Мелодия возвращения
Елена Николаева

Анна поправила очки на переносице – привычка, появившаяся еще в студенческие годы – и сверилась с навигатором. До Неудачино оставалось километров двадцать, но дорога становилась все хуже. Арендованная «Лада» подпрыгивала на ухабах, а чемодан на заднем сиденье угрожающе сдвигался при каждом резком повороте.

– Ach du lieber, – пробормотала она, когда колесо угодило в особенно глубокую яму. Немецкие восклицания всегда вырывались у нее в моменты стресса, хотя русский она помнила прекрасно.

Анна приоткрыла окно. Июльский воздух, напоенный запахом полыни и нагретой солнцем пыли, ворвался в салон. Этот запах пробудил что-то глубоко в памяти – смутное, почти забытое ощущение из детства, когда они еще жили здесь, в Сибири, до переезда в Германию.

На пассажирском сиденье лежала потертая папка с документами и фотографиями. Анна бросила на нее быстрый взгляд. Старые черно-белые снимки, письма на готическом шрифте, вырезки из газет – все, что удалось собрать о семейной реликвии, фисгармонии, которую прадед Генрих Панкрац привез с Украины в начале прошлого века.

Бабушка часто рассказывала о ней – огромном деревянном ящике с клавишами и педалями, который издавал звуки, похожие на церковный орган. На нем играли по воскресеньям и в праздники, когда вся семья собиралась вместе. Но в девяностые, когда они уезжали в Германию, фисгармонию пришлось оставить – слишком громоздкая, слишком тяжелая для дальней дороги.

– Кто-нибудь купит, – сказал тогда отец. – Или заберет себе. Главное, что мы увозим память о ней.

Но память оказалась недостаточной. Бабушка до самой смерти вспоминала об инструменте с тоской. А когда она умерла три месяца назад, Анна нашла среди ее вещей конверт с надписью «Фисгармония». Внутри лежали фотографии и записка: «Может быть, она еще там. Может быть, кто-то сохранил ее».

И вот теперь Анна, успешный архитектор из Мюнхена, тридцати двух лет от роду, ехала по разбитой сибирской дороге в село с нелепым названием Неудачино, чтобы найти старый музыкальный инструмент, который, скорее всего, давно сгнил на чьем-нибудь чердаке.

– Verrückt, – покачала она головой. – Совершенно безумно.

Впереди показались первые дома Неудачино. Анна сбросила скорость и вгляделась в указатель. Она не была здесь больше двадцати лет, но странное чувство узнавания охватило ее, будто она никуда и не уезжала.

Музей Штеффена оказался аккуратным белым домом с синими ставнями на окнах. Анна припарковалась рядом и несколько минут сидела в машине, собираясь с мыслями. Наконец, взяв папку с документами, она вышла и направилась к крыльцу.

Дверь открылась, когда она поднималась по ступенькам. На пороге стояла пожилая женщина в длинной юбке и светлой блузке с вышивкой по вороту – типичная одежда немецких женщин старшего поколения, которую Анна помнила с детства.

– Здравствуйте, – сказала Анна по-русски, чувствуя, как язык, которым она не пользовалась годами, вдруг становится родным. – Музей открыт?

Женщина окинула ее внимательным взглядом.

– Для посетителей с трех часов, – ответила она, а затем неожиданно добавила: – Но для Панкрац всегда открыто.

Анна удивленно моргнула.

– Откуда вы знаете мою фамилию?

Женщина улыбнулась, открывая дверь шире.

– У тебя глаза Генриха. Такие же голубые, как васильки. И прищуриваешься точно так же, когда удивляешься. Я Ирма Вебер, была знакома с твоей бабушкой Эльзой.

Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она совсем не ожидала встретить кого-то, кто знал ее семью.

– Заходи, – Ирма отступила в сторону. – Чай будешь? Или кофе? Вы там в Германии, наверное, больше кофе пьете?

– Чай, пожалуйста, – автоматически ответила Анна, входя в дом.

Внутри пахло деревом, воском и еще чем-то неуловимым, что сразу напомнило ей дом бабушки. Ирма провела ее через небольшую прихожую в гостиную, где стояли старинные деревянные стулья вокруг круглого стола, накрытого вышитой скатертью.

– Присаживайся, – сказала хозяйка. – Я сейчас вернусь.

Оставшись одна, Анна огляделась. Комната была обставлена с той особой аккуратностью, которая отличала дома немецких переселенцев – все на своих местах, ни пылинки, на стенах – фотографии в рамках и вышитые картины. Но ее внимание привлекла дверь в соседнюю комнату, приоткрытая ровно настолько, чтобы можно было увидеть что-то большое и темное у дальней стены.

