Три «П»

Что еще любил мой отец? Три «П»: прогулки, переживания и свою профессию. Все это он обожал. Я никогда не видел, чтобы он отдыхал так, как это делает большинство людей. Думаю, потому что он так любил переживать. Под его внешней оболочкой скрывалась бесконечная волнообразная нервная энергия, которую он любил выплескивать в переживания. Он мог переживать о чем угодно. В некотором смысле это помогало ему чувствовать себя в безопасности. Он будто считал: если достаточно переживать, то можно учесть все риски и ничего плохого не случится. Он волновался об одном и том же снова и снова.

Так как он постоянно переживал, а во мне всегда был силен дух противоречия, я никогда особо не волновался. Это его беспокоило. Я предпочитал просто один раз обдумать вопрос максимально тщательно, а потом принять решение и следовать ему. Если я сделаю вывод, что оказался неправ, то могу изменить решение. Это его выводило из себя. Отец говаривал мне: «Кен, хотел бы я, чтоб ты почаще впадал в панику. Ну хоть разок? Мне просто хотелось бы, чтоб ты паниковал». Он гордился тем, что регулярно паникует. Вот хоть убей, я не мог понять, почему мне надо так жить.

В саду отец мог сидеть и переживать обо всем, что его волновало, и это его успокаивало. Возможно, именно благодаря этой черте он ошибался реже, чем другие инвесторы. Он переживал обо всем до тех пор, пока переживать уже становилось не о чем. Может, так он минимизировал риски. Но наверняка именно поэтому он не был богаче. Он не был готов идти на риск, если благодаря своей панике не сводил риски к погрешности. В этом смысле он никогда не был рисковым человеком, а ведь чтобы по-настоящему разбогатеть, надо иногда использовать крупные просчитанные риски.

А что насчет прогулок? Когда отец гулял, его тело избавлялось от этой избыточной энергии, и он становился наиболее расслаблен. Он мог отправиться на долгую прогулку по городу или в лесу, и это его успокаивало. Он мог разговаривать во время прогулки и оставаться при этом спокойным. Он начинал каждый рабочий день с пешей прогулки быстрым шагом от железнодорожной станции, до офиса и повторял этот путь после работы. Когда мы с Артуром ездили на работу с ним вместе, мы приходили в офис потные, уставшие и злые. Отец же не потел никогда – он любил жару. Зато в такие моменты мог рассказать, что было у него на уме, – без прогулок так не получалось. Когда я перенес его кабинет в Сан-Матео в конце его карьеры, он шел пешком в офис и обратно и говорил, что это самое спокойное время за всю его взрослую жизнь – прогулки по садам Сан-Матео среди ярких цветов. Ему отлично удавалась ходьба, просто замечательно.

Тело его было потрясающим. Твердым. Он мог бесконечно идти, и ноги его не подводили, несмотря ни на что, – неважно, как далеко надо было идти, на какой крутой холм надо было подняться. Ему это очень нравилось.

Я живу и работаю на вершине покрытой соснами горы высотой в 600 метров с видом на Тихий океан. Я живу здесь уже 30 лет, и 200 человек из 500 сотрудников живут здесь, в штаб-квартире компании. А еще неподалеку расположено мое потрясающее ранчо на вершине горы – единственная частная собственность на территории заповедника в 2000 гектар. Однажды, когда отцу было 80, мы с ним и моим 12-летним сыном Нейтаном оставили прочих членов семьи на ранчо, а сами отправились вниз по склону в сторону океана по тропинкам, ведущим к самому сердцу каньона Пурисима. Отец насвистывал и болтал, словно мальчишка. Никаких переживаний. Просто гулял. Прогулки избавляли от переживаний.

Я провел в этой местности бо́льшую часть жизни и знал эти места исключительно хорошо, а мои ноги привыкли к ходьбе по холмам. На каждой развилке я говорил:

«Смотри, отец, этот путь короче, не такой крутой спуск, быстрее будет возвращаться, а в эту сторону – длинный путь, который ведет глубже в каньон. В какую сторону пойдем?» И на каждой развилке он выбирал более трудный, длинный путь.

