Впервые после захода солнца они смогли внимательно разглядеть друг друга. Форма пропитана потом и испачкана красноватой землей, лица выражают смертельную усталость. Командир сидел недалеко от туалета, спиной к двери, видя перед собой весь фюзеляж вплоть до кабины пилота. Карло Оскар Томас Шеннон, тридцати трех лет от роду, с очень коротко и неровно подстриженными светлыми волосами. В тропиках короткая стрижка удобна – легче стекает пот, и в волосах не запутаются насекомые. Из-за первых букв своего тройного имени он получил кличку Кот Шеннон. Он был родом из графства Тирон в Северной Ирландии. Отправленный отцом учиться в английскую привилегированную школу, он говорил без характерного североирландского акцента. Прослужив пять лет в Королевской морской пехоте, Шеннон решил попробовать себя в гражданской жизни. Шесть лет назад он оказался в Уганде, работая на торговую компанию с главной конторой в Лондоне. Однажды солнечным утром он потихоньку закрыл свои бухгалтерские книги, забрался в «Лендровер» и двинулся на запад к конголезской границе. Неделю спустя Шеннон завербовался в пятый десантно-диверсионный отряд под командованием Майка Хора, базирующийся в Стенливиле.

Хор погиб на его глазах, и командование принял на себя Джон-Джон Петерс. Шеннон поссорился с Петерсом и подался на север, где в Паулисе присоединился к Денару. Два года спустя он принял участие в восстании в Стенвиле. После эвакуации в Родезию с ранениями головы он вместе с Жаком Шраммом по кличке Черный Жак – бельгийским плантатором, ставшим наемником, – совершил длительный поход в Букаву, а оттуда в Кигали. Его репатриировал Красный Крест, после чего Шеннон ввязался в еще одну африканскую войну и, наконец, получил под командование собственный батальон. Но победа была уже упущена, он всегда упускал победу.

Слева от него сидел Большой Жак Дюпре, оспаривающий титул лучшего минометчика на севере Замбези. Двадцати восьми лет, родом из Паарля, в Капской провинции, отпрыск разорившегося рода гугенотов. Когда кардинал Мазарини покончил во Франции с религиозной свободой, его предки бежали от преследований на Мыс Доброй Надежды. Усталость прочертила глубокие морщины на изможденном удлиненном лице Жака. Резко выделяющийся клювообразный нос, казалось, еще больше навис над тонкогубым ртом. Над тусклыми голубыми глазами набухли тяжелые веки, выцветшие брови и волосы были в грязи. Посмотрев на детей, лежащих вдоль бортов самолета, он пробормотал: «Bliksems»^[7], в адрес сразу всех, кто нес ответственность за боль на этой планете, и попытался заснуть.

Дальше за ним расположился Марк Вламинк – Крошка Марк, как его называли, подшучивая над могучим телосложением. Фламандец из Остенде, он даже в одних носках, случись ему когда-нибудь надеть их, возвышался над землей на шесть футов и три дюйма при весе восемнадцать стоунов^[8]. Могло показаться, что он толстый, но это было не так. Полиция Остенде, состоящая из людей миролюбивых, склонных скорее избегать неприятностей, нежели искать их, вспоминала его с содроганием. А вот стекольщики и плотники испытывали к нему глубокую благодарность за ту работу, которую он им предоставлял. Уж если крошка Марк расходился в каком-либо баре, то, чтобы там снова навести порядок, требовался не один рабочий.

Сирота, он содержался в церковном приюте. Священники вбивали чувство уважения в башку переростка столь рьяно, что однажды в возрасте тринадцати лет Марк потерял терпение и ударом кулака свалил с ног одного из святых отцов, пытавшегося воспитывать его при помощи трости.

За этим последовало несколько исправительных заведений для несовершеннолетних, потом режимная школа-интернат, небольшой срок в тюрьме для подростков и, наконец, всеобщее облегчение, когда Марка призвали в парашютно-десантные войска. Он был одним из пятисот ребят, выброшенных во главе с полковником Лореном на Стенливиль для спасения миссионеров, которых местный вождь племени Шимба^[9] Кристов Гбени грозил зажарить живьем на центральной площади.

