Не я ли тот, кто скорбит?

 
Разве скорбный в ответе за скорбь без предела? Что делать?
Если горе скрутило и душу и тело, что делать?
 
 
Что же делать, с рожденья – я в омуте муки любовной,
Если грусть всем моим существом завладела, что делать?
 
 
Люди в жертву себя принесли в Гарбале ради веры, –
Жертвой страсти служить мне судьба повелела, что делать?
 
 
Войском горя обложен, стою перед пастью дракона,
И душа моя бедная оцепенела, что делать?
 
 
Я исток всех мучений, начало всех горестей мира,
И печальней, чем мой, нет на свете удела, что делать?
 
 
Ты видала ль другого, кто равен мне в скорби великой?
Полководцем страданий я избран за дело, что делать?
 
 
О, приди, госпожа, и владей: я твой скорбный невольник,
Я был продан тебе, стал твоим я всецело, что делать?
 
 
Я – печаль, что давно к обладанью тобою стремится,
О тебе лишь всю жизнь помышлял я несмело, что делать?
 
 
Нет почёта влюблённым, и я себя чувствую тоже
В горсти праха песчинкою окаменелой, что делать?
 

В память о «Бакыргане»

 
Вот городская чайхана,
Сынками байскими она
Полным-полна, полным-полна.
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
Они гуляют широко,
Пьют пиво, режутся в «очко»,
За счёт отцов кутить легко!
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
Здесь папиросами «Дюшес»
Дымит компания повес,
Разврата их попутал бес…
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
Невежеству их края нет,
Журналов им неведом свет,
Объял их сон во цвете лет.
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
Зачем идут они в кабак
И, жизнь растрачивая так,
У русских учатся гуляк?
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
А сверх сыновних кутежей
Ишанам платит богатей.
Ишан – вот язва наших дней!
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
Нашли святоши лёгкий труд:
В гостях на дню раз десять жрут,
А с бедняков семь шкур дерут.
Кому же, как не мне, страдать?
 
 
Друзья! Пойдём путём прямым,
Святош-ишанов разгромим!
Порвём их сеть, да так, чтоб им
Уж не сплести её опять!
 

Паразитам

 
Наша знать – шакалов стая, толстобрюхая, тупая,
Ну и жрут обжоры эти, никому не уступая!
 
 
Каждый важен, как вельможа, у него лоснится рожа,
Он рыгает, жрёт, плюётся, брюхо жиром наливая.
 
 
Полежит, опорожнится, облегчась, – опять ложится.
Вонь уборной – вот их радость, и ночная и дневная!
 
 
Пусть народ хоть в пропасть рухнет, брюхо их зато разбухнет,
«Дай, дай, дай!» – орут обжоры, рот широко разевая.
 
 
Мы исчезнем в пасти волчьей, если с ней смиримся молча,
Брюхо мир загородило, словно Каф-гора крутая;
 
 
Словно горы в старых сказках, словно горб высот кавказских, –
Всё вокруг оно пожрало на глазах у Миннибая!
 
 
Эй, друзья, давайте двинем, всыплем вдосталь жирным свиньям,
Вздуем их, пока играет наша сила молодая!
 
 
Не дадим безмозглой туше придавить наш день грядущий.
Только в этом наше счастье и обязанность святая!
 
 
Без борьбы нам нет надежды. Сбросим лишние одежды,
Рукава смелей засучим, в драку жаркую вступая!
 
 
В бой пойдём, грозой нагрянув на бездельников-ишанов,
С громовым «ура» ударим, паразитов сокрушая!
 
 
В наши дни закон пророка пострадал, увы, жестоко –
Под личиною ислама вера кроется другая.
 
 
Дух Корана испоганен… Разве может мусульманин
Сохранить покой душевный, на язычников взирая?
 
 
Паразитам, обиралам стих мой кажется кинжалом,
В жизни цель у них одна лишь: грабить, жалости не зная!
 
 
Перекрати писать, Тукаев, есть острог у негодяев,
Повисеть в петле заставят, – помолчи, душа шальная!
 
 
Не страшны мне их угрозы, жгут меня народа слёзы.
Я пишу, добру и правде никогда не изменяя.
 
 
Мал я, но в борьбе неистов, ибо путь социалистов –
Это и моя дорога, справедливая, прямая.
 
