Думы о прошлом

«Мене, текел, фарес − Исчислен, взвешен, разделен»

(Даниил, библейский пророк)

Вольга неторопливо выпил кубок вина, вытер рушником влажные усы и, откинувшись на спину, размеренно начал свой рассказ:

− Родился я в ромейских Климатах, в граде Корсуни, в том году, когда Игорь Святославич выступил из Путивля против расшалившихся куманов и был взят в полон ханом Кончаком. Отец мой, Милослав Обренович, прежде жил в Далмации, затем в составе сербского королевского посольства убыл в Киев, где был приглашен патриархом потрудиться над переводами эллинских рукописей. После верой и правдой служил Святославу Всеволодовичу, ведя его особые дела в Царьграде и иных городах империи… Матушка моя родом из Полоцкой земли, она правнучка князя Всеслава.

Василько удивленно поднял брови.

− Всяслава? − искренне поразился Данила.− Тохо, цто волком мох?

− Nein, он мог быть bjornen,− вдумчиво сказал Эрик.

− Бером? − опасливо переспросил Данила.− Медведом, цто ли?

Вольга, нехотя усмехнувшись, заметил:

− Кем его только не называли! Бером, оборотнем, волколаком…

− Ересь,− брезгливо сказал отец Николай.− Нормальный христианский князь был. Народ Всеслава уважал. А что болтали разное − так браги лакать надо меньше.

Где-то далеко в ночном лесу раздался протяжный волчий вой. Данила, нащупывая под рубахой серебряный крест, придвинулся поближе к Марии, которая тут же игриво кинула ему за шиворот липкую абрикосовую косточку.

− Жили мы в постоянных разъездах,− отогнав от жены перекошенного Данилу, негромко продолжил Вольга.− Киев, Корсунь, Константинополь… В Царьграде наконец обосновались, когда родилась моя сестренка Весна, а мне пошел пятый годок. Я к тому времени начал читать по-русски и по-ромейски, а к десяти годам осилил и латинскую грамоту, благо имелись добрые наставники. Царьград в те годы был не в пример нынешнему. Отец определил меня в академию при дворе василевса Ангела. Кого в ней только не было! Армяне, персы, фряги… И там я в один прекрасный день познакомился с Левантом!

− Да-да! − улыбнулся Исаак Левант.− Мой фотер был далеко не последним человеком в Царьграде… Элохим! Какие знатные караваны мы приводили в Романию, минуя тяжелые пески Большого Нефуда! Мы поставляли для повседневных нужд Палатия душистые смолы и благовония: амбру, ладан, сандал. А какие духи из бергамотового масла и кориандра! Какой чудесный, какой манящий букет… Не правда ли, ладушка княжна?

− Вельми ладные! − с чувством согласилась Мария, притрагиваясь к волосам и медленно накручивая на палец русый локон.

Василько склонился к сестриной голове. Тонкий аромат ориентальных духов был превосходен, но было в нем нечто щемящее, отдающее невысказанной чужедальней грустью, бескрайней как раскаленная яростным солнцем аравийская пустыня.

− Учили нас добро, воспитывали душу и тело,− продолжал Вольга, постукивая кулаком в раскрытую ладонь.− Силушкой обижен не был, меч держал крепко, из лука бил не хуже маститых дружинников. Хотя о ратной доле я думал менее всего…

− Что же тебя влекло, Милославич? − тихо спросил Василько.− Какая муза?

− Клио,− серьезно сказал Вольга.− Мне хотелось познать глубину веков, что отделяют нас от времен сотворения мира. Но это такая бездна, княже… И мириады осколков минувшего утеряны! Измараны, сожжены, стерты в известняковую пыль… Мне довелось побывать на холме, где некогда высилась крепкостенная Троя, а ныне замордованный деспотами ясельничей няньчит тощих коз, и сей антропос уже не говорит на языке Гомера!

− А на каком языке он говорит? − удивился Василько.

− На тарабарщине,− грустно улыбнулся Вольга.

− Мир далеко не юн,− задумчиво произнес Исаак Левант.− Все течет, все меняется. Мой несчастный народ тысячу лет скитается по свету, лишенный родной земли, но все же он существует и помнит своего Бога. А где наши надменные гонители, выкормыши Капитолийской волчицы?.. Сгинули в небытие, оставив после себя вычурные руины и мертвую латынь, заимствованную книжниками и римской церковью.

− Какой зе он мертвый, коли на нем попы тресцят? − поинтересовался Данила.