В течение сорокаминутного боя на аэродроме Крошка Марк нашел свое призвание в жизни. Спустя неделю он сбежал в самоволку, чтобы не возвращаться в казармы в Бельгию, и присоединился к наемникам. Не говоря уж о кулаках и плечах, Крошка Марк был незаменим со своей базукой – любимым оружием, с которым он обращался столь же легко, как мальчишка с духовым ружьем.

В эту ночь, когда он летел с окруженной врагами территории в Либервиль, ему стукнуло тридцать.

Напротив бельгийца сидел погруженный в свое обычное занятие, помогающее коротать часы ожидания, Жан-Батист Лангаротти. Низкого роста, худощавый, с оливкового цвета кожей, он был корсиканцем, родившимся и выросшем в городе Кальви. В возрасте семнадцати лет он был призван в армию и в числе ста тысяч appelés^[10] попал на войну, которую вела Франция в Алжире. Прослужив половину из положенных восемнадцати месяцев, он подписал контракт как профессионал и позже перевелся в десятую колониальную парашютно-десантную дивизию генерала Массе – к пресловутым красным беретам или просто «les paras»^[11]. Ему был двадцать один год, когда военная кампания потерпела крах. Тогда некоторые подразделения французской профессиональной армии под руководством армейской организации ОАС объединились вновь в борьбе за навечно французский Алжир. Он вступил в ОАС, дезертировал из армии и после провала апрельского путча 1961 года ушел в подполье. Три года спустя его схватили во Франции, где он жил по фальшивым документам, и отправили на четыре года в тюрьму. Ему были уготованы мрачные камеры сначала в парижской тюрьме Санте, затем в Туре и, наконец, в Иль де Ре. Он был плохим заключенным, доказательства чего два тюремщика будут носить на себе до гробовой доски.

Его не раз избивали до полусмерти за нападения на охранников. Без малейших надежд на амнистию ему пришлось отбыть полный срок. Вышел он в 1968 году, боясь на свете лишь одного – маленьких замкнутых пространств наподобие тюремных камер. Лангаротти поклялся себе, что больше никогда не окажется в тюрьме, даже если это будет стоить ему жизни. А уж отдать ее он намеревался не менее, чем за полдюжины тех, кто придет ее забирать. Через три месяца после освобождения он отправился в Африку, оплатив билет на самолет из собственного кармана. Там, уже воюя и будучи профессиональным наемником, он присоединился к Шеннону. Ему был тридцать один год. Освободившись из тюрьмы, он постоянно практиковался во владении оружием, с которым впервые познакомился еще мальчишкой на Корсике. Впоследствии оно создало ему определенную репутацию на улицах Алжира. На левом запястье он носил широкий кожаный браслет, напоминающий ремень для правки бритв, которым пользуются старомодные парикмахеры. Браслет застегивался на руке двумя кнопками. В минуты безделья он снимал его, переворачивал на обратную сторону и обматывал им левый кулак. Этот браслет помогал ему коротать время в полете до Либервиля. В правой руке он держал нож – оружие с шестидюймовым лезвием и костяной рукояткой, который он умел так быстро снова прятать в ножны, что жертва не успевала осознать, отчего она стала трупом. Лезвие ритмично мелькало взад-вперед по натянутой коже браслета. Острое, как бритва, оно с каждым взмахом становилось еще чуть-чуть острее. Это занятие успокаивало его нервы. Хотя оно раздражало всех окружающих, возражений никогда не было. Да и вообще, мало кто решался возражать этому маленькому человеку с тихим голосом и грустной полуулыбкой.