Анна встала и, повинуясь внезапному импульсу, подошла к двери. Заглянув внутрь, она замерла. В комнате, освещенной мягким светом из окна с кружевными занавесками, стояла фисгармония – массивный деревянный инструмент с потемневшими от времени клавишами и педалями внизу.

– Это она, – прошептала Анна, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. – Не может быть.

– Может, – раздался голос Ирмы за ее спиной. – Фисгармония Панкрац. Одна из главных ценностей нашего музея.

Анна обернулась. Ирма стояла с подносом, на котором дымились две чашки чая.

– Но как? – только и смогла выговорить Анна. – Как она здесь оказалась?

– Абрам Яковлевич Штеффен спас ее, – ответила Ирма, кивая на инструмент. – Пойдем, я расскажу тебе эту историю. Думаю, она тебе понравится.

Они сидели за столом, и Ирма, отпивая чай маленькими глотками, рассказывала историю фисгармонии. Анна слушала, не отрывая взгляда от лица пожилой женщины, на котором каждая морщинка, казалось, хранила свою часть повествования.

– Когда ваша семья уехала, дом долго стоял пустой, – говорила Ирма. – Потом его купили приезжие, но им фисгармония была не нужна. Хотели выбросить, представляешь? Такую красоту – на свалку.

Анна поморщилась, представив массивный инструмент среди мусора.

– Но Абрам Яковлевич не позволил, – продолжала Ирма. – Он тогда уже был известен как мастер, который может починить все, от часов до тракторов. Забрал фисгармонию себе, хотя она была в ужасном состоянии – клавиши западали, мехи порваны, дерево рассохлось.

– И он ее восстановил? – спросила Анна.

– Не сразу, – Ирма покачала головой. – Сначала просто хранил. А потом, в начале восьмидесятых, начал реставрацию. Я помню, как он ходил по селу, расспрашивал старожилов о фисгармонии Панкрац. Все записывал в свои тетради – кто на ней играл, какие мелодии звучали, какие истории с ней связаны.

Анна достала из папки старую фотографию и положила на стол.

– Вот она, – сказала она тихо. – Прадед Генрих сидит за ней. Рождество 1937 года.

Ирма бережно взяла снимок.

– Да, это она, – кивнула женщина. – Знаешь, Абрам Яковлевич говорил, что вещи хранят память о людях, которые ими пользовались. Особенно музыкальные инструменты. Они как будто впитывают мелодии и потом отдают их тем, кто умеет слушать.

Анна улыбнулась. Эта мысль была созвучна тому, о чем часто говорила бабушка.

– Можно посмотреть на нее поближе? – спросила она.

– Конечно, – Ирма встала. – Пойдем.

В комнате с фисгармонией было прохладно и тихо. Анна подошла к инструменту и осторожно провела пальцами по полированному дереву. На боковой панели она заметила вырезанные инициалы – Г. П. – Генрих Панкрац.

– Он сам это сделал, – прошептала она. – Бабушка рассказывала.

– А вот здесь, – Ирма указала на небольшую металлическую табличку на передней панели, – клеймо мастерской Циммермана. 1867 год. Настоящая немецкая работа.

Анна наклонилась, чтобы лучше рассмотреть табличку, и заметила на полке рядом с фисгармонией несколько тетрадей в потертых обложках.

– Это дневники Абрама Яковлевича, – пояснила Ирма, проследив за ее взглядом. – Он записывал все, что узнавал о фисгармонии, и весь процесс реставрации. Хочешь почитать?

Анна кивнула, и Ирма достала одну из тетрадей.

– Вот, – она открыла ее на странице с датой 15 марта 1982 года. – Здесь он пишет о вашей семье.

Анна начала читать аккуратные строчки, выведенные твердой рукой: «Сегодня говорил с Кларой Тевс. Она помнит, как Генрих Панкрац играл на фисгармонии на Рождество. Особенно хорошо у него получался хорал „Stille Nacht“. Клара говорит, что когда он играл, даже самые непоседливые дети замирали и слушали…»

– Я могу это забрать? – спросила Анна, поднимая глаза от тетради. – Эти записи, они ведь о моей семье.

Ирма покачала головой.

– Это часть музея, – сказала она мягко, но твердо. – Но ты можешь приходить и читать, сколько захочешь. И можешь сделать копии, если нужно.

Анна хотела возразить, но что-то в глазах Ирмы остановило ее. Эта женщина охраняла не просто вещи, а память – общую память села, частью которого когда-то была и семья Панкрац.

– Хорошо, – согласилась Анна. – Я бы хотела сделать копии. И… можно ли услышать, как она звучит? Фисгармония.

Ирма улыбнулась.

– К сожалению, я не умею играть. Но завтра приезжает Виктор Франц из Татарска. Он музыкант, иногда дает здесь небольшие концерты на старинных инструментах. Если ты останешься до завтра, сможешь услышать фисгармонию.