Мы спустились на 400 метров, прошли восемь километров, и пора было возвращаться. Я заволновался. Когда мы остановились, отец уже едва шел, а потому стал переживать. Он мог легко сделать из мухи слона, поэтому запереживал, что моя мать будет волноваться, что мы заблудились в лесу, ведь нас так долго нет. Нейтан, чуть выше по тропе, скакал вперед, будто олененок. По мере того как солнце опускалось все ниже, отец все сильнее беспокоился и хотел, чтоб мы прибавили шагу. Конечно, мама не волновалась. Она была не из тех, кто много переживает. Это ему нравилось ходить, беспокоиться и работать.

Один из самых приятных моментов, проведенных с отцом, произошел по случайности. Мне было 14. Мать, отец, я и Дональд проводили летние каникулы на гостевом ранчо в Вайоминге. Артур к тому времени уже съехал.

Мы с отцом ежедневно ходили в походы. Я тогда обожал дикую природу, всевозможных живых существ. Однажды мы отправились в поход на поиски антилопы. Отец шел и разговаривал. Я искал антилопу. Мы ушли от машины черт знает куда, километров на шесть по высокому плато среди редкой поросли чапараля. Небо стали заполнять летние тучи, и мы постепенно поворачивали обратно в сторону машины.

Вскоре тучи жутко почернели. Резко похолодало, и ни с того ни с сего на нас обрушились молнии и град – шарики размером с теннисный мяч. Мы понеслись к машине. Кругом били молнии. Надо было лечь на землю, но я был юн и глуп и не знал, как правильно, так что мы бежали вперед. Молнии били в землю метрах в трех-пяти от нас снова и снова, и мы были просто в ужасе. Град бил отца по голове, и он бежал, стараясь ее прикрыть. Мне было 14, я считал себя в относительно неплохой спортивной форме. Ему было 58, и он поспевал за мной без проблем, потому что ноги никогда не подводили его. Наконец мы добежали до машины и ввалились в нее. Молнии все еще били вокруг нас, но мы уже были в безопасности – и я никогда не видал, чтобы отец так хохотал.

В начале 1970-х гг. у отца произошло несколько неприятных случаев во время прогулки от депо Сан-Франциско до офиса и обратно: один раз он смотрел под ноги и стукнулся лбом о металлический столб, другой раз он потерял сознание, а еще был случай, когда к нему пристал уличный грабитель. Так что мы с матерью убедили его последовать моему примеру и перенести офис на полуостров, что я и сделал в 1977 г. Я перевез и организовал ему офис в Сан-Матео в небольшом офисном здании на углу Пятой улицы и Эль-Камино-Реаль. Он снова каждый день ходил пешком из дома на работу и был доволен. Сады. Никаких грабителей. Мало светофоров и таксистов-лихачей. Прекрасные цветы. Никаких переживаний.

В старости отец начать падать в саду, где гулял по воскресеньям. Этот ранний признак начала деменции тогда никто не понял. В ретроспективе я понимаю, что были и другие признаки. Но о деменции я ничего не знал и распознать не мог. У его отца, скорее всего, тоже был Альцгеймер, но такую болезнь в то время еще не диагностировали. Раннее развитие болезни часто сложно заметить, а иногда и просто невозможно, если не имеешь представления, чего опасаться. Этого как раз никто из нас и не знал. А если бы и знали, старик не стал бы нас слушать, потому что всегда был совершенно независим и себе на уме.

Один из его стэнфордских студентов, Тони Спэйр, который позже заведовал операциями «Банка Калифорнии» по управлению средствами, а потом открыл собственную успешную компанию по управлению активами (которую впоследствии продал и стал бледной тенью самого себя), благоговел перед отцом.

5 ноября 1998 г. Тони проводил семинар для клиентов в Сан-Франциско и попросил отца произнести речь за ужином. Вечером отец вышел из офиса в Сан-Матео и пошел на железнодорожную станцию, чтобы сесть на поезд до города, где он мог бы поймать такси до мероприятия Тони. На улице было сыро, потому что днем прошел небольшой дождь. Когда отец шел по центру Сан-Матео, он увидел, что на перекрестке зеленый свет светофора начинает сменяться желтым, и побежал, чтобы успеть перейти через дорогу, как делал всю жизнь. Перепрыгнув бордюр, он поскользнулся, упал и сломал правое бедро. Восстановление прошло удачно, но с той травмы деменция продвигалась бурным потоком, подобно воде, прорвавшей дамбу.

