Бусидо

В квартире я не курю, потому что запах будет, а балкон весь заставлен вещами. Вот я и выхожу на лестничную площадку. На площадке воняет кошачьим дерьмом. Отвратительный запах, ни с чем не сравнить. Это всё две старухи, которые живут этажом ниже. Одна из них совсем старая, а вторая помоложе, ее дочь. У них дома кошка, и она срет где ни попадя. Старухи совсем не убирают, им дела нет до того, что в подъезде есть люди кроме них.

Старуху-дочь я пару раз встречал в подъезде. У нее красное лицо, пораженное экземой. Один раз мы вместе ехали в лифте, она что-то спрашивала про погоду. Наверняка хотела попросить денег. С деньгами у них, кажется, туго. Но на водку хватает. Бухают не просыхая. Так всегда с алкашами. Клянчат копейки у нормальных людей, но на бутылку всегда найдется. В любом случае я бы ей денег не дал. Да я толком и не поговорил с ней.

Мать ее совсем чокнутая. Однажды вышла на лестничную площадку в одних трусах. Ужасное зрелище – старческое тело. Видимо, она решила, что остальным будет интересно посмотреть. Но вонь доканывает сильнее всего. Даже от голой старухи можно отвернуться, но ведь дышать не перестанешь. Табачный дым эту вонь не перебивает.

В общем, я курил уже десятую сигарету за вечер, стоя на лестничной площадке. За окном день клонился к закату. В шахте лифта заработал подъемник. Я затушил сигарету, выкинул окурок в мусоропровод и пошел к себе. Сейчас лифт приедет сюда, из него кто-нибудь выйдет и доебется до меня. В подъездах запрещено курить, но все курят, и я это делаю. Старухам же не говорят, чтобы они наконец прибрались и помылись. Воняют себе и воняют.

Дверь одной из квартир открылась. На площадку выбежала соседка – женщина, с которой я до этого пару раз здоровался. Она увидела меня и, кажется, хотела что-то сказать. У нее было обеспокоенное лицо. Она сделала шаг по направлению ко мне. Но я сразу же забежал к себе в квартиру и закрыл за собой дверь.

Дело к вечеру. Сейчас я приготовлю ужин, поем, помоюсь, выкурю еще парочку сигарет, а потом посмотрю что-нибудь. Не бог весть что, но мне нравится. Хороший вечер, и большего я не прошу. И никто в него не вмешается. А другие люди пускай решают свои проблемы сами.

Я включил телевизор. Как всегда, показывали новости. Звонок в дверь. Не открывай, сказал себе я. Пускай даже они знают, что я дома. Почему это я должен открывать? Совсем не должен. У меня могут быть дела. Может, я сплю.

Но я все-таки открыл дверь. Вместе с соседкой на площадке стояли две медсестры. Я это понял по их лицам, униформе и чемоданчику с ампулами. Такие раскладные чемоданчики, в которые много всего помещается. Оказалось, от старух уже много дней ни ответа, ни привета. Соседка их раньше подкармливала, носила им еду.

– Может, они куда-то уехали, – сказал я.

Но соседка возразила, что это очень маловероятно, потому что они практически не выходят из квартиры и вообще с трудом передвигаются.

– Хорошо, а что вам нужно от меня? – спросил я.

Ну, и началось: со старухами что-то случилось, и нужно их спасать. Набросились на меня втроем – особенно напирали медсестры. С такими даже разговаривать бесполезно. Я пробовал протестовать, говорил, что у меня болит голова, что я занят, но все без толку. «Молодой человек, мы отнимем всего пять минут вашего времени». Что на такое отвечать? Я пошел с ними.

Дверь в квартиру старух была не заперта. Удивляюсь, как меня не стошнило прямо у порога – так там воняло. В полутемной прихожей что-то копошилось. Приглядевшись, я увидел маленькое человеческое тело. Это была старшая, старуха-мать – в грязных брюках и рваной футболке на голое тело. У нее был приплюснутый нос и глупые глаза. Она казалась похожей на большого цыпленка – старого, грязного, всклокоченного цыпленка.

– Вы кошку мою не видели? – спросила она, с любопытством глядя на нас.

– Прошу прощения, – обратилась соседка к старухе подчеркнуто дружелюбно. – Можем ли мы поговорить с Марией?

Старуха пялилась на дверную ручку. Наконец она сказала:

– Нет. Где моя кошка?

