– Я обязан предупредить вас, – сказал он, – что граф Доринкорт не слишком… не слишком благосклонно к вам относится. Он человек пожилой, и его предрассудки весьма сильны. Он всегда особенно недолюбливал Америку и американцев и очень разгневался, узнав о женитьбе сына. Мне жаль, что я принес такие неприятные вести, но он решительно настроен с вами не видеться. Согласно плану, лорд Фаунтлерой станет получать образование под надзором деда; жить он будет с ним. Граф привязан к замку Доринкорт и проводит там больше всего времени: он страдает подагрой и воспалением суставов и не жалует Лондон. Таким образом, лорд Фаунтлерой будет, весьма вероятно, по большей части жить в Доринкорте. Граф предлагает вам поселиться в особняке Корт-Лодж – он расположен в прекрасном месте и не слишком далеко от замка. Также граф назначит вам разумное содержание. Лорду Фаунтлерою разрешается навещать вас – с тем единственным условием, что вы не будете ни навещать его сами, ни переступать черту замкового парка. Как видите, никто не разлучает вас с сыном, и поверьте, мадам, эти условия не так строги, как… как могли бы быть. Уверен, вы понимаете, сколь велики будут преимущества подобного окружения и образования для лорда Фаунтлероя.

Мистер Хэвишем слегка тревожился, что она начнет рыдать или устроит сцену, как могли бы сделать иные женщины. Это он знал по опыту, и от зрелища женских слез ему всегда бывало досадно и неловко. Но нет, она лишь отошла к окну и отвернулась на несколько мгновений, и он понял, что она пытается взять себя в руки.

– Капитан Эррол очень любил Доринкорт, – наконец заговорила она. – Он любил Англию и все английское. Разлука с домом всегда оставалась для него болезненной раной. Он гордился своим домом и своим именем и хотел бы… Я знаю, он бы хотел, чтобы его сын повидал эту прекрасную древнюю страну и получил воспитание, достойное его будущего положения. – Потом она вернулась к столу и, запрокинув голову, поглядела высокому адвокату в лицо смиренным взглядом. – Мой муж хотел бы этого, – сказала она. – И моему малышу это послужит на пользу. Я знаю… я уверена, граф не будет настолько жесток, чтобы пытаться отучить его любить меня; и я знаю – даже если бы он попытался, – что мой малыш слишком похож на своего отца, чтобы его можно было испортить. У него добрая и преданная натура, искреннее сердце. Он не разлюбит меня, даже если нам запретят свидания, а пока мы будем видеться, я не буду слишком сильно страдать.

«Она почти не думает о себе, – подумал мистер Хэвишем. – И для себя совсем ничего не просит».

– Мадам, – сказал он вслух, – ваша забота о сыне весьма похвальна. Он поблагодарит вас за нее, когда вырастет. Уверяю вас, лорда Фаунтлероя окружат заботой и вниманием, и все усилия будут приложены к тому, чтобы он рос счастливым. Граф Доринкорт радеет о его здоровье и удобстве не меньше, чем вы сами.

– Надеюсь, – каким-то надломленным голосом произнесла кроткая юная мать, – что граф полюбит своего внука. У Седди очень ласковый нрав, и он всегда был окружен любовью.

Мистер Хэвишем вновь кашлянул, прочищая горло. Он с трудом мог представить, чтобы разбитый подагрой вспыльчивый старик хоть кого-нибудь полюбил. Но адвокат понимал, что самому же графу будет выгоднее пусть и в своей вздорной манере, но проявить доброту к ребенку, который однажды станет его наследником. А еще он знал, что если Седрик хоть немного оправдает ожидания и послужит к чести семьи, то дед будет им гордиться.

– Уверяю вас, лорду Фаунтлерою понравится жизнь в Англии, – ответил он. – Граф распорядился поселить вас достаточно близко для частых свиданий именно потому, что заботится о его счастье.

Он постыдился повторить те слова, что использовал граф, – в них не было ни доброты, ни вежливости – и предпочел облечь предложение своего покровителя в более мягкую и деликатную форму.

Еще одно небольшое потрясение ожидало мистера Хэвишема, когда миссис Эррол попросила Мэри найти и привести мальчика, и та объяснила, где он.

