Глава 2

Княгиня Марфа не заметила мужа не из-за непочтительности, нет, жена преклоняла голову перед князем Торином, и даже не смела говорить при нём, если он не спрашивал мнения жены. Княгиня Марфа была образцовой супругой, она работала, не покладая рук, иногда даже больше, чем рабы, создавая уют во дворе мужа. Ведь всё должно быть сделано любо и скоро: если пир, то на весь честной мир, всем на удивление и зависть, если работа разная, то сделана на совесть. Хозяйство нужно вести рукой твёрдой и рачительной, ибо дай только девкам теремным волю, так и будут они дни напролёт сидеть возле майдана, да на дружинников бравых любоваться, вести с ними разговоры беспутные, недостойные.

Науку ведения хозяйства в большом дворе Марфа постигала сама, методом проб и ошибок, ибо в юности её этому не учили. Будучи дочерью воеводы, Марфа до замужества лишь наряды шила да хороводы водила, единственным её развлечением были сказки мамок-нянек. Мать будущей княгини слишком любила и жалела единственную дочь, поэтому и баловала безмерно. Так и вышло, что княгиня Торинграда до всех премудростей хозяйства доходила сама, ошибаясь, совершая различные промахи, иногда выставляя себя на осмеяние женам дружинников.

Марфа знала с младых ногтей, что пригожа, и, перебирая свой светло-русый волос, мечтала о том, что выйдет замуж за молодца, который будет её любить, холить и баловать. Когда дочь воеводы думала об этом, глаза её серые казались расплавленными перлами, лицо, круглое, словно наливное яблоко, заливалось румянцем. Беззаботная жизнь юной Марфы закончилась в одночасье, в миг захвата Торином крепости.

Не познала она в браке с князем ни тепла, ни ласки, ни нежности. Он не мог, да и не хотел её полюбить, Торином владела лишь одна подлинная страсть – страсть власти, ради неё он был готов на всё. Всё то, о чём шептались, краснея, девицы в теремах, осталось для Марфы неизведанным, познала она лишь жестокость и унижение от руки равнодушного сильного мужчины.

Единственным чувством, которое испытывала Марфа по отношению к мужу, был страх, животный, всепоглощающий, настолько сильный, что временами он переходил в ужас. Именно это чувство заставило молодую и впечатлительную Марфу попытаться позабыть о том, что Торин пришёл на землю её отца, явился захватчиком, пролив кровь её отца и братьев. В первый солнцеворот после брачного пира князь Торин вызывал у Марфы такую неприязнь, что иногда ей казалось, будто ему чужды все человеческие чувства. Выходя поутру из его одрины, старательно пряча синяки, княгиня Марфа про себя насылала на его голову страшные проклятия.

А потом Марфа сломалась, она устала от постылой жизни, устала даже тихо ненавидеть супруга и смирилась с его грубостью, жестокостью и равнодушием. Ибо даже волхвы учили смирению, ведь слово мужа и князя есть закон. Да и не изменить уже ничего в этой жизни, видимо сам Род решил её судьбу так, выбрал ей именно такого мужа.

И вскоре Марфа уяснила, что когда князь доволен бытом своим, жить с ним становится проще, и даже немного веселее. Вот тогда и начала княгиня Марфа, не покладая рук, трудиться на благо Торинграда, делая всё, что только мог пожелать её супруг. Марфа стала лучшей хозяйкой, что когда-либо видела эта суровая земля, ничего теперь не происходило без её ведома и одобрения в торинградском дворе. Так и стал Торинградский двор одним из лучших на Руси.

За одно только была благодарна Марфа мужу – за детей чудесных: Прекраса – самый красивый ребёнок на всем свете и Митяй – наследник, её гордость, смышлёный и добрый малыш.

Тогда, шесть солнцеворотов назад, отправляла Марфа мужа на его родину с лёгким сердцем. Торин должен был привести свою норманнскую жену, с таким чудным и режущим славянское ухо именем – Виллему. Как она ждала её! Ни капли ревности не было в душе молодой княгине к первой жене Торина, нет, Марфа хотела скинуть с плеч тягостные обязанности хозяйки дома, снова зажить беспечной жизнью. Ведь привези князь Торин свою первую норманнскую супругу, она бы стала его водимой женой, княгиней, а Марфа стала бы меньшицой.

Но больше всего Марфа надеялась, что будет посещать одрину княжескую реже, ведь поговаривали, будто первая жена князя была красива какой-то особой смуглой красотой, и Марфа надеялась, что эта красота привяжет Торина к ней. Но мечтам Марфы не суждено было сбыться, ибо оказалось, что Виллему уже девять солнцеворотов как у Морены лютой.

