– Вот ты дура, – бесцеремонно припечатала поджигательницу одна из боевых сестер. – Надо было тебе самой начать закладывать. Побухай ты неделю-другую, мужик твой на живом примере увидел, насколько это отвратительно со стороны выглядит, и завязал бы тут же.

– Ты головой-то думаешь, что городишь? – взвилась третья сестра. – Мужик бы от такого только сильнее запил, потому что для мужиков пить в компании – отдельное извращенное удовольствие. Этим уродам только и подавай с кем-нибудь выпить, у них что ни друг или родственник, то собутыльник. Если мужика любишь и спасти хочешь, нужно быть готовой на жертвы. Я вот своему в карман пиджака пакетик со специальным порошком положила и в полицию позвонила. Приняли родимого в лучшем виде, на четыре года закрыли. Четыре года ни капельки спиртного в рот не брал. Мне, конечно, нелегко пришлось, но я ж знала, ради чего всё это.

– Так ты в ополчение сбежала, когда твой хахаль с кичи откинулся и тебя за жертву твою благородную от души отблагодарить захотел? – хохотнула четвёртая сестра.

– А у тебя с таким-то сход-развалом да рожей конской хахаля, поди, в жизни не бывало. Вот и прибилась к отряду нашему – на груди сестринской утешения искать, – в широкой улыбке пятая сестра показала крупные жёлто-коричневые зубы.

– Щас ты будешь зубы свои гнилые искать по всему полу, сучка!

– Ты кого сучкой назвала, свинота?!

– Ой, девочки, ну не ругайтесь вы! – в спор перелаивающихся женщин вмешался щебет до того молчавшей шестой сестры. – Я вот считаю, что иногда выпить в клубе какой-нибудь коктейльчик, вроде секса на пляже, это прямо то, что нужно. В голове после коктейля так легко и чуть-чуть щекотно становится, парни смешными делаются, и можно просто потанцевать, ни о чем не думая.

– Алкашка! Шалава! Шкура! Подстилка! Кукла крашеная! Пьянь подзаборная! – гавканье сестёр слилось в какофонию рубленых оскорблений.

– Видишь, пацан? – женщина-птица мотнула носом в сторону сестёр, которые от слов перешли к делу. Они выдирали друг у друга клоки волос, царапались, кусались, наносили удары кулаками и коленями в лицо, грудь, по глазам и ушам, под дых и в пах безо всякого стеснения. Обладательница поредевших жёлто-коричневых зубов перевернула стол, мощным пинком отломила от него ножку и принялась крушить товарок этой импровизированной палицей.

– Вижу, – ответил я.

– Для каждой из нас во всём мире не существует никого ближе, дороже и родней боевых сестёр, – продолжила женщина-птица. – И ты видишь, как мы обходимся с теми, кто нам ближе, дороже и роднее всех. А теперь вообрази, как мы поступим с тем, кого презираем и ненавидим, а именно – с тобой. Уверяю тебя, совсем скоро…

Слова воительницы утонули в громовых взрывах и едком дыму, мгновенно наполнившем помещение.

– ЧЁРТ! Я ЖЕ ЗАПЕРЛА СКЛАД!!! ВСЕМ ПРЕКРАТИТЬ СТРЕЛЬБУ И БРОСИТЬ ОРУЖИЕ!!! – огнедышащие обертона разъярённой птицы миллионом острейших осколков прошили пространство, меня и тела сестёр, но выстрелы грохотали и продолжали грохотать до тех пор, пока я не потерял способность их слышать. Все звуки сменились в моей голове однотонным писком, а дым сделался плотным до полной зрительной непроницаемости.

Оглушённый, ослеплённый и удушенный, я обратился к размышлениям. Похоже, боевые сёстры поубивали друг друга или вот-вот сделают это. Со мной они собираются сотворить что-то похуже. Но что хуже смерти и что лучше смерти? Пожалуй, на эти вопросы живой не ответит, так как смерти не познал, а мёртвый – потому что мёртв. Ставить жизнь и смерть в спарринг как антонимы, диаметральные противоположности и противостоящие силы кажется ошибкой. Умирают-то одни живые, а мертвецы если и оживают, то только в каких-то исключительных случаях. Родиться мертвым можно, а умереть живым – нет. Прожить человек способен лет сто, а быть мертвым – хоть сто миллионов лет. Мертвецы не пьют коктейли. Стало быть, все мертвецы поголовно если и не хорошие, то уж точно не плохие парни. Получается, плохой парень, умерев, неизбежно хорошеет как минимум до нейтральной оценки. Выходит, что в этом аспекте смерть лучше жизни.

