтли потерялась в повседневной хронике нездоровой жизни Данвича, привыкшего к их странностям и переставшего обращать внимание на их оргии в Вальпургиеву ночь и в День Всех Святых. Дважды в год они жгли костер на вершине Сторожевой горы, и тогда в горах поднимался шум, раз от раза все громче и громче. А в остальное время странные вещи происходили на ферме, расположенной на отшибе. Время от времени редкие посетители замечали, что шум на втором этаже не прекращается, даже когда вся семья собирается внизу, и они задумались о том, как быстро или, наоборот, медленно приносят в жертву корову или вола. Соседи хотели было обратиться с жалобой в Общество защиты животных, но из этого ничего не вышло, потому что данвичцы не любят привлекать к себе внимание внешнего мира.

В 1923 году, когда Уилберу исполнилось десять лет, а своим умом, голосом, фигурой и заросшим бородой лицом он производил впечатление зрелого мужчины, начался второй великий этап плотницких работ в старом доме. Они велись в пределах верхнего этажа, и по отдельным наблюдениям соседи сделали вывод, что мальчишка и его дед сломали все перегородки и даже потолок или пол чердака, освободив все пространство между потолком первого этажа и высокой крутой крышей. Они разобрали также большую печь, стоявшую посередине, вместе с дымоходом, а вместо нее приспособили железную печурку с легкой трубой, которую вывели в окно.

Весной старик Уэйтли заметил, что очень много козодоев стало прилетать из лещины Холодного Ручья кричать по ночам под его окном. Казалось, он со всей серьезностью отнесся к этому и даже сказал бездельникам в лавке Осборна, что, видно, пришел его час.

– Они всё-то, когда кричат, ладятся под меня, – пожаловался он. – Верно, прилетели по мою душу. Они все знают и уж своего-то не упустят. А вы, ребята, слушайте, как они кричат, и будете знать, заполучили они меня или нет. Если заполучат, то будут кричать и хохотать до рассвета, а если нет – сразу замолчат. Уж мне-то поверьте. Правда, думается мне, не все души, за которыми они охотятся, легко им достаются.

В ночь под праздник урожая в 1924 году Уилбер Уэйтли срочно вызвал доктора Хоутона из Эйлсбери, прискакав ночью на своей единственной лошади в лавку Осборна, где был телефон. Доктор нашел старика Уэйтли в весьма плачевном состоянии. Сердце работало плохо, дыхание сбивалось, предвещая близкий конец. Растолстевшая альбиноска-дочь и не по возрасту бородатый внук стояли возле его кровати, а в это время с пустого второго этажа доносился какой-то тревожный шум: то ли шорох, то плеск, словно морские волны набегали на берег. На доктора, однако, более удручающее впечатление произвели вопли ночных птиц за окном. Бесчисленные полчища козодоев выкрикивали свое дьявольское послание, то затихая, то вновь поднимая голос в точном соответствии с хрипами умирающего. Доктору Хоутону все казалось жутким и противоестественным в этом доме… Он думал, что здесь даже слишком жутко, недаром ему совершенно не хотелось ехать на срочный вызов.

Около часа ночи к старику Уэйтли вернулась память, и он, превозмогая себя, сказал несколько слов внуку:

– Скоро надо будет больше места, Уилли… больше места. Ты растешь… а то растет еще быстрее. Скоро оно сослужит тебе службу, мальчик. Открой ворота Йог-Сототу длинной песней, которую найдешь на странице семьсот пятьдесят первой полного издания, а потом подожги узилище. Только земной огонь тебе тут не в помощь.

Старику Уэйтли стало совсем худо. Он помолчал немного, и козодои за окном закричали по-другому, а потом послышался шум в горах, и он продолжал:

– Корми его вовремя, Уилли, и соблюдай меру. Он не должен слишком расти, а то ему станет тесно прежде, чем ты откроешь для Йог-Сотота… И тогда все пропало. Только те, что внизу, могут заставить его работать… Только они, прежние, которые хотят обратно…

Он опять захрипел, и Лавиния закричала, услыхав, как завопили козодои. Так продолжалось с час, пока он не затих навсегда. Доктор Хоутон закрыл старику Уэйтли глаза, и козодои понемногу умолкли. Лавиния рыдала, а Уилбер лишь хмыкнул, так как гул в горах продолжался.

– Он им не попался, – пробасил Уилбер.

К этому времени он уже стал большим знатоком в единственно интересовавшей его области знаний и был хорошо известен по переписке многим библиотекарям в самых разных уголках страны, где с давних времен хранились редкие и запрещенные книги. В Данвиче его ненавидели все сильнее и сильнее, подозревая, что по его вине в округе стали исчезать молодые люди, однако ему удавалось затыкать людям рты, одних взяв на испуг, других купив старинными золотыми монетами, которыми он, как дед, расплачивался за поставляемый скот. Выглядел он совсем зрелым мужчиной среднего роста, однако все еще продолжал расти. В 1925 году, когда к нему приехал один из его ученых корреспондентов из Мискатоникского университета, уехавший бледным и трясущимся от страха, в нем было уже не меньше шести с тремя четвертями футов.

Все эти годы Уилбер относился к своей уродливой альбиноске-матери с возраставшим презрением и в конце концов запретил ей сопровождать его на гору в Вальпургиеву ночь и в День Всех Святых, а в 1925 году бедняжка пожаловалась Мами Бишоп, что боится своего сына.

– Я много чего знаю такого, о чем не могу тебе сказать, Мами, – призналась она. – Но и я не знаю всего. Клянусь Господом, я понятия не имею, чего он хочет и что собирается делать.