– Осмотрим квартиру, – заявили медсестры и отодвинули старуху в сторону.

Они прошли в комнаты, а я отправился на кухню.

По всей кухне были разбросаны грязные тарелки, засохшие куски хлеба, треснутые пластиковые стаканчики, обрывки старых газет. Сквозь жалюзи ее освещали лучи закатного солнца, отражавшиеся от окон панельных домов. На полу стояли пустые бутылки водки, штук двадцать, не меньше. На старом холодильнике лежала коробка конфет с надписью «Виват, Россия!» Никаких следов кошки.

В ванной комнате ее тоже не оказалось, зато на дне ванной я обнаружил россыпь каких-то личинок, а еще тряпки – грязные, мокрые и, кажется, в дерьме. Зажимая нос рукой, я прошел в комнату, где собрались остальные. Соседка стояла, закрыв рот ладонью. Старуха переминалась с ноги на ногу.

Мне на плечо села муха. В комнате был целый рой мух. Они ползали по стенам, жужжали и перелетали с места на место.

– Может быть, позвать кого-нибудь, – прошептала соседка.

– Справимся, – ответила ей медсестра и кивнула на меня.

О чем вы, на хрен, говорите, подумал я.

На диване у стены лежало тело, завернутое в простыню и облепленное мухами.

– Сколько она здесь лежит? – трясли медсестры старуху-мать.

– Она спит, – хныкала старуха. – Не будите ее.

Медсестры просунули руки под тело и перевернули его. Меня затошнило. Под телом копошились тысячи личинок, вроде тех, что я видел в ванной, только живые. Опарыши они называются, на них еще вроде рыбу ловят. Ну, на тех, которые скопились тут, можно было целое море рыбы поймать. Личинки извивались в складках постельного белья, падали в диванную щель и цеплялись за неподвижное тело.

– Необходима госпитализация, – сказали медсестры. – Помогите транспортировать.

– Мать не в себе, – шептала мне на ухо соседка, – Она не вызывала врачей. Мария так лежит уже несколько дней. Она ходила под себя. Мухи откладывали…

– Она в коме, – отрезали медсестры.

Мне объяснили, как нести тело. Старуха переминалась с ноги на ногу и бормотала что-то про кошку. На нее никто не обращал внимания. Тело замотали в одеяло, и я кое-как его поднял. От соседки и медсестер толку было мало, нес один я. Тело одеревенело и тянуло килограмм на сто. Ноги Марии волочились по полу.

– Осторожнее, – сказала одна из врачих, когда я случайно двинул Марию головой о дверной косяк.

От тела страшно воняло. Я затащил ее в лифт, а на улице мне помог водитель скорой помощи. Мы положили тело на кушетку в машине, медсестры пристегнули Марию к койке. Старуху вывели под руку. Она орала на всю улицу. Врачихи успокаивали ее, но она их не слушала. Я отошел и закурил сигарету. Мне бы не курить эту сигарету, а просто уйти домой. Но я зачем-то остался.

Вот как обстоят дела, сказали мне врачихи. Сейчас старуха-мать тоже поедет в больницу. Если ее оставить здесь одну, неизвестно, что она вытворит в таком состоянии. «Вдруг она взорвет газ!» – испуганно шептала соседка. Ее почему-то очень захватила идея, что старуха, вконец помешавшись без дочери, устроит в подъезде теракт.

План состоял в следующем: в больнице заставить мать написать добровольное заявление. Я, такая-то, уведомляю вас о том, что сошла с ума. Пожалуйста, поместите меня в психушку. Кроме старухи написать это заявление никто не мог: ее единственная родственница уперлась невидящим взглядом в потолок, а по ее лицу ползали мухи. Сама старуха точно ничего не подпишет. Поэтому кто-то съездит с ней и уговорит ее. Кем-то, разумеется, оказался я.

– Так, постойте, – сказал я. – Почему я?

Медсестры тут же стали шикать на меня. Я пробовал напомнить им, что вообще-то есть еще соседка, зачем сбрасывать ее со счетов? Соседка медленно отступала в тень, как будто ее тут не было. Она что-то пролепетала про маленьких детей, которых она не может оставить одна, и врачихи горячо поддержали ее. Суки, вот вы чертовы суки, думал я, так и знал, что у вас солидарность, выгораживаете друг друга и подставляете невинных людей. В гробу я видал обеих старух, не собираюсь я никуда ехать, пускай чокнутая бабка взрывает подъезд, если ей так взбредет в голову, но я никуда не поеду. С места не сойду.