Но с чего я взял, что хорошее действительно хорошо, а плохое – плохо? Это ведь слова-пустышки, смысл которых можно ощутить разве что интуитивно и при этом настолько субъективно, что даже поделиться не с кем – всё равно никто не поймет. Может быть, мать подталкивала меня к осознанию этого феномена? Повторяла, что хорошие парни не пьют коктейли для того, чтобы я однажды задался вопросом, действительно ли это так? Было бы приятно, если она хотела научить меня мыслить непредвзято и не цепляться за много раз повторённые, но не доказанные и даже не аргументированные постулаты, как за путеводную истину. Возможно, мать пыталась донести до меня то, что авторитеты ничего не стоят, в отличие от персонального опыта. Но я слишком долго не то что не мог, даже не пытался это воспринять, ощутить и осмыслить. Из-за моей заторможенности ей пришлось исчезнуть, и этот трюк сработал – я выбрался из склепа родительского дома и отправился искать собственные вопросы и собственные ответы на них. Хорошие парни не пьют коктейли? Именно так – теперь это вопрос, на который я хочу ответить. Не исключено, что для этого мне придется научиться выпивать металлические цилиндры. Как знать, вдруг это мне понравится, и я стану лучше для самого себя, пусть и хуже для кого-то, чей вариант ответа разойдется с моим! Стоп. Я сказал, что стану каким-то кем-то. Но чтобы стать каким-то кем-то, нужно быть. А я – какой я есть? Сравнивая себя с другими и других с собой, я определяю, кто больше и кто меньше, кто красивее, кто отличается от меня полом и возрастом. Но в остальном…

– У попа была собака, – в моё восприятие ворвался хор проникновенно торжественных и одновременно непостижимо скорбных голосов. Они пели так, как будто во Вселенной не было ничего ни до, ни после этой песни:

– Поп её отчаянно любил

Но любовь была та не взаимна

Собаку поп из ревности убил

И в землю закопал

И надпись написал

В которой суть трагедии

Серьёзно исказил

И страсть куском кровавым

Он мяса заменил

Ужаснейшей эпохи

Гротескная гримаса

Поверили все разом

Что жалкий кусок мяса

Священнику дороже

Чем дружба и любовь

И повторяют надпись

Веками вновь и вновь

Что у попа была собака

Поп её любил

Она съела кусок мяса

Он её убил

В землю закопал

И надпись написал

Что у попа была собака…

Пение продолжалось и продолжалось. Я ощутил, как всё живое и мёртвое, неодушевленное и бездушное, сами свет, тьма и целый мир воспринимают себя единственно через эту песню. Всё существует и будет продолжать существовать до тех пор, пока льются её слова. Не переставая слушать, я обратился к своему телу и его физическому окружению. В акустических волнах, излучаемых вселенским хором, мне сделалось очевидным, что женщин не семь, а в миллиард раз больше. Все женщины одинаковы, но ни одна из них не похожа на другую. Все они поют эту песню, поют своими телами и всеми фибрами внутреннего и внешнего восприятия. Поют, от рождения сражаясь на войне, ведомые этой песней и ею же заканчивающиеся. Поют, невзирая на сон, боль, гибель и бескрайние поля облетевших лысых одуванчиков, стремящихся своими корнями к жирному перегною умолкших голосов.

Вместе с образами семи миллиардов женщин, моему восприятию открылся истинный смысл песни, далекий от истории попа, собаки, неразделённой грешной любви и мяса. В действительности песня рассказывала о битве, начавшейся в доисторические времена. Тогда, как и сейчас, планету населяли люди и животные, но не было среди них разделения на мужчин и женщин, самцов и самок. Каждое из живых существ имело всё необходимое, чтобы стать матерью. И люди, и животные, достигнув телесной и нравственной зрелости, становились перед выбором – родить чадо и посвятить свою жизнь ему либо отказаться от этого и жить в своё удовольствие.

Осознанность выбора и индивидуальный порядок принятия решения, становиться матерью или нет, способствовали гармоничному развитию жизни. Все дети, детеныши и личинки до единой были желанны и возлюблены. Никто не мог заставить человека или другое существо стать матерью помимо собственной воли. Никому, чтобы стать матерью, не требовалось ни чужого участия, ни согласия, ни одобрения. Люди и иные виды живых созданий матери-Земли тысячелетиями сохраняли свою численность на одном уровне. Большинство матерей предпочитали отдавать свою любовь единственному чаду, а количество многодетных матерей соответствовало числу тех, кто отказывался от продолжения рода. Такое положение вещей позволяло всем жить в мире, так как из-за отсутствия взрывного роста той или иной популяции природных благ хватало всем и конкурировать за право обладать чем-либо не приходилось.

Благословенное время, эпоха сияния двух ликов истинной любви – любви между матерью и ребенком и любви живого существа к самому себе. Только мать и дитя принадлежали друг другу, а остальные живые существа владели исключительно собой. Атмосфера чистого счастья мягко обнимала и нежно ласкала планету, не знающую агрессии, зависти, лжи, манипуляций, гордыни и жадности. Но натуральному первородному раю, не нуждавшемуся ни в богах, ни в ангелах, суждено было подвергнуться ужасающему осквернению. Беда – первая беда, какую узнала беззаботная планета – пришла из омерзительных глубин бесчеловечного космоса.