«Фильм „Чапаев” – замечательный фильм, но где сцены, как Анка-пулемётчица, наслаждаясь новой грядущей жизнью и приходом забубённой власти, ненасытно отдаётся Чапаеву? – рассуждал олигарх. – А Петька помогает ему в период разработки Чапаевым стратегических планов и востребованного отдыха главнокомандующего. Петька тоже спит с Анкой. И это с приходом другой бездуховной власти вполне закономерно, естественно. Потому что малограмотный человек – это страшное животное, убивающее и поедающее всё вокруг. Благо есть приспособление и оружие для исполнения желаний. Вот откуд а взялись эти ужасные безрассудные люди в дикой погоне за деньгами, властью! Вот почему заезженные слова „культура”, „искусство” не меняют своей структуры! Потому что в истине ничего не меняется. Деньги и власть, а культура, искусство есть – хорошо, нет – ещё лучше. Но в дореволюционной России культура была, конечно, не для бедных людей. Но бедные тоже приглядывались к богатым и кое-чему учились у них (в основном, как беречь и тратить деньги, как экономить). В с е гд а помнить – Плюшкин в наше трудное и дорогое время – уважаемый человек!! Посмотрите на новых орлов-коррупционеров, спросите у них, что такое любовь? Без секса никуда!!! Вино, ресторан, полупризрачная просторная, как неувядаемая Красная площадь, постель и желание талантливых, продвинутых детей и много-много денег. Современные ястребы быстро летят! Но куда? Вот ответ на вопрос, почему так сильно изменились люди. Они не знают, куда летят. И немалая часть летит к личному обогащению. Вот и всё. Больше их ничего не интересует.

Лев Толстой готов безжалостно наказывать за такой бардак, за такую пошлую безнравственность. И правильно! Они могут нарожать столько жутких уродов, что не только в России им не хватит места, но и в Китае, в Америке. Двойное общение. С двумя сразу. Но лучше с двумя, но не сразу, а в разных местах в один день. Этот половой животный нетерпёж перебрался к нам с Запада и стал гордостью многих ненормальных мужчин. Но это прежде всего распущенность и незнание законов природы. Чем больше думаешь о любимой женщине, тем она милее и краше, и весь мир преображается. И как, каким образом и где произойдёт отправление, думать грех. Это в руках Всевышнего. Хочешь так, а получится всё иначе. Главное – она рядом, любящая и стремящаяся к твоей душе, к твоему сердцу. А всё остальное пусть прилагается в одной или другой форме. Перестройке более тридцати лет. Где истинные поэты?! Где писатели?! Где художники?! Где киномастера без политики? Не те, что собирают деньги на издание новых проектов, и творчество их на этом заканчивается, а истинные, чтобы вдохновляли, звали к новым переменам, к новым задачам, подвигам. Жаль Высоцкого, жаль Рубцова, жаль Шукшина (поэта в своих рассказах), Есенина жаль, Маяковского, Шолохова, Твардовского, жаль и многих других создателей новой культуры на явном страшном бескультурье. Новая поросль, новое дыхание набирало тогда силы: братья Васильевы, фильмы „Чапаев”, „Волочаевские дни”. Сергей Эйзенштейн, принявший страшною кровью сделанную революцию, – „Александр Невский”, „Иван Грозный”… Была цель, было направление, основанное на славянофильстве. Всеволод Пудовкин – „Головня”, фильмы о несгибаемом мужестве, беспринципной, безжалостной, жестокой борьбе за светлую цельную Россию – „Мать”, „Суворов”, „Минин и Пожарский”, „Чингисхан”, „Броненосец Потёмкин”. Сейчас всё подчинено шаткому западно-американскому бизнесу, его резкой хватке, что выгодно и доходно сейчас, а что нет. Все корпорации, все холдинги, всё производство – по западным меркам, покрою. Всё оттуда: реклама, бонусы, якобы бесплатные подарки за редкую покупку, беспроигрышная лотерея, тендеры, шоу красавиц, эстрадное шоу. Гостиницы на западный манер: шаньги с картошкой из Китая, с фортеклюквой, с фортечерникой, с фортебрусникой и т. д. А где Россия?! Где Ваньки-встаньки – на все руки мастера?!! Нет! Надо жениться и начать новую жизнь. Где-нибудь в Сибири, на отшибе. Подальше от этих бескультурных людей».