Анна задумалась. Она планировала пробыть в Неудачино всего один день, но перспектива услышать звук инструмента, о котором столько рассказывала бабушка, была слишком заманчивой.

– Я останусь, – решила она. – Где здесь можно переночевать?

– У меня, – просто ответила Ирма. – Комната наверху свободна. И мне будет приятно поговорить с внучкой Эльзы Панкрац.

Виктор Франц оказался сухощавым мужчиной лет шестидесяти с аккуратно подстриженной седой бородкой и цепким взглядом. Он приехал в музей ближе к вечеру, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая комнату с фисгармонией в теплые золотистые тона.

– Так вы из семьи Панкрац? – спросил он, пожимая руку Анне. Его пальцы были сухими и сильными – руки музыканта. – Интересно, интересно. Я много слышал об этой фисгармонии.

Анна провела день, изучая дневники Штеффена и разговаривая с пожилыми жителями села, которых Ирма пригласила в музей. Каждый из них делился воспоминаниями о фисгармонии и семье Панкрац, и постепенно перед Анной вырисовывалась картина жизни, которую она знала только по рассказам бабушки.

– Готовы услышать голос вашего прошлого? – спросил Виктор, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула.

Анна кивнула, чувствуя, как сердце начинает биться чаще. В комнате собралось несколько человек – Ирма, две пожилые женщины из села и местный учитель истории, который, узнав о приезде потомка Панкрац, пришел познакомиться.

Виктор сел за фисгармонию, расправил плечи и на мгновение замер, положив руки на клавиши. Затем его ноги нажали на педали, приводя в движение мехи, и комнату наполнил глубокий, вибрирующий звук.

Первые ноты были неспешными, словно инструмент пробуждался от долгого сна. Затем мелодия стала более отчетливой – это был старинный немецкий хорал, который Анна смутно помнила из детства. Звук фисгармонии не был похож ни на что, что она слышала раньше – не орган, не фортепиано, а что-то среднее, с особым тембром, который, казалось, проникал прямо в душу.

Анна закрыла глаза, позволяя музыке окутать себя. Внезапно она почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Образы из прошлого, которого она даже не знала, но которое каким-то образом жило в ней, нахлынули с неожиданной силой – прадед Генрих за этой самой фисгармонией, семья, собравшаяся вокруг в рождественский вечер, песни на немецком языке, который здесь, в далекой Сибири, был родным для целого поселения людей.

Когда Виктор перешел к «Stille Nacht», Анна услышала, как тихо подпевают пожилые женщины – на немецком, с тем особым акцентом, который отличал речь российских немцев. Она и сама знала эту песню, бабушка часто напевала ее, но сейчас, в звучании фисгармонии, она обретала новый смысл.

Мелодия закончилась, но Виктор не отнимал рук от клавиш, словно давая последним нотам раствориться в воздухе. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене.

– Это было… – начала Анна и замолчала, не находя слов.

– Голос прошлого, – кивнул Виктор. – Эта фисгармония многое помнит.

Он встал и подошел к Анне.

– Знаете, – сказал он тихо, – я играл на многих инструментах, но в этой фисгармонии есть что-то особенное. Может быть, дело в мастерстве Циммермана, а может, в том, через что она прошла – долгий путь с Украины в Сибирь, годы забвения, а потом возрождение благодаря Штеффену. Но когда я играю на ней, иногда кажется, что не я извлекаю звуки, а она сама решает, что хочет сказать.

Анна посмотрела на инструмент, который в сумерках казался еще более внушительным и таинственным.

– Я понимаю, о чем вы, – сказала она. – Когда звучала музыка, я как будто увидела людей, которых никогда не знала. Своих предков.

Виктор улыбнулся.

– Хотите попробовать? – неожиданно предложил он. – Просто нажмите на клавиши, почувствуйте.

Анна нерешительно подошла к фисгармонии и села на круглый табурет. Осторожно, почти с благоговением, она коснулась клавиш. Без движения мехов звука не было, но само прикосновение к пожелтевшей кости клавиш, к которым когда-то прикасались руки ее прадеда, создавало странное ощущение связи через время.

– Нажмите на педаль, – подсказал Виктор. – Вот так.

Анна послушалась, и когда она нажала на клавишу, фисгармония отозвалась низким, протяжным звуком, который, казалось, шел из самой глубины инструмента. Это была всего одна нота, но в ней Анна услышала голос своей семьи, своего прошлого, своих корней.

И в этот момент она поняла, что нашла гораздо больше, чем просто старинный музыкальный инструмент.

