От автора

Двенадцать лет назад я отложил в сторону свое занятие европейской историей XIX и начала XX века, чтобы заняться пионером из пионеров – первым советским перебежчиком, который был жив и здоров и жил в Париже, человеком, годившимся в герои романа. Борис Баянов (Бажанов) был не только первым, но и самым важным из перебежчиков того времени: прежде чем укрыться в 1928 году в Британской Индии, он был одним из секретарей Сталина. За тридцать с лишним часов беседы с ним я узнал многое о последующих беглецах. Моя книга «The Storm Petrels» («Буревестники»), которая вышла в 1977 году и охватывала период до 1941 года, явилась предшественницей настоящей – «The Storm Birds» (тоже «Буревестники»), темой которой являются советские перебежчики беглецах периода с 1945 года до горбачевской эры.

Главное различие в поиске материалов для этой книги по сравнению с той состояло в наличии большого числа главных персонажей, которые жили и которых можно было увидеть. Другие умерли естественной смертью или были убиты. При работе над этой книгой мне удалось о многом поговорить в Америке и Европе не менее чем с восемью советскими перебежчиками. У меня создалось впечатление, что в этом Запад добивался все больших и больших успехов, что, однако, привлекло к себе куда меньше внимания, чем провалы Запада.

На этой сцене доминируют три гиганта. Гигантом я определяю советского перебежчика из разведки (они – главный объект моего внимания), которые сыграли важную стратегическую роль в послевоенной истории.

В эту категорию я без колебаний отнес только троих. Первый – Олег Пеньковский, разоблачения которого вышли далеко за пределы кубинского ракетного кризиса 1962 года. 5500 секретных и совершенно секретных документов, которые он сумел переснять и передать Западу, имели настолько большое военное значение, что определили планирование в западном альянсе на годы, а в некоторых вопросах – на десятилетия.

Второй гигант – это потрясающий случай с «Фэрвелом», работавшим на Францию. Его главный вклад за восемь лихорадочных месяцев работы, пока он сам не сломал себе жизнь, носил научно-технический характер. Но масштаб его разоблачений возрастает в связи с тем фактом, что, когда его материалы были предъявлены другим странам НАТО, это привело к более тесному сближению Франции при президенте Миттеране с западным альянсом. Как и в случае с Пеньковским, подлинная история его провала, рассказанная здесь впервые, затмевает всякие шпионские романы.

Третий гигант – это Олег Гордиевский, который в качестве без пяти минут резидента в Великобритании был самым старшим офицером советской разведки из когда-либо работавших на Запад. Он также единственный из тройки, кому удалось выжить. Его стратегическая значимость лежит в основном в политической области. Он был первым, кто показал, как реально действует кремлевский механизм в начале 80-х годов, и насторожил свою аудиторию насчет опасных параноических тенденций в Кремле. Одним из важнейших его разоблачений явилось то, что в результате таких тенденций Запад, сам того не подозревая, мог вплотную подойти в ноябре 1983 года к опасности ядерной конфронтации с Советским Союзом. Предупреждения Гордиевского были услышаны, на них обратили внимание на самом высоком уровне. Подробнее об этом будет рассказано дальше.

Но переданная этими перебежчиками информация, будь они гигантами или среднего «роста», – это только часть истории каждого. Я пытался развить здесь и другую сторону. Показать, что они представляли из себя как индивидуумы и какие мотивы двигали ими, когда решали отвернуться от режима, при котором находились в привилегированном положение. В отдельных случаях, включающих прежде всего Гордиевского и «Фэрвела», импульс был исключительно идеологического свойства – нравственное неприятие коммунизма из-за коррупции, обмана и террора, на которых они выросли.

В большинстве других случаев действует более сложная мотивация. Великий Пеньковский, например, действовал отчасти из-за крушения карьеры, а отчасти – из-за болезненного тщеславия. Его также тянуло на Запад, как почти всех других, магнитом более полной и свободной жизни, чем та, которую мог предложить Советский Союз, даже если человек состоял в спецслужбах. Например, один из первых послевоенных перебежчиков – Юрий Растворов – был любителем веселой жизни, для которого эта самая лучшая жизнь (плюс перспектива сбежать от нелюбимой жены) явилась доминирующим мотивом. Он влюбился в эту жизнь, будучи единственным советским членом токийского теннисного клуба, и переметнулся на Запад, можно сказать перепрыгнув через сетку (спустя более чем тридцать лет он по-прежнему любил эту игру, живя в Соединенных Штатах).