– Да отыскать-то его легче легкого, мэм, – сказала она, – он с мистером Хоббсом, верней всего, в лавке евоной на тубарете сидит да про политику толкует – а то играется тихонечко в углу с мыльцами, свечками да картофелинами, лапочка.

– Мистер Хоббс знает его с самого рождения, – сказала миссис Эррол адвокату. – Он очень добр к Седди, они большие друзья.

Вспомнив, как, проезжая мимо, мельком заглянул в бакалейную лавку и увидел бочки картофеля и яблок и множество всякой иной всячины, мистер Хэвишем почувствовал, что в нем снова поднимается беспокойство. В Англии сыновья джентльменов не водили дружбы с бакалейщиками, и это показалось ему весьма примечательным обстоятельством. Будет очень жаль, если ребенок обнаружит дурные манеры и тягу к компании простолюдинов. Одним из самых горьких унижений, которые старый граф испытал в своей жизни, было то, что его старшие сыновья предпочитали общество людей неблагородных. «Неужели, – подумал адвокат, – мальчик унаследовал их печальные наклонности вместо доблестных качеств собственного отца?»

Эта тревожная мысль крутилась у него в голове все время, пока он беседовал с миссис Эррол, дожидаясь появления Седрика. Когда открылась дверь, он даже помедлил мгновение, прежде чем взглянуть на него. Многие из знакомых мистера Хэвишема, пожалуй, весьма удивились бы, узнай они, какие любопытные ощущения он испытал, когда поднял взгляд на мальчика, кинувшегося в объятия матери. Его окатило волной будоражащих чувств. Он сразу же понял, что перед ним совершенно очаровательное дитя. Мальчик отличался необычайной красотой: крепкий, стройный, изящный, с мужественным личиком, высоко поднятой головой и храброй прямой осанкой. Он удивительно походил на отца, от которого унаследовал золотистые волосы, а вот карие глаза напоминали материнские, только в них не было и тени ее печали и робости. Он глядел на мир с невинной отвагой – так, будто вовсе не ведал страха и неуверенности.

«Никогда еще не встречал такого красивого и породистого ребенка», – подумал адвокат. А вслух сказал лишь:

– Итак, вот он – маленький лорд Фаунтлерой.

После этого чем больше он видел маленького лорда Фаунтлероя, тем больше тот его удивлял. Мистер Хэвишем почти ничего не знал о детях, хоть и немало нагляделся их в Англии – хорошеньких девочек и румяных мальчиков, которые воспитывались под строгим надзором учителей и гувернанток. Порой они бывали застенчивы, а порой – слегка шумливы, но никогда не вызывали у церемонного, чопорного старого адвоката особенных эмоций. Возможно, личная заинтересованность в судьбе маленького наследника заставила его присмотреться к Седрику тщательнее, чем к другим детям; так или иначе, он заметил, что наблюдает за ним с большим любопытством.

Седрик не знал, что за ним наблюдают, и вел себя в своей обычной манере. Когда их представили друг другу, он дружелюбно пожал мистеру Хэвишему руку и ответил на все его вопросы с той же приветливой готовностью, с какой отвечал мистеру Хоббсу. Он не проявлял ни особой застенчивости, ни излишней настырности и, словно взрослый, с интересом прислушивался к беседе, когда мистер Хэвишем разговаривал с его матерью.

– Мальчик как будто очень зрелый для своих лет, – заметил адвокат.

– В чем-то так и есть, мне кажется, – сказала миссис Эррол. – Он всегда все схватывает на лету и немало времени проводит со взрослыми. Есть у него забавная привычка использовать длинные слова и выражения, которые он где-нибудь прочел или услышал, но и играть он тоже любит. По-моему, он довольно умен, впрочем, иногда ведет себя очень по-мальчишески.

При следующем визите мистер Хэвишем убедился в том, что она права. Когда его коляска завернула за угол, он увидел стайку ребят, объятую заметным волнением. Двое мальчиков готовились бежать наперегонки, причем одним из них был маленький лорд, и шумел он при этом не хуже любого из своих товарищей. Они со вторым мальчишкой стояли плечом к плечу, выставив вперед одну ножку.

– Раз, приготовиться! – закричал судья. – Два, внимание! Три… марш!