Последним и самым старшим в их компании был немец. Курту Землеру было сорок. Именно он предложил эмблему с черепом и костями, которую носили наемники и их подопечные. Он отличился еще и тем, что очистил пятимильный участок от вражеских солдат, отметив линию фронта кольями с насаженными на них головами убитых накануне. Его участок оставался самым спокойным в течение месяца. Он родился в 1930 году, и его детство совпало с расцветом гитлеровской Германии. Отец – инженер из Мюнхена – впоследствии служил в Организации Тодта и погиб на русском фронте. В возрасте семнадцати лет Курт Землер, будучи ревностным членом Гитлерюгенда, впрочем, как и любой другой юноша в этой стране, прожившей двенадцать лет под правлением Гитлера, получил под свою команду небольшое подразделение, состоящее из мальчишек и стариков старше семидесяти. Вооруженные одним фауст-патроном и тремя допотопными винтовками, они получили задание остановить танковую колонну генерала Жоржа Паттона. Неудивительно, что они потерпели неудачу. Юность его прошла в Баварии, оккупированной ненавистными ему американцами. Своей матери – религиозной фанатичке, мечтавшей видеть его священником – он уделял не очень-то много внимания. В семнадцать он сбежал, перешел французскую границу в Страсбурге и записался в Иностранный легион. Как раз в Страсбурге и находилась контора, где вербовали новобранцев: здесь легче было подбирать находившихся в бегах немцев и бельгийцев. Пробыв год в Сиди-бель-Абес^[12], он отправился с экспедиционными силами в Индокитай. Восемь лет пребывания там и, наконец, – Дьен Бьен Фу^[13]. В Туране (Дананге) хирурги отняли у него легкое и отправили во Францию, что позволило ему счастливо избежать последнего унижения в Ханое.

После выздоровления в 1958 году его послали в Алжир. В звании старшего сержанта он был направлен в самое элитное подразделение французских колониальных войск – Первый парашютно-десантный полк. Один из немногих, он уже дважды пережил почти полное уничтожение этого подразделения – в Индокитае, когда оно было батальоном, и позже, когда стало полком. Лишь двое людей на этом свете были достойны его уважения – полковник Роже Фольк и майор Ле Брас, еще один ветеран, командовавший теперь республиканской гвардией в Габоне, охраняя на благо Франции это богатое ураном государство.

Даже полковник Марк Родин, бывший однажды командиром Землера, потерял его уважение вместе с крахом ОАС.

Землер все еще служил в Первом парашютно-десантном полку, когда это подразделение обрекло себя на окончательную погибель, приняв участие в алжирском путче. Доведенный до крайности Шарль де Голль навсегда расформировал полк. Землер последовал за своими французскими командирами и сразу же после провозглашения Алжиром независимости был схвачен в Марселе в сентябре 1962 года. Ему помогли четыре нашивки за участие в различных кампаниях, и в тюрьме он провел лишь два года. Выйдя оттуда и окунувшись впервые за двадцать лет в гражданскую жизнь, он получил предложение от бывшего сокамерника принять участие в контрабандных операциях в Средиземноморье. В течение трех лет, не считая года, проведенного в итальянской тюрьме, он переправлял спиртные напитки, золото и порой оружие из одного конца средиземноморского бассейна в другой. В конце концов, когда он неплохо заработал на контрабанде сигаретами, доставляя их из Италии в Югославию, его партнер надул одновременно покупателей и продавцов, свалил все на Землера, и исчез с деньгами. Разыскиваемый множеством воинственно настроенных джентльменов, Землер сумел переплыть в Испанию, сменив несколько автобусов, добрался до Лиссабона и нашел там приятеля, занимающегося торговлей оружием, который помог ему добраться до Африки. Из газет Землер узнал о ведущейся там войне, что его крайне заинтересовало. Шеннон взял его к себе, не задумываясь, оценив должным образом шестнадцатилетний опыт ведения боевых действий в джунглях. Теперь Землер дремал на борту летящего в Либервиль самолета.

До рассвета оставалось два часа, когда DC-4 подлетал к аэродрому. Среди детского шума можно было услышать еще один звук – свистел мужчина. Это был Шеннон. Его товарищи знали, что, собираясь на дело или возвращаясь, он всегда свистит. Знали они и название насвистываемой мелодии – однажды он им это сказал. Мелодия называлась «Испанский Гарлем».

* * *

Пока ван Клиф договаривался с наземной диспетчерской службой, DC-4 пришлось сделать два круга над аэропортом Либервиля. Стоило старому грузовому самолету замереть в конце взлетно-посадочной полосы, как перед его носом возник военный джип с двумя французскими офицерами. Из джипа ван Клифу просигналили, чтобы он следовал за ними по рулежной дорожке.