Семейная ситуация и отсутствие или наличие любви на стороне – другой фактор, который всегда надо учитывать. Еще более сильный фактор – боязнь за свою жизнь, особенно страх быть уничтоженным во время повторявшихся сталинских и ранних послесталинских чисток в советских спецслужбах. В конечном счете именно этот страх подтолкнул молодого шифровальщика Игоря Гузенко прихватить с собой шифры и бороться за свою жизнь на улицах Оттавы в сентябре 1945 года. Он же заставил супругов Петровых (оба – офицеры КГБ) предоставить себя в Канберре в руки австралийских властей девять лет спустя (так получилось, что Петровы – единственные, о ком эта книга не предлагает ничего нового; в случае с женой, однако, история её бегства, вышедшая на первые полосы газет всего мира, до сих пор остается уникальной человеческой драмой в этом жанре).

Хотя у меня в голове не было никакой циклической темы, но одна появилась за четыре года работы над книгой. Она выражена заголовком последней части – «Полный цикл». В техническом смысле слова вся история послевоенного шпионажа между Востоком и Западом двигалась по кругу от одной точки к другой, контрастной по отношению к первой, и эта вторая точка Гордиевский – высший западный агент своего времени, занявший в 1981 году почти такой же пост в подразделении КГБ по Великобритании, какой занимал за 40 лет до этого в британской спецслужбе по Советскому Союзу Ким Филби, в то время самый важный советский агент.

Но колесо крутится куда размашистее. В послевоенный период британский истеблишмент лишился своих весьма привилегированных фигур. Такие люди как Бёрджесс, Маклин и Блант, перешли на сторону Советского Союза из идеологического убеждения, что коммунизм – это та единственная дорога, по которой должно идти человечество. Русские, переходившие на Запад в то время, были фигурами не из элиты, можно сказать из рабочих, они сбежали по личным мотивам или из страха за собственную жизнь. Но к концу 70-х и в начале 80-х появились перебежчики из советского истеблишмента, которые совершили переход, потому что отвергали режим, и идеология явилась их главным импульсом. Кремль получает взамен агентов, которые, несмотря на их профессиональные достоинства, являются человеческими субъектами, попавшими в советские сети из-за жадности или других изъянов в характере. Типичные экземпляры – Джефри Прайм^[11] в Британии и Рональд Пелтон^[12] или Эдвард Ли Ховард^[13] в Соединенных Штатах. Очевидно, в ту и другую стороны движутся и исключения. И все же правило состоит в том, что к Западу обращаются лучшие русские и из лучших побуждений.

Мое внимание привлекали перебежчики из советской разведки (Аркадий Шевченко, одно время заместитель Генерального секретаря ООН, представляет здесь исключение, и я вставил его сюда из-за его личной и политической значимости). Время от времени я касался и западных перебежчиков. И здесь читатель найдет кое-что новое. Так, глава про Волковых, несчастную пару, которую в 1945 году «выловил» Филби и которая была немедленно уничтожена в КГБ, заканчивается первой вдумчивой «оценкой ущерба», нанесенного предательством Филби, в ней также много новых деталей по делу Волкова.

Что касается главных из числа лиц, подозреваемых на Западе в сотрудничестве с советской разведкой, то дело Пеньковского разбивает тезис о виновности сэра Роджера Холлиса. Холлис, в свое время глава Ми5 (британская контрразведка. – Прим. ред.), был из числа немногих в этой организации, кто по оперативным требованиям обязан был знать о личности полковника и его значимости ещё до визита того в Лондон. Ни один секретный агент не удержался бы от уведомления Кремля об опасности, тем более после того, как ему стали бы известны масштабы и важность материалов Пеньковского. Важно, что все те авторы, пишущие про шпионаж, которые полагают Холлиса советским шпионом, бросают тень и на достоверность верительных грамот Пеньковского, иначе их уравнение просто не сходится. Надеюсь, в будущем нам придется читать меньше таких алгебраических упражнений.

В заключение я хочу поблагодарить всех тех, и особенно советских перебежчиков, кто уделил мне так много своего времени за последние несколько лет, и всегда, я могу сказать, охотно и с желанием помочь. На меня произвели впечатление откровенность перебежчиков в изложении их историй, их хладнокровие и смелость. Запад перед ними в значительном долгу. Но моя благодарность им носит личный характер, и оттого она ещё теплее.