Олигарх тряхнул головой, вытер пот со лба, снял халат, ночную рубашку.

– Анюта, дай мне новую одежду и принеси более праздничный халат. Я вспотел. Лев Николаевич, разговор будет очень серьёзный… Хотя после этих сексуалок, бессмертного полка миллионеров трудно говорить более серьёзно… Но Вы за любовь, а?

– За любовь, только за любовь!.. И за Ваши прекрасные стихи о ней. Надеюсь, Вы всегда их помните?

– Ещё бы!

 
Есть у любви глубокий смысл —
Она расчёту неподвластна.
Наверно, оттого прекрасна
Судьба влюблённого и жизнь.
Но как же подл любовный мир,
Где всё расчётливо, продажно
И обольстительно-отважно,
Пока звон золота и пир.
Но как ничтожен мир игры,
Где нет любви, где только маски,
Распад прикрыт румяной краской
И шмотками из мишуры.
 

Только тут олигарх обратил внимание на стоящего в дверях спальни Гиппократа.

– Господин Гиппократ, спасибо Вам, – он поднялся из-за стола босиком, в одних трусах с двойным люрексом. – Вы так легко справились с проблемой.

– Рад стараться! Если сон облегчает страдания, – болезнь несмертельна. И потом – жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай скоропроходящ, опыт обманчив, суждение трудно. Поэтому не только врач должен употреблять в дело всё, что необходимо, но и больной, и окружающие, и все внешние обстоятельства должны способствовать врачу и его деятельности.

– Браво! Не я мастер, а Вы, господин Гиппократ! Браво, и ещё раз браво! Когда будет очень плохо моей душе, когда я буду стонать и мучиться, я научу Вас говорить со вселенной, как с маленьким ребёнком, а иногда – ставить его в угол, чтобы не делал больших неприятностей. Первая неприятность в том, что она, именно она, вселенная, создала человека! Зачем?! Чтобы люди воевали за каждый клочок земли, скажете Вы. Да?

– Нет, я так не скажу. Я скажу: чтобы люди портили себя, своё здоровье, жили в страданиях…

– Хорошо, пусть будет так. Ибо Бог говорит нам, что наша жизнь пребывает в вечности. Но зачем им земля, если здоровья нет?! И мораль превратилась в аморальную гадость… Они, как свиньи, будут рыться в земле, пока не найдут в ней что-нибудь для продажи. Так как производить что-то они не хотят. Это им скучно, безрадостно… На этой продаже они построят цивилизацию. Как я построил «Чистилище». Но в моей подземке есть мудрость, благодаря которой мы живы. А там – он пальцем ткнул наверх – другие законы, другие порядки, и каждый думает, как обойти, как приструнить себе подобного… Это плохо… Это маразм…

И, не найдя больше слов, хозяин перешёл на стихи:

 
И опять растёт желанье —
Как подставить, обмануть…
Нет на это оправданья?!
Выбрали мы жуткий путь.
И в краю, где жизни птица
Разрывает небеса,
Может, снова нам приснится
Правда истины – гроза!
Надо верить, верить, верить…
Светлый образ должен жить.
Сердце прячет лицемерье
И простор безумной лжи.
 

Он тяжело вздохнул и продолжил:

 
Вновь люди в диких облаченьях
Ползут ко власти без ума.
Их каждый офис – смертная тюрьма:
Паденье духа, совести паденье.
Удел их – деньги, секс и торжество
Над теми, кто всё это не имеет.
А честь, любовь – дурное баловство —
Пособие для школьников, музеев.
 

Сволочкова принесла красивый персидский халат и новую белую рубашку с манишкой. Хозяин отложил рубашку, надел халат и стал похож на персидского шаха.

– Летом у нас с Анютой Евсеевной Сволочковой венчание и свадьба, – сказал он. – Далеко – на Соловецких островах. Приглашаем Вас. Там много озёр, лодок. Анюта – мастер спорта по гребле.

– Как-как? Повторите ещё раз. Я плоховато слышу, – насторожился врач.

– Там тысячи озёр, лодок. Анюта – мастер спорта по гребле…

– Теперь понятно… Я подумал превратно… Неужели, думаю, ещё один вид спорта появился, не по гребле, а по е…

– А-а-а! Вы хоть из металла, но страстная натура. Для памятников это большая редкость.