Мистер Хэвишем обнаружил, что высовывается из окна коляски с любопытством, удивившим его самого. Ему не припоминалось, чтобы он в своей жизни видел что-то подобное: красные чулочки его милости лорда Фаунтлероя так и замелькали над землей, когда он бросился вперед по сигналу; ладошки его были стиснуты в кулаки, лицо поднято навстречу ветру, а светлые кудри развевались за спиной.

– Давай, Сед Эррол! – вопили мальчишки, приплясывая на месте и повизгивая от азарта. – Давай, Билли Уильямс! Давай, Седди! Давай, Билли! Давай! Давай! Давай!

– Кажется, он победит, – произнес мистер Хэвишем. Вид мелькающих красных чулок, вскрики мальчишек, отчаянные усилия Билли Уильямса, коричневые чулочки которого не следовало сбрасывать со счетов, ибо они по пятам следовали за красными, – все это его несколько разволновало. – Честное слово, я… я даже надеюсь, что победит! – добавил он, как-то смущенно кашлянув.

В это самое мгновение стайка пляшущих и подпрыгивающих мальчишек подняла совершенно дикий вой. Одним последним лихорадочным прыжком будущий граф Доринкорт добрался до фонарного столба на углу улицы и коснулся его, а всего лишь через какие-нибудь две секунды на столбе повис, обхватив его руками, запыхавшийся Билли Уильямс.

– Трижды ура Седди Эрролу! – кричали ребята. – Ура Седди Эрролу!

Мистер Хэвишем откинулся на спинку сиденья и лукаво улыбнулся.

– Браво, лорд Фаунтлерой! – сказал он.

Когда его экипаж остановился перед дверью дома миссис Эррол, победитель и побежденный как раз подходили туда в сопровождении галдящих друзей. Седрик шел рядом с Билли Уильямсом, что-то ему втолковывая. Его радостное лицо густо зарумянилось, кудри прилипли к разгоряченному влажному лбу, руки были засунуты в кармашки.

–Знаешь,– говорил он, очевидно желая облегчить неудачливому сопернику тяжесть поражения,– я выиграл, должно быть, потому что у меня ноги немножко длиннее твоих. Наверное, в этом все дело. Я ведь на три дня старше тебя, и от этого у меня примущество. Потому что я на три дня старше.

Такое объяснение, казалось, утешило Билли Уильямса, и он снова заулыбался; даже походка его стала более уверенной, словно в этом соревновании он победил, а не проиграл. Было в Седрике Эрроле что-то такое, отчего людям становилось легче на душе. Даже в разгар триумфа он помнил, что побежденному совсем не так весело, как ему самому, и его соперник тоже хотел бы думать, что при иных обстоятельствах мог бы одержать верх.

Тем утром мистер Хэвишем имел с победителем гонки довольно долгую беседу, которая заставила его еще не один раз улыбнуться и потереть подбородок костлявой рукой.

Служанка зачем-то вызвала миссис Эррол из гостиной, и адвокат с Седриком остались наедине. Поначалу мистер Хэвишем не знал, что сказать своему маленькому собеседнику. Следовало, пожалуй, упомянуть несколько вещей, которые могли бы подготовить его к встрече с дедом и к предстоящим грандиозным переменам. Он видел, что Седрик не имеет ни малейшего понятия, с чем столкнется, оказавшись в Англии, и какая жизнь его там ожидает. Ему пока даже не объяснили, что его мать будет жить отдельно. Казалось, что будет лучше подождать с этой новостью, чтобы дать ему оправиться от первого потрясения.

Мистер Хэвишем расположился в кресле по одну сторону от открытого окна, с другой стороны стояло кресло побольше – в нем-то и сидел теперь Седрик, глядя на адвоката. Он устроился в самой глубине большого мягкого сиденья, откинув кудрявую голову на спинку, скрестив ноги и засунув руки глубоко в карманы по привычке, заимствованной у мистера Хоббса. Пока мама была в комнате, он очень внимательно наблюдал за мистером Хэвишемом и, когда она вышла, продолжил глядеть на него с вежливым участием. После ухода миссис Эррол наступила недолгая тишина; казалось, Седрик изучает мистера Хэвишема взглядом – а уж мистер Хэвишем определенно изучал Седрика. Он никак не мог решить, о чем пожилому джентльмену говорить с маленьким мальчиком, который бегает наперегонки, носит никербокеры^[4] и красные чулки и ножки которого еще не достают до пола, когда он сидит в кресле, – если только он не усядется на самый краешек.