Искры войны

Встреча в Чеккерсе

Воскресным полднем 7 октября 1945 года британский океанский лайнер «Куин Мэри» после шестидневного плавания из Нью-Йорка пришвартовался в Саутгемптоне. Из сотен пассажиров, что пересекли Атлантику на её борту, наиболее примечательной личностью был премьер-министр Канады Уильям Лайон Маккензи Кинг. И примечательной не из-за каких-то особых его личных достоинств. Проницательный, лишенный всякой щепетильности политик, Кинг умудрился продержаться в своей вотчине у власти вместе со своей Либеральной партией Канады более восемнадцати лет. Однако за пределами своей вотчины он держался нервно и неуверенно и был в некотором роде пигмеем в компании гигантов, приведших западных союзников к победе над нацистской Германией и её сателлитами. Его значение состояло в том, что, как лидер военного времени, он был все ещё там, на заре мирного времени.

Двое из тех гигантов, в тени которых он пребывал, уже ушли из большой политики. Весной победного года не стало американского президента Франклина Делано Рузвельта. Его преемник Гарри Трумэн пока ещё прилаживался к рычагам власти в Белом доме, которую он потом станет осуществлять с неожиданной твердостью. Другого гиганта, Уинстона Черчилля, в разгар лета бесстыдно столкнули со сцены его собственные избиратели (что сильно удивило Сталина, не говоря о бесчисленных наблюдателях, и, должно быть, сделало диктатора тем более удовлетворенным тем, как вершится его политика, политика по-советски). Новый премьер-министр Великобритании, лидер лейбористской партии Клемент Эттли, был отнюдь не новичком в мировой политике, поскольку в качестве заместителя Черчилля большую часть войны он был причастен ко всем трагедиям и триумфам того мирового конфликта. Однако и он пока ещё только нащупывал свою линию поведения на вершине власти и, во всяком случае, был по своей натуре ровно настолько же сдержанным, насколько бойким был его предшественник. Третьему западному гиганту военного времени, лидеру «Свободной Франции» генералу Шарлю де Голлю, ещё нужно было закрепить свою власть во Франции мирного времени. Так что репортеры окружили высадившегося премьер-министра Канады скорее как одного из символов недавней победы, чем как самостоятельную политическую величину.

– У меня нет никакой собственной программы, – заявил он журналистам. – Я только хочу спокойно поговорить о делах с возможно большим кругом лиц.

В качестве акции по дезинформации это внешне ничем не примечательное заявление находилось вполне на уровне той пропаганды, которой все упражнялись во время войны.

Маккензи Кинг прямо с пристани направился в официальную загородную резиденцию британского премьер-министра в Чеккерсе. И вовсе не за тем, чтобы перевести неторопливый взгляд с мирных пейзажей Букингемшира на мировую арену. Они с Эттли провели и весь оставшийся день, и вечер, и утро следующего дня, обсуждая событие, которое Кинг только перед этим обсуждал в Вашингтоне с президентом Трумэном – событие, которое не могло не потрясти. 7 сентября, ровно месяц назад, шифровальщик, сбежавший двумя днями раньше из советского посольства в Оттаве с массой рассказов сверхсекретного разведывательного содержания в голове и битком набитыми карманами официальных документов, подтверждающих его рассказы, после ряда приключений, от которых встают дыбом волосы, вступил в конце концов в контакт с канадскими службами безопасности. Одна история, подтверждаемая оригиналами телеграмм его посольства, стояла по своей значимости над всеми прочими. Среди названных им шпионов на Западе, работавших на русских во время войны, был, по его словам, один британский ученый, который участвовал в самой секретной программе военного времени – «проекте Манхэттен, то есть проекте создания Западом атомной бомбы. Как казалось, оставалось немного секретов производства этого важнейшего, стратегически решающего оружия, относительно которых Кремль был в неведении.

Для трех Западных лидеров, с самого начала вовлеченных в эти разоблачения, удар пришелся на трех уровнях. Во-первых, это был шок: как это вообще могли привилегированные и высокообразованные представители западного общества, подобно британскому профессору и многим разоблаченным канадцам, предать свои страны, не говоря уж о том, что они сделали это скорее по идеологическим убеждениям, чем из-за боязни шантажа или жадности до денег? В этом отношении Запад, и особенно Британию, ожидали впереди ещё более неприятные сюрпризы.