По мере того как тело отца восстанавливалось, его память и логика страдали. Как часто бывает при переломе бедра у стариков, 5 января 1999 г. он подхватил пневмонию, которая чуть его не убила. К 19 января он оказался в отделении интенсивной терапии, и нам сказали, что к утру его не станет. Мать страшно расстроилась. Артур прилетел из Сиэтла и сидел с ним всю ночь. К трем ночи отец стал выкарабкиваться, вышел из комы и начал реагировать на уколы в пальцы ног. К пяти утра Артур позвал меня в палату. К восьми я позвал мать, которая уже заочно оплакивала его смерть, – потому что она снова могла поговорить с мужем, к которому вернулось сознание, хоть он все еще и был на аппарате для искусственного дыхания.

Я собрал круглосуточную команду медсестер и привел их в больницу под руководством моего собственного доктора, чтобы наблюдать за отцом, когда его выпустили из отделения интенсивной терапии. В больницах делают все, что в их силах, для пожилых пациентов, но их уход за людьми в таком состоянии совершенно неудовлетворителен, и сделать с этим там ничего не могут из-за особенностей работы. А семья ясно дала понять, что мы позаботимся об отце лучше. В этой больнице никогда еще не было такого, чтобы для пациента привели специализированный персонал, но мне пошли навстречу и предоставили гораздо больше свободы, чем я ожидал и заслуживал.

Отцу это было необходимо. Он вел борьбу со смертью, пока окончательно не поправился, для чего в том числе потребовалась срочная процедура по откачиванию литра жидкости из легких путем введения иглы и вакуумного удаления. Жидкость наполнила легкие практически мгновенно. Если бы наша специализированная команда не заметила этого так быстро, он бы не выжил.

Весь этот кризис, в том числе и несколько небольших инсультов, стал еще одним прорывом дамбы, сквозь которую просачивалась деменция. И все-таки крепкое тело восстановилось настолько, что отец снова мог ходить по несколько километров в день и членораздельно разговаривать, даже если многого уже не помнил. Правда, к тому времени он уже почти забыл обо всем, что было после 1968 г. Постепенно, как и бывает при деменции, его долгосрочная память сохраняла лишь воспоминания о самых давних событиях.

Сейчас он находится на той стадии, где почти ничего не помнит и почти никого не узнает, – типичная картина поздней деменции. Ухудшение было медленным и неравномерным, а нам казалось невероятно быстрым, так как происходило каждые несколько месяцев. Теперь он узнает только меня и мать.

Я был в шоке, когда он впервые не узнал Артура, своего любимчика, которого он сейчас иногда узнает, а иногда нет. Меня он помнит, потому что мы видимся чаще. Дома за ним круглосуточно ухаживает сиделка, а он прикован к постели, не может ходить и лишен главных удовольствий: прогулок, переживаний и третьего «П» – профессии.

Я занимаюсь практически всем в плане лечения, финансов и всего остального и для него, и для матери. Хотя мать все еще энергична, отец уже не тот, что раньше. Того человека, что я знал, уже давно нет.

Сейчас мать уделяет ему бесконечное количество времени, но эта ноша для нее тяжела. Безусловно, врачи и сиделки делают для него все возможное, но ей все время кажется, что этого недостаточно. Она регулярно вмешивается, что в итоге доводит ее до истощения. Когда ее нет рядом, он начинает звать ее, и для нее это невыносимо. Не могу даже представить, насколько тяжелее и насколько легче ей станет, когда он наконец скончается. Предвидеть это невозможно. Единственное, что я знаю наверняка, – старость не для слабаков.

У моих родителей 11 внуков и четыре правнука. Первую внучку назвали в честь тети Кэри. Первого внука назвали в честь отца – Филип А. Фишер. Это единственный его полный тезка. Отец всегда жалел, что никого из внуков не назвали в честь матери, но ей было все равно. Так как дети у отца появились поздно, самые близкие отношения у него были со старшими внуками. Мать, будучи младшим ребенком в семье, больше тянулась к младшим внукам. Двоих правнуков мои родители едва знают. Еще двоих они никогда не видели, так как те живут далеко. Лишь немногие из внуков имеют представление о человеке, которого я знал. Они никогда не видели зеркала.