Может, оттого, что в детстве человек ближе к земле, а может, оттого, что чувства еще не потеряли остроту, но детям дни кажутся длиннее, запахи сильнее, цвета ярче, звуки громче, а смешное – еще уморительней.
Милочка моя, ненависть ни к чему хорошему не приведет. Она превратит ваше сердце в корень горечавки. Люди не могут перестать быть тем, что они есть, как скунс не может перестать быть скунсом. Как вы думаете, неужели, будь у них возможность, они бы не изменились? Непременно изменились бы. Но человек слаб».
Вернулась я домой и говорю миссис Отис, приятельнице своей: мол, нам только и осталось теперь, что сидеть сложа руки да ждать, пока сдохнешь. А она: «Предпочитаю выражение “отойти в мир иной”». Бедняжка! У меня язык не повернулся сказать ей, что разницы-то, собственно, никакой: как ни назови – все одно помрем.
Тихое и страшное отчаяние овладело ею, когда она поняла, что ничего не изменится, никто не придет и не заберет ее отсюда. Будто она кричит со дна колодца, и никто ее не слышит.
– Если вы меня спросите, в каком году такой-то или такой-то женился, на ком женился и в чем была мать невесты, я в девяти случаях из десяти отвечу правильно. Но хоть убей, никак не могу вспомнить, когда же я успела так состариться. Как-то неожиданно все получилось: раз – и уже старуха.