 
Пусть идёт по ней, кто страждет, кто от зла спасенья жаждет,
Тех, кто верен ей, того уж не обманет кривда злая!
 

Кого нужно любить?

 
Вопрос не прост – кого б ты смог любить,
Так, чтоб упав, любви не уронить?
 
 
Когда умрёшь (умри!), кто примет боль?
Чьё сердце будет рваться за тобой?
 
 
Кому на свете баловать тебя?
Кому тебя оберегать, любя?
 
 
Твоя беда – бедою для кого?
Страдание – страданьем для кого?
 
 
Легко ль найти того, кто не предаст?..
Кто из друзей врагу тебя не сдаст?
 
 
Твой светлый день желанен ли кому?
А нужно будет – кровь наполнит тьму!
 
 
И разве кто-нибудь на свете есть,
Кто никогда тебе не надоест?
 
 
Кто выгоду свою отдаст тебе?
В словах, делах кто вспомнит о тебе?
 
 
О, не ищи, чего на свете нет!
Старания напрасны – смысла нет!
 
 
Скажу, не уповай на чудеса –
Твоей любви достоин лишь ты сам!
 

Татарским девушкам
^{(Что люблю и что не люблю)}

 
Мне по нраву изгиб ваших тонких бровей,
Завитки непослушные тёмных кудрей,
 
 
Ваши тихие речи, что сердце влекут,
Ваши очи прозрачные, как изумруд.
 
 
Ваши губы, что слаще, чем райский кавсар^[2],
Чья улыбка живущим – как сладостный дар.
 
 
Я люблю вашу стройность, движений красу, –
Без корсета любая тонка в поясу.
 
 
А особенно груди – они так нежны,
Как два солнца весенних, две светлых луны.
 
 
Вас за белые шеи люблю обнимать,
В ваших юных объятьях люблю замирать.
 
 
О, как трогательны этот «джим», этот «мим»
В вашем лепете сладком: «дустым» и «джаным»!^[3]
 
 
В вас любезны не меньше мне, чем красота,
Целомудренность гордая и чистота.
 
 
И настолько мне мил ваш калфак парчевой,
С плоской частью передней, с головкой кривой.
 
 
Так что, если ишан иль блаженный хазрет
Прямо в рай мне когда-либо выдаст билет,
 
 
Но коль гурия, выйдя навстречу, как вы,
Не украсит калфаком своей головы
 
 
И не скажет мне: «Здравствуй, джаным!» – не войду
В этот рай, пусть я в адскую бездну паду!
 
 
Лишь невежество ваше не нравится мне,
Что вас держит в затворе, во тьме, в тишине.
 
 
Жёны мулл мне не нравятся тоже ничуть,
Вас так ловко умеющие обмануть.
 
 
Любят вас, если нянчите вы их детей,
Ну а мойте полы – и полюбят сильней.
 
 
У невежества все вы берёте урок.
Жизнь во тьме – вот учения вашего прок!
 
 
Ваша школа – с телятами рядом, в углу.
Вы сидите, «иджек»^[4] бормоча, на полу.
 
 
От природы вы – золото, нет вам цены,
Но погрязнуть в невежестве обречены.
 
 
В слепоте вы проводите жизнь, и – увы –
Ваши дочери так же несчастны, как вы.
 
 
Вы как будто продажный товар на земле,
Вы бредёте, как стадо, покорны мулле.
 
 
Но ведь вы же не овцы! Поверьте, я прав,
Что достойны вы всех человеческих прав!
 
 
Не пора ль отрешиться от этих оков?!
Не пора ли уйти из-под этих тисков?!
 
 
И не верьте Сайдашу^[5], он злобою пьян,
Он – невежда, над всеми невеждами хан.
 

Редактору

 
Не горюй, не злись, редактор: что их злобный вой тебе?
Мёд неси тому, кто хочет яд подсыпать свой тебе.
 
 
А по мне – не нужно вовсе обретать любовь невежд,
Ведь никак нельзя смириться с темнотой людской тебе!
 
 
Пусть безбожным вольнодумцем называют. Не горюй!
Лишь бы только гнев господний не грозил бедой тебе.
 
 
Правдолюб гоним повсюду. Я уверен: день придёт –
И любовь свою в награду принесёт народ тебе.
 
