Иби Кристиночка

Близ реки Гуден, в Силькеборгском лесу, подымается гряда холмов, что походит на большой вал, а зовется Кряжем, у его подошвы, на западной стороне, стоял, да и поныне еще стоит крестьянский домик; земля там скудная, сквозь тощую рожь и ячмень просвечивает песок. С тех пор уж прошло много лет; у людей, что там жили, было маленькое поле, а кроме того, они держали трех овец, свинью и двух волов; короче, жили они сытно, если, конечно, довольствоваться тем, что есть; пожалуй, они могли б поднатужиться и завести пару лошадей, но они рассуждали, как и прочие тамошние крестьяне: «Лошадь что жернов: все мало корму!» – от нее не столько прибытку, сколько убытку. Йеппе-Йенс обрабатывал летом свою делянку, а зимою споро мастерил деревянные башмаки. Ему пособлял работник, тот умел вырезывать башмаки, которые были и крепкими, и легкими, и фасонистыми; резали они и ложки с половниками; деньга на деньгу набегала, так что Йеппе-Йенса нельзя было назвать бедняком.

Маленький Иб, мальчуган семи лет, единственный в доме ребенок, глядючи на взрослых, тоже принялся резать щепку, а заодно и пальцы; но в один прекрасный день он вырезал две чурочки, которые походили на крошечные башмачки; это, сказал он, будет в подарок Кристиночке, а Кристиночка была маленькая дочка барочника, прехорошенькая и нежная, прямо как барское дитя; разодень ее в шелк и бархат, никто бы и не поверил, что родилась она в доме с дерновой кровлею на вересковой пустоши Сайсхеде. Там жил ее отец, который был вдов и кормился тем, что сплавлял на своей барке дрова из лесу на силькеборгские угриные тони, а частенько и дальше, в Раннерс. Кристиночку, годом младше Иба, оставлять ему было не на кого, и поэтому она почти всегда находилась при нем, на барке или же на пустоши, среди кустов вереска и брусники; когда же он собирался плыть до самого Раннерса, то отводил Кристиночку к Йеппе-Йенсу.

Иб и Кристиночка друг с дружкою ладили и за игрою, и за едою; они рылись и копались, ползали и шастали, а раз даже отважились одни-одинехоньки взобраться чуть ли не на самую вершину Кряжа, и забрели в лес, и нашли там вальдшнепьи яйца, это было целое событие!

Иб никогда еще не бывал на пустоши и никогда не плавал на барке через озера по Гуден, теперь ему все это предстояло; барочник пригласил его прокатиться и накануне вечером взял к себе.

Ранним утром дети сидели уже на высокой поленнице, жуя хлеб с малиною; барочник и его помощник шли на шестах по течению, барка быстро подвигалась вниз по реке, минуя озера, которые словно бы укрывались за лесом и тростником, и, однако же, проход неизменно отыскивался, пусть даже старые деревья и клонились к самой воде, а дубы тянули к ним сучья с обломанною корою – они будто засучили рукава, выставляя напоказ свои узластые голые руки! Старые ольхи с подмытых откосов крепко держались корнями за дно, образуя маленькие лесные островки; на воде покачивались кувшинки; это было чудесное плавание!.. И вот они добрались до угриных тоней, где вода бурлила в открытые шлюзы; Ибу с Кристиночкой было на что посмотреть!

В ту пору здесь еще ни фабрики, ни города не было, а стоял только старый скотный двор, и скотины там держали немного, место главным образом оживлялось шумом падавшей в шлюзы воды да кряканьем диких уток. Когда дрова были сгружены, отец Кристины купил большую низку угрей и свежезаколотого поросенка, все это было уложено в корзину и поставлено на корму. Домой они шли уже против течения, зато по ветру и, подняв парус, поплыли так, как если бы у них были в упряжке две лошади.

Когда барка достигла леса и оказалась возле того места, откуда помощнику Кристининого отца было рукой подать до дому, взрослые сошли на берег, наказав детям не баловать и сидеть смирно, только долго те усидеть не могли, им непременно нужно было заглянуть в корзину, куда были упрятаны угри и поросенок, а поросенка они должны были непременно вытащить и подержать, а так как подержать хотелось обоим, то они уронили его прямо в воду; его подхватило течение, это было ужасное происшествие!

Иб спрыгнул на берег и отбежал в сторону, вслед за ним спрыгнула и Кристина.

– Возьми меня с собой! – закричала она, и вот они уже скрылись в кустах, откуда было не видно ни барки и ни реки; они пробежали еще немножко, тут Кристина упала и заплакала; Иб ее поднял.

– Идем со мной! – сказал он. – Дом стоит вон там!

Но дом стоял не там. Они шли и шли, по жухлым листьям и сухому хворосту, что трещал под их маленькими ножонками; вдруг до них донесся громкий крик – они остановились, прислушались; тут заклектал орел, до того зловеще, они насмерть перепугались, но прямо перед ними, в глубине леса, росла чудеснейшая черника, в невероятном количестве, ну как тут было не остаться и не полакомиться, они и остались, и лакомились, и рот и щеки у них сделались синими-синими. Вдруг снова послышался крик.