Вольга выразительно показал кормщику сомкнутый кулак, а после заговорил внешне спокойно, но пальцы его сильных рук сминали края серебряного кубка:

− Ты, княже, всегда пытался понять мою ненависть к латинянам. Так? Тридцать четыре года тому назад кафолики собрались покорить Палестину. Поход стал четвертым по счету и самым позорным, ибо от альфы и до омеги был открыто посвящен подлой татьбе. Изначально крестоносные рыцари собрались плыть морем в Египет, схлестнуться с потомками Саладина, а затем шагать на Ерушалайм. Скопилось их почти триста сотен, все франки да германцы. Тертые калачи! И вот некий титулованный хрен Бонифаций надумал разорить по пути кроатский город Задар…

Вольга, замолчав на полуслове, отбросил в сторону измятый кубок и налил себе вина в глиняную кружку, причудливо разрисованную огненными жар-птицами.

− А ведь Задар христианский город,− растерянно сказала Мария. − Зачем же они пошли на богопротивное деяние? Загубили души, олухи… Неужто из-за злата?

− Кнехты полгода безвылазно сидели в трущобах Венето, собираясь с силами, вот и поиздержались порядком,− спокойно заметил Исаак Левант.− Дож Энрико потребовал оплаты немалых долгов, и это так называемое святое воинство было спущено с цепи, взяв на копье важный для судоходства по Адриатике торговый порт.

− Ладно! − хлебая из кружки вино, раздраженно проговорил Вольга.− Попали лишенцы в ситуацию, окрысились… Бывает! Но после Задара вся эта крестоносная шушера поплыла не к знойным берегам Палестины, а прямиком на Царьград!

− Ja,− подбирая слова, медленно сказал Эрик.− Мой родитч ходил в тот чертофф похот. Взад пришел med gull… ja, он пришел со златтом, но без шуиссы. Рукку вырвал stone… ja, Мэри, камень, что броссил tunge ballista… Но он не сгинул, nein, он дошел взад в наш добрый Берген,− Эрик, замолчав, важно сложил ладони на животе.

− Как папа Иннокентий допустил подобное злодейство? − всплеснув руками, искренне поразилась Мария.− Да, он кафолик, но Божий ставленник! Ему ответ держать перед Всевышним за свою паству, за всех этих горьких грешников.

− А что − папа? − ворчливо заметил Вольга.− Папа их проклял, только опосля простил. Выгорело дело… И какое! Теперь Константинополь под латинцами!

− Как люди докатились до раздела Божьей церкви? − возмутилась Мария, поднявшись со скамьи.− Греховно делить между собой милость Спасителя!

− Ты куда, любушка? − ласково спросил жену Вольга.

− Челядь кликну, пусть питья принесут,− негромко ответила Мария, продолжая думать о своем (на лице ее заиграл упрямый багровый румянец).

− Алустонского пошукайте,− предложил Вольга,− только не белого.

− Винца красна хотца,− елейным голосом попросил Данила.

Мария отмахнулась от него рукой и быстро спустилась в третий поверх детинца.

− Ты ответь моей хозяйке, отче,− предложил священнику Вольга.− Бог един, а крестимся по-разному, гробим други своя, кознодействуем… В чем корень зла?

− А ты будто бы не ведаешь, Милославич,− хмуро сказал отец Николай и принялся ковырять ножиком очередной апельсин.

− Все ведаю ! − жестко сказал Вольга, прикусывая зубами кончики усов.− Все на собственной шкуре сполна испытал, кровью расписался в книге Судеб. Я это от тебя хочу услышать, друже мой Степан. От человека, жизнь Богу посвятившего…

Василько заерзал на скамье, с тревогой прислушиваясь к словам своего старшего товарища. Слухи о Вольгином вольнодумстве вовсю ходили по просторам Руси, и это не радовало местные духовные власти. Особо взбудоражил мирской народ недавний случай, когда Вольга прибыл в Волок Ламский, чтобы вызволить из тамошнего монастыря опального попа-расстригу Хому Брута, заточенного в поруб за перепись и публичное чтение апокрифических текстов. Дело было довольно скаредное… Монахи всей братией атаковали хозяина Мышграда (которого откровенно побаивались) и его спутника Мишу Новогородца, не вынувших мечей из ножен, а потому быстро скрученных по рукам и ногам грубыми витыми жгутами. Волоколамский настоятель, источая праведный гнев, бегал вокруг поваленных на землю пленников и обещался предать их анафеме, а после заживо сгноить в подземелье… Но тут на реке Ламе был примечен тупоносый струг, подгребавший к монастырским стенам. На корме его реял широкий изумрудный стяг с пляшущей серой полевкой посередке. Это были мышградцы, ведомые киянином Яромиром, отчаянно пытавшимся отвадить Вольгу от очной встречи с монахами. Почуяв неладное, опытный воевода вступил в переговоры с затворившимися черноризцами, однако те орали в ответ проклятия и швырялись всякой дрянью. Яромиру это быстро надоело. Мышградцы выгрузили со струга передвижную баллисту с запасом десятифунтовых каменных ядер и за полчаса вдребезги порушили ворота, после чего двадцать доспешных ратников взяли обитель штурмом… Вусмерть разъяренные монахи завалили жалобными грамотами митрополита и Великих князей, но Всеволодовичи оставили дело без должного внимания, предложив Вольге покаяться и пожертвовать серебра на храмовые нужды…

− Милославич, ты потише рассуждай о подобных вещах,− попросил Василько, бросая осторожные взгляды на хозяина Мышграда.− Святые отцы володимерские тебя страсть не одобряют, тот же епископ Митрофан. Чую, нарвешься на анафему!