К его облегчению, Седрик внезапно начал разговор сам.

– А вы знаете, – спросил он, – что я не знаю, что такое граф?

– Не знаешь?

– Нет, – признался Седрик. – И мне кажется, если кто-то собирается стать графом, ему следует знать, что это такое. Правда ведь?

– Что ж… да, – согласился мистер Хэвишем.

–Вы не могли бы…– вежливо попросил Седрик,– не могли бы мне разыснить? – Иногда, используя взрослые слова, он не совсем правильно их произносил. – Как человек становится графом?

– Изначально его делают графом король или королева, – сказал мистер Хэвишем. – В общем и целом графом становится тот, кто хорошо послужил своему суверену или совершил какое-нибудь великое деяние.

– Ой! Прямо как президент!

– В самом деле? Разве так у вас избирают президентов?

– Да, – радостно ответил Седрик. – Если человек очень хороший и много всего знает, его выбирают президентом. И ходят процессии с факелами, и оркестры играют, и все произносят речи. Я раньше думал, что, может быть, стану президентом, но вот стать графом не думал никогда. Я ведь не знал про графов, – добавил он торопливо, чтобы мистеру Хэвишему не пришло в голову, что Седрик проявляет невежливость, не желая становиться графом. – Если б я про них знал, то уж наверно подумал бы, что хорошо бы им стать.

– И все-таки граф очень во многом отличается от президента, – сказал мистер Хэвишем.

–Правда?– спросил Седрик.– А чем? Для них не делают процессиев с факелами?

Мистер Хэвишем тоже положил ногу на ногу и неторопливо свел кончики пальцев, решив, что и в самом деле настало время дать мальчику кое-какие разъяснения.

– Граф – это очень важная персона, – начал он.

– И президент тоже! – откликнулся Седрик. – Процессии с факелами тянутся на целых пять миль, и там ракеты пускают, и играет оркестр! Мистер Хоббс водил меня смотреть.

– Граф, – продолжал мистер Хэвишем, чувствуя, что почва почему-то ускользает у него из-под ног, – часто имеет впечатляющую родословную…

– А что это такое? – спросил Седрик.

– Он происходит из очень старой семьи – чрезвычайно старой.

–А!– Седрик еще глубже засунул руки в карманы.– Наверное, как та женщина, что продает яблоки возле входа в парк. Осмелюсь сказать, у нее впечатляющая рыдословная. Она такая старая, что вы бы удивились, как она может стоять на ногах. Мне кажется, ей сто лет, но она все равно продает яблоки, даже когда дождь. Мне ее очень жалко – и остальным мальчикам тоже. Как-то раз Билли Уильямсу подарили почти целый доллар, и я попросил его покупать у нее яблоки на пять центов каждый день, пока не кончатся деньги. Получилось двадцать дней, хотя яблоки ему уже через неделю надоели. Но потом мне повезло – какой-то джентльмен дал мне пятьдесят центов, и тогда я стал сам покупать у нее яблоки. Всегда жалко, когда человек очень бедный, да еще и с рыдословной. Она у нее такая впечатляющая, что сидит аж в костях – она сама говорила – и от дождя ныть начинает.

Мистер Хэвишем несколько растерялся, глядя в невинное и серьезное личико своего собеседника.

– Боюсь, ты не до конца меня понял, – объяснил он. – Говоря «впечатляющая родословная», я имею в виду не пожилой возраст, а то, что имя этого человека очень давно известно миру; его обладатели упоминаются в истории своей страны на протяжении нескольких сотен лет.

– Прямо как Джордж Вашингтон, – сказал Седрик. – Я всю жизнь про него слышу, но он жил даже еще до моего рождения, его очень-очень давно все знают! Мистер Хоббс говорит, он останется в веках – из-за Декларации независимости и из-за Четвертого июля. Видите ли, он был очень храбрый человек.

– Первый граф Доринкорт, – торжественно объявил мистер Хэвишем, – получил графский титул четыреста лет назад.

–Ну и ну!– воскликнул Седрик.– Как давно! А Душеньке вы про это сказали? Ей это будет крайно интересно. Мы ей расскажем, когда вернется. Она любит слушать интересности. А что делают графы после того, как им дают титул?