– Ну и разговоры у вас, господа, – неожиданно встрял классик.

– Был у меня однажды такой памятник, – продолжил рассуждать хозяин. – Ну и навозился я с ним, как с ребёнком. Только он начал говорить – и сразу: «Фи-фи, фи-фи, фи-фи…» Я сначала не понял, что ему надо. Но когда он сказал мне: «Милый друг, я вспомнил мадемуазель Фифи»… Это был самый болтливый памятник, скорее, шикарный бюст из бронзы.

– Я знал его, – глаза классика загорелись, хандра спала. – В конце девятнадцатого века он сошёл с ума. Если бы он этого не сделал, ему бы помогли или заставили.

Олигарх внезапно снял халат, надел рубашку с манишкой, пристально посмотрел на Льва Николаевича Толстого.

– Вы считаете, что человека можно заставить сойти с ума? – удивился олигарх.

– Запросто! Отними у него заслуги, которыми он радовал и восхищал людей всю жизнь, лиши его этой работы, лиши дохода от этой работы, и посмотришь, что от него останется. Тяжкий сплин. Безумная немощь человека, потерявшего смысл жизни. Звали его Ги де Мопоссан. И очень жаль, что он сейчас молчит! Мардахай Абрамович, любезнейший из любезных создателей прекрасных скульптур, бюстов, неужели нельзя помочь бедному страдальцу? Почему он молчит?

– Погодите, господа, переживать за француза. В нашем болоте не всё благополучно, и даже очень неблагополучно. Практика подсказывает, что слова многих мудрых памятников мы сможем слышать только до следующего солнечного затмения…

– Я Вас не понял, – перебил Лев Николаевич.

– Объяснять долго и бесполезно. Но Вы всё-таки гигант. И Ваша проза под названием «Крейцерова соната» потрясла меня. В общем, после наступающего солнечного затмения, уважаемый Лев Николаевич, Вы будете обычным бронзовым памятником, и мы поставим Вас опять в столовую к Авдотье Кирилловне, к Вашей сердечной подруге.

– Почему? – удивился писатель.

– После затмения Ваша ДНК и её белковая плазма потеряют связь с космосом, а чтобы возобновить работу, потребуются годы.

– Вот те на!.. – помрачнел классик. – А я хотел попросить у Вас литературной работы.

– Все хотят творческой работы. Особенно мумии. Я уж не говорю о великих памятниках, но все хотят быть президентами. По-настоящему работать никто не хочет. Даже великие творцы нашей истории желают больше отдыхать и наслаждаться любимыми женщинами, а женщины – мужчинами. Вы слышали, наша уважаемая мумия из центрального кордебалета Ксения Девчак, не знаю, надолго ли, покидает прославленный кордебалет и уходит наверх, – он опять показал пальцем в небеса. – Вот какие у нас мумии, палец в рот не клади. В каждой хорошо «упакованной» крошке своя изюминка, свой драйв. И как Вы думаете, чем она будет там… – он опять ткнул пальцем в потолок, – заниматься?

– Не знаю, я редко бывал наверху. Там сейчас свистопляска! И каждый хватается за денежную выгоду. Обратите внимание, не производственную, не моральную, касающуюся диалектики русской души, именно денежную. Вероятно, человек перестал верить многим духовным, материальным процессам и, как разбойник, упёрся в деньги. Только что он станет делать с ними, если буханка хлеба будет стоить миллиард, а каждая улыбка грабилы-прохиндея будет требовать большого вознаграждения, иначе он все награбленные «баксы» вывезет из России и рассуёт по всем земным и межпланетным офшорам.

– Но Вы меня сильно огорчили, мастер.

– Не огорчайтесь. Вы думаете, я не переживаю за Вас? Работа продолжается, но…

– Что ж, тогда надо торопиться. – Лев Николаевич поднялся с лавки.

– Погодите. Я, конечно, рискую, но на свадьбе Вы необходимы. Цыгане, русский фольклор – всё это должно быть. Но главное – тамада. Это Вы. Прочь уныние, классик! До скорой встречи! – олигарх опять надел персидский халат, пожал писателю руку, проводил до дверей.