Вместо Виллему князь Торин привёз с собой худую маленькую девочку с чёрными, словно смола, волосами, безразличным взглядом тёмных глаз. Сначала Марфа растерялась, не понимая, кто это, даже зная Торина, Марфа не верила, что он может взять в наложницы ребёнка. Но затем княгиня заметила некоторое сходство между князем и ребёнком и поняла, что это дитя Торина.

Торин, сойдя с драккары на берег, даже не посмотрел на почтительно склонившую голову Марфу. Он прошёл мимо неё, словно и не была она его женой. И лишь поздней ночью, отворив дверь в её одрину, Торин разочаровано посмотрел на русые волосы жены, на её серые глаза, румяные щёки. Она опять его разочаровала, вздохнув, Торин, затушил свечу, чтобы не видеть её, и лёг рядом.

Марфа пыталась поладить с Горлунг, она любила детей и была не против ребёнка мужа от норманнской жены. Княгине было жаль старшую дочь Торина, ведь та росла, так и не познав материнской ласки.

Но на все попытки Марфы подружится с Горлунг, последняя отвечала лишь ледяным презрением и молчанием. Её не занимали обычные игры Прекрасы и Митяя, странная девочка словно родилась взрослой и просто ждала момента, когда станет выше ростом. Ей не нужна была жалость Марфы, дружба с Прекрасой и Митяем, нет, Горлунг сторонилась всех славян, запираясь в своём покое вместе с норманнской нянькой.

Вскоре княгиня пришла к выводу, что Горлунг ей больше всего напоминает злую, тощую ворону.

Через некоторое время после поездки князя Торина в Норэйг он заболел, хворь была настолько тяжёлой, что в беспамятстве метался супруг Марфы средь меховых одеял, не признавая никого вокруг. Княгиня дни и ночи напролёт просиживала у его постели, моля Долю о том, чтобы было ниспослано ей освобождение от постылого мужа.

Казалось, что князь Торин испустит дух скоро, ибо даже целительные настои, которые давали княгине волхвы, не вызывали никакого лечебного эффекта, князю становилось всё хуже. Не принесло Торину облегчения и приношение в жертву богам его любимого коня, он уже не приходил в себя ни на миг.

В Торинграде повисла тяжёлая гнетущая тишина, все ждали смерти князя и боялись её. Ведь только-только наладилась жизнь, отстроен град, кто станет править вместе с маленьким Митяем? Даже девки теремные перестали заразительно громко смеяться, они тихо сновали по общей зале, не привлекая внимания дружинников, а те в свою очередь, не кидали больше на них страстных взглядов, не до девок стало воинам – они раздумывали о том, кому в дружину податься.

В тот тяжёлый для всего Торинграда момент княгиня Марфа и познала, что ждать ей помощи и поддержки не от кого. Гридни Торина ходили злые и раздражённые, они уже в мыслях сыграли по князю тризну, и думали, как устраивать жизнь далее. Жёны дружинников храбрых, что раньше старались угодить княгине, теперь избегали её. Никто не знал, что будет дальше. Потянулся торинградский люд к волхвам, молясь и принося жертвы, дабы не забыли боги их, не покинули.

Кроме княгини Марфы у постели Торина сидел ещё один человек – Горлунг. Она приходила ранним утром, садилась в уголке и неотрывно смотрела на лицо отца. Поздним вечером девчонка вставала и уходила в свой покой, а утром всё повторялось заново. Марфе, которой так нужна была человеческая поддержка, было тяжело сидеть рядом с Горлунг, ибо та не проронила ни слова, молча глядя на все действия волхвов.

В один из вечеров князю Торину стало ещё хуже, он весь пылал и без сил лежал на ложе. О том, что в нём ещё теплиться жизнь, напоминало лишь шумное дыхание. В тот вечер Горлунг, которая пока не очень хорошо знала язык славян, тщательно подбирая слова, сказала Марфе:

– Гони своих волхвов, жена конунга, от них нет помощи никакой, лишь мешают.

– Что ты говоришь такое? – набросилась на падчерицу Марфа. – Волхвы – святые люди, они обязательно помогут твоему отцу.

– Он выживет, но не их стараниями, – твёрдо молвила Горлунг.

– А чьими же тогда? – раздраженно спросила княгиня.

– Я его вылечу, он будет жить. Рано ему ещё в Хель, время его ещё не пришло, иная смерть его ждёт, – уверенно сказала Горлунг.

Волхвы и так не особо жаловали князя Торина, хоть он принял славянских богов и высказывал к ним всяческое почтение, но понимали, что сие было скорее шагом политическим, чем велением души, познавшей истинную веру. Поэтому, услышав разговор княгини и дочери Торина, волхвы оскорбились до глубины их святых и непорочных душ, и откланялись сами, напоследок обозвав и князя и дочь «варварами».