Утро последнего дня в Неудачино выдалось ясным и тихим. Анна сидела на крыльце дома Ирмы, потягивая чай из большой фарфоровой кружки и наблюдая, как первые лучи солнца золотят крыши домов. Через час ей нужно было выезжать, чтобы успеть на самолет в Новосибирске, но что-то удерживало ее на месте, словно невидимые нити связывали с этим селом, с этими людьми, с фисгармонией в музее.

Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Ирма, кутаясь в шерстяную шаль, несмотря на теплое утро.

– Не спится? – спросила она, присаживаясь рядом с Анной.

– Думаю, – ответила Анна. – Обо всем этом. О фисгармонии, о прадеде, о том, что я узнала здесь.

Ирма кивнула, словно понимая без слов.

– Знаешь, – сказала Анна после паузы, – я ведь приехала сюда, чтобы забрать фисгармонию. Если бы нашла ее, конечно. Думала, что это будет правильно – вернуть семейную реликвию.

– А теперь? – Ирма посмотрела на нее своими выцветшими голубыми глазами.

– Теперь я понимаю, что она на своем месте, – Анна сделала глоток чая. – Здесь ее могут увидеть и услышать другие люди. Потомки тех, кто жил рядом с моей семьей. Она часть не только нашей истории, но и истории всего села.

Ирма улыбнулась и легко коснулась руки Анны.

– Абрам Яковлевич говорил, что некоторые вещи принадлежат не людям, а местам, – сказала она. – Они как якоря, которые держат память на месте, не дают ей раствориться.

Анна кивнула. Вчера вечером, после импровизированного концерта, она долго сидела в комнате с фисгармонией, перебирая фотографии, которые привезла с собой, и сравнивая их с тем, что увидела здесь. Она сделала десятки снимков инструмента со всех ракурсов, записала на диктофон его звучание, скопировала страницы из дневников Штеффена. Все это она увезет с собой в Германию, чтобы поделиться с отцом и другими родственниками.

– У меня есть кое-что для музея, – сказала Анна, доставая из сумки, стоявшей рядом, папку с документами. – Фотографии, письма, все, что у нас осталось о фисгармонии. Думаю, они должны быть там же, где и она сама.

Ирма приняла папку с той же бережностью, с какой обращалась со всеми экспонатами музея.

– Спасибо, – просто сказала она. – Это ценный дар.

Они допили чай в молчании, наблюдая, как село постепенно просыпается – где-то залаяла собака, проехал трактор, из трубы соседнего дома потянулся дымок.

– Пора собираться, – наконец сказала Анна, вставая. – Самолет не будет ждать.

Через полчаса, уже сидя в машине с заведенным двигателем, она в последний раз взглянула на дом с синими ставнями. Ирма стояла на крыльце, маленькая фигурка на фоне белой стены.

– Я вернусь, – сказала Анна, опуская стекло. – Может быть, в следующем году. Привезу отца, ему тоже нужно это увидеть.

– Будем ждать, – кивнула Ирма. – Heimat всегда ждет своих детей.

Анна улыбнулась, услышав немецкое слово «родина». В устах Ирмы оно звучало особенно значимо – женщина, которая осталась здесь, когда многие уехали, которая хранила память не только о своей семье, но и о всех, кто когда-то составлял общину.

Дорога обратно казалась короче. Анна включила запись, сделанную вчера, – звуки фисгармонии наполнили салон машины, перекрывая шум двигателя и шуршание шин по гравию. «Stille Nacht» – мелодия, которую так любил ее прадед, которую помнила ее бабушка, которую теперь узнала и она сама.

Когда Неудачино скрылось за поворотом, Анна не почувствовала грусти. Она увозила с собой больше, чем привезла – не фисгармонию, но ее голос, не прошлое, но связь с ним, живую и осязаемую.

В аэропорту Новосибирска, ожидая посадки на рейс до Мюнхена, она открыла ноутбук и начала писать письмо отцу: «Папа, я нашла нашу фисгармонию. И не только ее – я нашла часть нас самих, которую мы оставили здесь двадцать лет назад. Она ждала все это время…»

Самолет взлетел, унося Анну обратно в Германию, но часть ее сердца осталась в маленьком сибирском селе с нелепым названием Неудачино, где старинная фисгармония продолжала хранить мелодии прошлого для тех, кто умел слушать.

 
Справка об объекте
 

Старинная фисгармония

(хранится в доме-музее им. А. Я. Штеффена),

Россия, Новосибирская область,

Татарский район, д. Неудачино,

ул. Центральная, 51

Фисгармония была изготовлена фирмой Генриха Циммермана в 1867 году. Ранее она принадлежала семье Панкрац и была привезена с Украины. Старый инструмент пережил много невзгод и нуждался в настройке и реставрации, но благодаря упорному труду и мастерству Абрама Яковлевича он был восстановлен и снова зазвучал. Звучит он и по сей день.

Источник: https://nornd.ru/yarkaya-istoriya-derevni-neudachino/