− Ну, энто ты, князе, захнул,− недоверчиво заметил Данила.

− Напугал ежа голым задом! − фыркнул Вольга, блестя голубыми глазами.− Да я с митрополитом Кириллом еще не такие диспуты затевал в свое время. До хрипоты, до песьего лая на весь Киев! Хороший Кирилл Философ был дед, начитанный, умный, однако до глубины своей греческой души не терпел исконных славянских верований. Что касается анафемы, так кафолики по всем костелам меня уже давно прокляли!

− Ja,− протяжно сказал Эрик.− Я слышшал… Тураки!

− Милославиць, давай Дерпт спалим? − с чувством предложил Данила.

− Цыть, гомоза! − слегка прикрикнул на него Вольга.

Отец Николай положил недочищенный апельсин на столик и негромко заговорил, обводя горящим взором собравшихся:

− Христос, уходя из этого мира, поручил устройство новой церкви людям, прежде всего двенадцати апостолам, ставшим ловцами душ человеческих. Число вовлеченных в новую веру росло год от года, а потому начали возникать суетные неурядицы, требовавшие решения. Церковь проникла во все пласты общества, подменив истинной верой языческие предрассудки изжившего себя политеизма, сиречь многобожия. Но в нашем мире существует такая сложная вещь, как политика, что имеет собственные законы, нередко попирающие Божьи заповеди. Император Константин первым из власть предержащих ромеев принял веру Христа и нарек Византий, нынешний Царьград, «новым Римом». А вскоре Романия разделилась… Запад пал под ударами германцев и готов, Восток стал духовным правопреемником минувшего величия… Четыре века тому назад был коронован франк Шарлеман, вобравший в новую империю земли Галлии, Германии, Италии. Западная политика бросила вызов влиятельным восточным правителям, а Римская церковь более не желала считать себя primus inter pares, то бишь быть первой среди равных, объясняя свое исключительное положение неким заветом святого Петра!.. Таков мой взгляд на первопричины раскола, угробившего единство прежнего монолита. Я, впрочем, не собираюсь растекаться мыслью по древу и касаться различий в Символе Веры…

− Не касайся,− улыбнулся Вольга, заглядывая в опустевшую амфору.

− Есть цто-нибудь? − озабоченно осведомился Данила.

− Помолчите, безбожники! − рявкнул на них отец Николай.− О-ох, не злите, добром прошу! Вот на таких грешниках, как ты, Милославич, и лежит вина за раскол!

Данила удивленно посмотрел на священника.

− Раскол! Вольга тут каким боком? − раздраженно сказал Исаак Левант, поджав тонкие губы.− De hoc satis… Довольно об этом!

− Гордыня! − заявил отец Николай, потрясая сомкнутыми перстами перед носом кормщика.− Вскоре минует двести лет, как легат Гумберт вручил патриарху Царьграда отлучительную грамоту, составленную из набора обвинений в ереси, намалеванных ушлым Гумбертом от имени помершего к тому времени папы Льва. Патриарх же не растерялся, а взял его да и проклял за самоуправство и подлог.

− И правильно сделал,− пожал плечами Вольга.− Ты бы смирился, что ли?

− Прошло тридцать лет, и папа Урбан освятил первый крестовый поход! − понизив голос, добавил отец Николай.− Знаете, как он напутствовал воинов? «Кто тут обездоленный и бедный, там будет радостный и богатый»… Скажите, можно ли было отыскать более коварные слова? Убивайте псов неверных! Христову воинству дозволено все. Плевать на заповеди… Папа грехи отмолит, а Бог простит!

− А какова первая заповедь? − вдруг совсем тихо спросил Вольга.

− Милославич, тебя лишь могила исправит,− сказал отец Николай и принялся безмолвно взирать на черную ленту Влги, несущую свои воды к далекому Каспию.

Вернулась Мария. Вослед за ней сладко зевающие слуги принесли узкогорлые амфоры с рубиновым алустонским вином.

− Вот и выходит, что причина всех бед сокрыта в самих людях,− неожиданно произнес отец Николай, обращаясь к Вольге.− Седой ты стал, как лунь, а не можешь простить мучителей своих. Крест с груди снял… и льешь кровушку человечью…