– И всыпят же нам за поросенка! – сказала Кристина.

– Давай пойдем к нам! – сказал Иб. – Это здесь, в лесу!

И они пошли; они выбрались на проезжую дорогу; только домой она не вела; стемнело, им стало боязно. Вокруг стояла странная тишина, которую нарушало лишь противное уханье филина и голоса неведомых птиц; под конец они застряли в кустарнике, Кристина заплакала, Иб тоже; поплакав, они улеглись на листьях и заснули.

Солнце стояло высоко, когда они пробудились; они озябли, но рядом, на холме, солнце просвечивало между деревьями, там они могли обогреться и оттуда, подумал Иб, они наверняка увидят его родительский дом; но они были далеко от дома, совсем на другом краю леса. Взобравшись на вершину холма, они очутились на обрыве, над чистым, прозрачным озером; там, под лучами солнца, стаей ходила рыба. Они и не ожидали такое увидеть, а совсем рядом рос большой куст, весь в орехах, на нем было целых семь гранок; они принялись рвать орехи, и щелкать их, и выбирать молочные ядрышки, которые начали созревать, – тут их поджидала еще одна неожиданность, их даже страх взял. Из-за куста появилась высокая старуха, со смуглым-пресмуглым лицом и черными-пречерными лоснистыми волосами; белки ее глаз сверкали, как у негра; за плечами у нее была котомка, в руке – суковатая палка; это была цыганка. Дети не сразу поняли, что она говорит; а она вынула из кармана три крупных ореха, в каждом, сказала она, хранятся чудесные вещи, это орехи волшебные.

Иб посмотрел на нее, вид у нее был предобрый, тогда он собрался с духом и спросил, не даст ли она ему эти орехи, и старуха отдала, и нарвала с куста еще и набила ими полный карман.

Иб с Кристиною глядели во все глаза на три волшебных ореха.

– А вот в этом есть повозка, запряженная лошадьми? – спросил Иб.

– Там есть золотая карета, запряженная золотыми конями! – отвечала старуха.

– Давай его мне! – сказала Кристиночка, и Иб отдал, и старуха увязала его в Кристинин шейный платок.

– А в этом, там есть такая же хорошенькая косыночка, как у Кристины? – спросил Иб.

– Десять таких косынок, – отвечала старуха, – а еще красивые платья, чулки и шляпа!

– Тогда я хочу и этот! – сказала Кристина, и маленький Иб отдал ей и второй орех; третий же был мелковат и черен.

– Его оставь себе! – сказала Кристина. – Он тоже красивый.

– А что в нем? – спросил Иб.

– Самое для тебя лучшее! – отвечала старуха.

И Иб крепко зажал свой орех в руке. Старуха пообещала вывести их на дорогу к дому и повела, да только совсем не в ту сторону, однако же это еще не повод обвинять ее в том, что она намеревалась украсть детей.

В дремучем лесу им повстречался лесничий Крэн, который знал Иба, он-то и привел Иба с Кристиночкой домой, где за них сильно тревожились. Они получили прощение, хотя оба заслуживали хорошей порки, во-первых, за то, что упустили из рук поросенка, а еще за то, что взяли и убежали.

Кристина вернулась к себе на пустошь, а Иб остался в лесном домике; и первое, что он сделал тем вечером, – достал орех, в котором хранилось «самое лучшее»; он положил его между дверью и косяком, нажал, и тот раскололся, но внутри оказалось никакое не ядрышко, а что-то вроде нюхательного табака, трухи или же черной земли; он, что называется, зачервивел.

– Так я и думал! – сказал себе Иб. – Разве в таком маленьком орешке поместилось бы «самое лучшее»! Вот и Кристине тоже не видать красивых нарядов и золотой кареты!

Настала зима, настал новый год.

Прошло несколько лет. Иб начал уже ходить к пастору^[1], а тот жил от них очень неблизко. Тут к ним как-то раз пришел барочник и рассказал родителям Иба, что Кристиночка пойдет теперь в услужение и будет зарабатывать себе хлеб и что ей воистину посчастливилось, в такие она попала хорошие руки, к таким порядочным людям; подумать только, она устроилась к богатому трактирщику под Хернингом, что на западе; она будет там помогать хозяйке, а после, когда освоится и конфирмуется, они оставят ее у себя насовсем.

Иб и Кристина простились друг с дружкою: их уже называли сужеными; на прощание она показала ему два орешка, которые он отдал ей, когда они заблудились в лесу, и которые она сберегла, а еще сказала, что в сундуке у нее хранятся крошечные башмачки, что он вырезал и подарил ей мальчиком. И вот они расстались.

Иб конфирмовался, но остался при матери, он ведь куда как ловко вырезывал деревянные башмаки, ну а летом он обихаживал их маленькую делянку; больше матери помогать было некому: отец Иба умер.

Лишь изредка, да и то через письмоносца или торговца угрями, приходили известия о Кристине; у богатого трактирщика ей жилось хорошо, а когда она конфирмовалась, то написала отцу письмо, где передавала поклон Ибу и его матери; в письме говорилось о полудюжине новых сорочек и чудном платье, что ей подарили хозяин с хозяйкою. То были и в самом деле добрые вести.