Важнее этого отталкивающего факта было беспокоящее доказательство того, что во время войны Россия шпионила за своими союзниками как за вражескими разведывательными объектами. Это вело к столь же неприятному выводу: союзники военного времени, как лидеры капиталистического мира, никогда не теряли в глазах Кремля образа врага. Конечно, к осени 1945 было уже очевидно, что великий союз, который опрокинул Гитлера, быстро разваливался на почве разногласий по поводу устройства освобожденной Европы и разделения её на два соперничающих силовых блока. Острая борьба между Россией и Западом вокруг послевоенного режима, который должен быть установлен в Польше – борьба, в конечном счете без особого труда выигранная Сталиным, явилась срезом общего конфликта. Но одно дело – ссориться по поводу раздела военной добычи – вещь привычная и недолговечная среди союзников по сражениям, а другое – ощущать смертельный и, похоже, нескончаемый вызов, исходящий от Востока в момент, когда в воздухе ещё стоит звон победных колоколов. Ведь ещё только 2 сентября этого же года Япония, сопротивление которой рассыпалось в прах через месяц после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, подписала акт о капитуляции на борту американского линкора «Миссури». Таким образом, прошло менее недели после окончательной победы над державами «Оси» и, значит, установления мира на земле, когда бомба другого порядка взорвалась в Оттаве, но её взрыв все ещё приглушали, а о её существовании знала лишь горстка западных министров и должностных лиц.

Наконец, следует особо сказать об ущербе, причиненном тем британским ученым западному лагерю. Пока Запад был единственным обладателем самого мощного оружия разрушения, в его руках была угроза, нависавшая с воздуха и способная противостоять подавляющему советскому военному преимуществу на земле. В конце концов, Россия и сама создала бы это оружие, поскольку в науке нет устойчивых барьеров. На Западе это понимали и, пока союзнические отношения переживали период расцвета, там напряженно размышляли над тем, каким образом можно было бы поделиться ядерной информацией с Москвой. К мысли об открытом подходе к русским то и дело возвращался президент Трумэн, когда вдруг бегство шифровальщика показало, как много русские уже знали и каким путем они получали информацию. Подозрения насчет ядерного и другого шпионажа русских в военное время и без того давно существовали, но теперь появились доказательства этого, и это способствовало тому, что и Трумэн, и Эттли окончательно освободились от иллюзий в отношении Москвы (на Кинга, человека неопытного в иностранных делах, утрата иллюзий нашла позднее).

Для американцев сложность проблемы состояла не в переоценке бывшего соратника по войне, а в потере решающего стратегического преимущества над союзником. После окончания войны СССР стал превращаться в соперника, и весьма враждебного. За два месяца до того, как первая атомная бомба была сброшена на Японию, президент Трумэн в беседе со своим министром обороны Генри Стимсоном высказывал мысль о том, что обладание атомным оружием позволит Соединенным Штатам навязывать свою волю Советскому Союзу по всему фронту противоречий между Западом и Востоком, от Польши до Манчжурии. Эту идею подсказал Трумэну государственный секретарь Джеймс Бирнс в апреле, когда новый президент только занял свой пост. Теперь важное американское преимущество стало тревожно таять. Ранее оценки западных ядерных экспертов насчет того, сколько времени потребуется русским, чтобы без посторонней помощи создать собственную атомную бомбу, колебались в пределах от пяти лет до жизни одного поколения. С обнаружением того факта, что они работают отнюдь не без посторонней помощи, даже минимальные оценки длительности американского лидерства приходилось ещё более уменьшать.

Русские возобновили работу над своими собственными программами ядерных исследований, которые они было положили под сукно, в какой-то период 1943 года и, предположительно, под влиянием первых сообщений своих агентов с Запада о «проекте Манхэттен». Но в их усилиях не чувствовалось особой горячки даже после того, как президент Трумэн как бы походя упомянул Сталину на Потсдамской конференции в июле 1945 года, что, мол, Запад закончил работу над «очень мощным взрывчатым веществом», с помощью которого вполне можно положить конец войне с Японией. Сталин воспринял это сообщение так же походя, как оно было подано – то ли потому, что он решил не выдавать своей тревоги, то ли потому, что искренне не подозревал, насколько мощным покажет себя новое оружие. После того как через месяц это оружие стерло с лица земли два японских города, любые сомнения в голове Сталина рассеялись.