Они миновали основные здания аэропорта и приблизились к группе бараков в дальнем конце аэродрома, где ван Клифу приказали остановиться, не выключая двигателей. Через несколько секунд к самолету подтащили трап, и второй пилот открыл изнутри задний люк. Один из французских офицеров залез внутрь и, почувствовав неприятный запах, с отвращением сморщил нос. Глаза офицера остановились на пятерых наемниках, и он жестом приказал им выйти из самолета. Когда они оказались на бетонированном поле, офицер махнул рукой второму пилоту, чтобы тот закрывал люк. DC-4 без дальнейших помех снова двинулся по идущей вокруг аэродрома рулежной дорожке к основным зданиям, где медицинские сестры и врачи из французского Красного Креста уже ждали, чтобы забрать детей и доставить их в педиатрическую клинику. Наемники помахали вслед удаляющемуся самолету, выражая благодарность ван Клифу, и последовали за французским офицером.

Час им пришлось ожидать в одном из бараков, устроившись на неудобных деревянных стульях с прямыми спинками. Молодые французские солдаты постоянно приоткрывали дверь, чтобы взглянуть на «les affreux» – этих ужасных людей, как их называли на французском слэнге. Наконец, они услышали, что снаружи затормозил джип, а из коридора донесся топот шагов. Открылась дверь, и перед ними предстал старший офицер с загорелым решительным лицом, одетый в желтовато-коричневую тропическую форму и кепи, украшенное поверху золотым галуном. Шеннон отметил стремительный проницательный взгляд, коротко подстриженные с проседью волосы под кепи, «крылышки» – эмблему десантников, приколотые над пятью рядами нашивок за участие в боевых операциях, а также как напрягся Землер, встав по стойке смирно и вытянув руки по швам того, что оставалось от форменных брюк. Большего Шеннону и не требовалось, чтобы понять, кто это был – легендарный Ле Брас.

Ветеран Индокитая и Алжира пожал каждому руку, задержавшись дольше перед Землером.

– Alors^[14], Землер? – удивился он с мягкой улыбкой. – Все еще сражаешься? О, уже капитан.

Землер смутился.

– Oui mon commandant, pardon, colonel^[15]. Но лишь временно.

Ле Брас несколько раз задумчиво кивнул. Затем обратился ко всем.

– Я постараюсь создать все удобства. Вам, несомненно, не помешает принять ванну, побриться и перекусить. Ясно, что у вас нет другой одежды, она будет предоставлена. Боюсь, что некоторое время вам придется оставаться на своих квартирах. Это только предосторожность. В городе полно газетчиков, никаких контактов с ними быть не должно. При первой же возможности мы организуем ваш отлет в Европу.

Он замолчал, сказав все, что хотел. Поднеся правую руку к козырьку кепи, Ле Брас вышел.

Через час в закрытом фургоне их доставили к отелю «Гамба» – новому зданию, расположенному лишь в пятистах ярдах от аэропорта и, следовательно, в нескольких милях от города, провели через черный ход и проводили в предоставленные им на верхнем этаже отеля номера. Приставленный к ним для сопровождения молодой офицер заявил, что они должны питаться на этом же этаже и оставаться там до дальнейших распоряжений. Вскоре он вернулся с полотенцами, бритвенными приборами, зубной пастой и щетками, мылом и мочалками. Был принесен поднос с кофе, и, наконец, каждый из измученных людей с благодарностью погрузился в глубокую, источающую пар и запах мыла ванну – первую за шесть месяцев.

В полдень появился армейский парикмахер, а капрал принес кучу брюк и рубашек, маек, трусов и носков, пижамы и парусиновые туфли. Они примерили одежду, выбрали подходящее, и капрал унес оставшееся. Вернулся офицер с принесшим обед официантом и предупредил, чтобы они не выходили на балкон. Если им захочется размяться, делать это следует в своих комнатах. Он сказал, что вернется вечером с книгами и журналами, хотя не обещал чего-нибудь на английском или африкаанс.

После еды, какой они не видывали последние месяцев шесть со времени своего отпуска, все пятеро завалились спать. Пока они блаженствовали на необычайно мягких матрасах под невероятно белыми простынями, ван Клиф поднял свой DC-4 в начинающихся сумерках, пролетел в миле от окон отеля «Гамба» и направился на юг в Каприви и Йоханнесбург. Он тоже выполнил свое задание.

* * *

Наемникам пришлось провести на верхнем этаже отеля пять недель, пока не утих интерес прессы, и редакторы не отозвали своих репортеров из города, где не предвиделось особых сенсаций.

Однажды вечером без предупреждения к ним зашел французский офицер из штаба Ле Брасса. Он широко улыбался.