Марфа заплакала и пошла готовить нарядную одежду для похорон Торина, которого теперь уже непременно ждала смерть. Ей было нестерпимо думать, что волхвы навеки покинули Торинград, это ведь означает, что у люда здешнего не останется никакой надежды на будущее, ибо ничего хорошего не произойдёт на земле, которую не благословят волхвы.

А Горлунг осталась, и начала поить и растирать князя своими отварами и мазями. Никто никогда и не подумал бы, что этот несмышлёныш что-либо понимает в целительстве. Но в лечении Горлунг разумела, пожалуй, больше всех местных волхвов: не прошли даром старания Суль, и князю становилось лучше день ото дня.

А княгиня Марфа, видя, что её мечты остаться вдовой-княгиней терпят крах из-за падчерицы, невзлюбила её люто. Глядя, как та чертит в воздухе знаки непонятные, да нараспев читает молитвы богам своим, Марфа лишь качала головой и пыталась смириться со своей участью.

Торин ещё не пришёл в себя, но уже не метался на ложе от невыносимого жара, и Марфа старалась искупить вину за свои чёрные мысли, постоянно поправляла одеяла на ложе супруга или гладила его холодный лоб. Однажды с неожиданной силой Торин схватил её за руку, и, глядя на княгиню невидящими глазами, прошептал:

– Суль, не покидай меня, … не оставляй… поедем со мной… я всё для тебя сделаю, Суль…

Марфа знала родной язык Торина достаточно хорошо и понимала, что «суль» означает «солнце». Приняв эти слова за бред больного, Марфа, выдернув руку из ладоней мужа, отвернулась, и тут заметила взрослую понимающую улыбку своей маленькой помощницы, улыбку человека, разгадавшего чужую сокровенную тайну. Не по себе стало Марфе от этого, словно окатили её ушатом воды колодезной, показали на место её ничтожное в сердце княжеском, ибо даже ребёнок разумел о муже её более, чем сама княгиня.

Вскоре князь Торин поправился, но Морена лютая не ушла из их дома с пустыми руками, она забрала самое дорогое – Митяя, наследника княжеского.

Эта потеря была самой тяжёлой в жизни и Марфы, и Торина, но общее горе их не сплотило, а скорее наоборот, ещё больше отдалило друг от друга. Торин всегда был угрюм и молчалив, он был одиноким волком по натуре, а Марфа – общительная светлая женщина, замкнулась в себе и впервые поняла, как тяжело быть одинокой, бесконечно одинокой в доме, полном людей. Ей казалось, словно она по привычке выполняет обязанности жены княжеской, а все её чувства, разум, спят глубоким беспробудным сном.

Княгиня Марфа считала мужа человеком душевно не способным на теплоту, любовь и нежность, и была удивлена, поняв, что и он когда-то кого-то любил. Поняла она это внезапно, услышав из уст мужа ещё раз слово «суль», и тогда осознала, что это имя.

Однажды Торин увидел, как Марфа и маленькая Прекраса идут от коптилен к гриднице, и, потрепав Прекрасу по голове, Торин на секунду задержал дочерний локон в руке, задумчиво сказав:

– Золотые, почти как у Суль…

В тот миг княгиня Марфа осознала, что никогда князь Торин не изменит своего отношения к ней, не оценит её заслуг и стараний, не полюбит её поздней и сладкой любовью, нет, в его сердце властвует другая женщина, женщина, носящая странное имя Суль.

Княгиня так и не смогла более родить ребёнка Торину, не помогли ни волхвы, которые всё-таки вернулись в Торинград, ни молитвы. Отчаявшийся князь стал брать на ложе девок теремных и рабынь, в надежде, что появится наследник, но всё оказалось безуспешным, видимо Недоля обратила свой взор на их двор.

И только солнцеворот назад княгиня Марфа ожила, отпустила её тоска лютая, беспросветная, ибо полюбила Марфа сильно, страстно, нового дружинника мужа. Стоило княгине поднять глаза на Дага, как стало ясно ей, что вот она, любовь, так мил сердцу княгини стал норманнский воин. Почему-то Даг не вызывал у Марфы того страха, что вызывал Торин, княгиня не верила, что Даг жесток.

Ночами предавалась Марфа сладким и постыдным мечтам о новом дружиннике, о том, каково делить ложе с ним. А утром стыдилась поднять глаза и на мужа своего, и на Дага.

Вот и сейчас, торопливо отдавая приказание девкам теремных отмыть гридницу, Марфа думала о любви своей поздней, неразделённой, и так горько на душе её было, что не заметила она мужа своего и не склонила почтительно голову.