Я все еще злился, когда подъезд вместе с соседкой стал удаляться сквозь маленькое окошко скорой помощи, а затем исчез вдали. Я не переставал злиться, и когда мы выехали на шоссе. Закат превращался в сумерки, и рыжее летнее небо окрасило в свой цвет весь город.

Врачихи после того, как затащили меня с собой, совсем не обращали на меня внимания. Я вместе с бабкой отныне был мебелью, скрючился где-то в углу, пока они безуспешно спасали Марию. В скорой воняло дерьмом, и несколько мух все-таки мигрировали вместе с Марией и ее грязными тряпками. От бабки тоже воняло, хоть и не так сильно, как от Марии.

В обмен на то, что я поехал в больницу, соседка пообещала разобраться с кошкой. Когда я спросил, что с ней будет, соседка развела руками. Если старухи не вернутся, за кошкой приедут специальные службы и заберут ее. Ну что поделать, сказала она, не надо было заводить кошку, когда сами концы с концами едва сводите. Если хотите, можете сами ее забрать, добавила она. Нет, спасибо, ответил я, терпеть не могу кошек, хватит с меня и полоумной бабки.

Отличный вечер, думал я, спасибо огромное. Сидя на корточках в машине рядом со старухой, я предпринимал неловкие попытки разговорить ее, но она слышала не слова, а только звуки моего голоса. «Вам удобно сидится?» – спросил я. Старуха посмотрела на меня ошалевшим взглядом, скользнула по моему лицу и принялась пялиться в окно. Я думал, что она будет рваться к Марии и кричать, но вместо этого она без конца бубнила:

– Где моя кошка, где моя кошка, где моя кошка, где моя кошка, где моя кошка.

Я хотел ответить, что я понятия не имею, где эта ебаная кошка, и даже не знаю, как она выглядит, но меня перебила медсестра.

– С вашей кошечкой все хорошо, – сказала она неестественно ласковым голосом.

Старуха не поверила, да и никто бы на ее месте не поверил. Через пару минут она снова спросила:

– Где моя кошка?

На этот раз ей никто не ответил, и она переключилась на меня. Я считал, сколько раз она спросила меня о кошке. Двадцать семь раз. Я ей сказал: разве вы не волнуетесь о вашей дочери? Ей ведь сейчас хуже, чем кошке. Старуха с удивлением перевела взгляд на тело, лежавшее на койке. Она пялилась на тело, как будто вспоминая, кому оно принадлежит. Потом ей это надоело. Кажется, она так и не смогла вспомнить. Она снова перевела на меня свое всклокоченное птичье лицо и пропищала:

– Ты позаботишься о моей кошке?

– Да, – соврал я, и она замолчала.

Плохо помню, как скорая въехала во двор больницы, все вдруг засуетились и стали гонять меня туда-сюда. То тут я мешал, то там. Я кое-как выкарабкался и закурил сигарету. Старушонка стояла рядом, жалкая, как нахохлившийся цыпленок.

Тело на каталке повезли в больницу. Вокруг одни люди в больничных робах. Наши врачихи испарились, их место заняли новые – медсестры, медбратья, вся эта больничная масса людей с уставшими лицами. Старушонку выдернули, что-то ей дали подписать. У меня попросили номер, я оставил телефон соседки. Старуха заплакала. Она мялась с ноги на ногу, плакала и дергала меня за рукав: «Куда ее везут?» Туда, куда давно нужно было, хотел ответить я, но не стал.

Когда закрывались двери бокса, я в последний раз увидел лицо Марии. Она все так же смотрела вверх. Ее лицо застыло и теперь было похоже на маску или восковую куклу. Мгновение – и человек превратился в живого мертвеца, в котором поселилась колония мух. Дверь бокса закрылась, и Марию увезли.

Я подходил ко врачам и спрашивал, что мне делать со старухой, но они только отмахивались, говорили «Ждите» и убегали. Очень милая привычка всех в этой стране, кто наделен какой-либо властью. Никто бабку не собирался забирать, с ней был только я. Как будто она мой ребенок, а я ее отец, такой она была маленькой и нелепой. Потом ее все-таки забрали на какое-то обследование. Но очень скоро отпустили и опять сказали ждать.