 
Знай, редактор, что невежда – это враг извечный твой,
Знай и то, что муж науки предан всей душой тебе.
 
 
Людям следует гордиться оскорбленьями невежд.
Пусть бранят: хула такая лишь звучит хвалой тебе.
 
 
Если же их одобренья жаждешь ты – беги в мечеть,
Лицемерь, – уж там не будут докучать враждой тебе!
 
 
Правду говори, редактор. Правду не боясь пиши,
Запасись терпеньем – трудный путь открыт судьбой тебе!
 
 
Четырёх газет владелец, с четырёх земных сторон
Просвещенья устремляет свой поток живой к тебе.
 
 
Глубочайшим морем знанья надо стать. Иди вперёд.
Пусть тебя просторы манят, пусть претит застой тебе.
 

Уничтожишь ли меня?

 
Ужель погубишь ты поэта, и не найдёт спасенья он?
На страсть такую обречённый – ужель на гибель обречён?
 
 
Душа моя, будь милосердной и душу не губи мою,
Ведь если я умру – тебя лишь в убийстве обвинит закон.
 
 
Смягчись, о ангел! Стань сердечней, ведь ты не мрачный Азраил,
Который отнимает душу, услышав наш предсмертный стон.
 
 
Алмаз алмазу цену знает, а цену розе – соловей,
Так не цени ж невежду выше меня, что так в тебя влюблён.
 
 
О сколько я стихов любовных тебе, красавица, сложил!
Любви твоею малой крохой – и то я был бы насыщён!
 
 
Любовь твоя как будто церковь, я ж – гулкий колокол её,
От мук моих ещё печальней и громче безответный звон.
 
 
Тяжёлый занавес разлуки нас друг от друга отделил.
Аллах! Да будет этот полог тобою поднят, вознесён!
 
 
Смерть или встреча – вот лекарство от страсти гибельной моей.
Равно – и тем и этим – будет проситель удовлетворён.
 
 
Подруга, стань моей душою или мою себе возьми,
У ног твоих с каким восторгом я б погрузился в вечный сон!
 

Из Пушкина

 
Твой муж, твоей любуясь красотою,
Не станет, дева, дорожить тобою.
 
 
Возьмёт ещё шесть жён, возьмёт, покуда
Охота брать в нём, ненасытном, люта.
 
 
Но горе стать седьмой, скрывать не стану;
До той поры беги скорей к фонтану.
 
 
Играй с водою, проливай, наполни
Кувшин прозрачной влагою и помни:
 
 
Как серебро, журча и исчезая,
Течёт вода средь сора ключевая.
 
 
Бежит от глаз, теряясь постоянно,
Куда уходит? Пропадает. Странно!
 
 
Так точно, как ушла вода, уходит
И молодость твоя. Пройдёт. Проходит.
 
 
Пропала, утекла, не возвратится.
Так юности пора не повторится.
 
 
Следов от влаги не увидя прежних,
Ты скажешь: «Так и я среди соперниц
 
 
Исчезну, пропаду, уйду без следа.
Прости навек. Прощайте, зимы, лето!»
 

Братское наставление

 
Чужие мысли заковать тираны мира, нет, не в силах.
И неудача погасить надежды яркий свет не в силах.
Не для тебя ли изрекал Всевышний: «Дух крепи надеждой!»
Нет, младотурок целовать султана чёрный след не в силах.
Не видно только лишь слепцу: светило для тебя восходит.
Не думай, что оно сверкать в дни тяжких ваших бед не в силах.
 
 
А кто родился храбрецом, молчать, кривя душой, не в силах.
Стоять на месте, истлевать, как пень в глуши лесной, не в силах.
Умри же, – но в бою умри, и пусть не знают, где упал ты.
Терпеть двуличие во всём отважный и прямой не в силах.
Душой боец не покривит и изменять вовек не будет.
Кто светлой истиной влеком, идти иной тропой не в силах.
 
 
Отвергнет истина того, кто быть её щитом не в силах.
Святая правда и обман идти одним путём не в силах.
Настанет время, и пробьёт султана злого час последний.
Шайтана, как там ни крути, народ иметь царём не в силах.
Боясь, что правда не в чести, ты отступить решил, быть может.
Но разве счастлив будет тот, кто в мире быть борцом не в силах?
 
 
Ещё не пробил грозный час. Глядят на вас глаза народа.