Часть вторая

Глава первая. В Ляльках у бабушки Надеи

Сквозь сомкнутые веки Эль чувствовала тёплый, мерцающий огонь. Как если бы свечку поднесли к глазам. Она слышала звонкий голос Тинара, который звал растерянно и испуганно: «Эль, ну, Эль же…», и звук этот казался ей неприятно резким, хотелось, чтобы он прекратился. В голове гудело, будто степной тяжёлый ветер всё ещё скитался в ней, бился о затылок, давил на виски. Но пахло не степью, запахи казались незнакомыми: пыльные тряпки, пересушенные на винном пару̀ травы, немного дыма от сушняка, затхлый стариковский уют.

Эль чувствовала, что кроме Тинара, рядом находится ещё кто-то, добрый голос пытался разговаривать с ней, а потом напоить то горьким, то сладким травяным отваром. Она не хотела открывать глаза. Не хватало смелости встретить реальность. Эль трусливо полагала, что если сейчас не откроет глаза, то как будто ничего не произошло. Не было момента, когда Тинар вдруг, всё ещё улыбаясь, упал лицом вперёд, а она не успела даже удивиться, потому что тяжёлая тень со стремительной яростью сбила её с ног и душно навалилась большим телом. Всё, что ещё совсем недавно составляло основу жизнерадостной Эль, все эти мечты и фантазии, оказались глупыми, детскими, совершенно никчёмными в одно мгновение. Она стала женщиной, и в ней навсегда поселились страх и боль.

Ладони выворачивало судорогами, они лихорадочно выгибались под неестественным углом и так горели, что Эль казалось: прикоснись к чему-либо, тут же вспыхнет. Она лежала неподвижно, а пальцы встревоженными пауками сами по себе судорожно ворошили густой, наполненный печным жаром воздух, забирали в щепоть мягкое полотно постели, тут же отпускали его, словно стремились выпутаться из невидимой сети.

Пухлая рука мягкой рукавицей осторожно накрыла выгнувшуюся ладонь.

– Эко из тебя желя-то кидает, – тихо прошелестело рядом с Эль. Голос был глубокий и рыхлый, как перина, в которой она утопала. – Вот только выхода ей нет, в обратку шукает.

Тёплая ладонь задержалась на минуту, поглаживая, затем прикосновение исчезло. Раздался вкрадчивый скрип половиц, и голос донёсся уже откуда-то со стороны. Слова незнакомые, но Эль понимала, о чём идёт речь:

– Если в торопь не сподобимся, так ты, девка, совсем изуметися. У були Надеи есть знань, как забеду истаяти. Буля Надея накрутит тебе Одолень-Ляльку, купно с нея смагу умирим. Ты уж перемоги, а буля Надея крутить к теми сповадися, на зоре желю почнём истаяти.

В губы Эль мягко ткнулся тонкий носик какой-то посудины, во рту стало вязко от просочившегося на язык зелья. Она хотела сказать, что ей ничего не нужно, попросить оставить в покое, но голос не слушался. Как рыба без воды Эль беззвучно открывала и закрывала рот.

– А ты пока почи, чего в напрас-то сердце тягати…

И Эль опять провалилась в сон.

Когда она, вернувшись в реальность, осмелилась наконец-то открыть глаза, то первое, что увидела: пересекающиеся над кроватью деревянные балки. С каждой из них свисали десятки веников из сухих растений, кое-где тронутые нежной паутиной. Эль повернула голову, упёрлась взглядом в низкое окно, завешанное распоротыми мешками. Сквозь прорехи пробивался свет, значит, на улице стоял день, хотя в комнатушке царил полумрак.

Посредине грелась небольшая жаровня, огонь в ней уже истощился, только краснели несколько угольков, от которых шло тепло. Над угольками протянулась верёвка, на ней тесно сушились какие-то тряпки. В самую последнюю очередь Эль разглядела за жаровней маленькую, круглую женщину. Она склонилась над небольшой посудиной – чистила корнеплод, аккуратно срезая проросшие корешки. И делала это с таким удовольствием, что Эль тоже захотелось присоединиться, хотя она никогда раньше не чистила корнеплоды.

Со стороны окна подул сухой, прохладный ветер, Эль закашлялась, и женщина, не торопясь, повернула к ней голову. Живые и круглые, словно пуговицы, глаза, лицо же казалось старым. Может, из-за морщин, которые покрывали его, как складки мятую материю.

– Отепла? – спросила бабушка, и Эль сразу же узнала убаюкивающий голос.

Она попыталась приподняться на локтях, но тут же упала обратно на подушку. Бабушка встала с табуретки, отложила нож и наполовину очищенный клубень, вытерла руки о передник, наверченный вокруг её живота вместе с целой кучей других тряпок разных текстур и цветов. Она даже на расстоянии ощущалась невероятно мягкой. Эль захотелось её потрогать. Всё, что окружало эту незнакомую бабушку, казалось притягательным.

– Вы… – выдавила она из себя.

Получилось очень тихо, почти неслышно, но бабушка поняла. Мягким колобком подкатилась к постели, поправила одеяло на Эль:

– Я – буля Надея. Ономнясь шедши полей вас зашукала, дружник твой шибко изуметиси, по всей поли вый евонный зазорился… А сегодняшни буля Надея Ляльку-Одолень накрутила, скоро желя истребитиши…

Надея заспешила, покатилась зачем-то к порогу. Чуть не столкнулась с Тинаром, прижимавшим к животу охапку дров. Он увидел Эль, радостно закричал: «Очнулась, очнулась, отлично!», не иначе как от счастья выронил поленья, которые с глухим стуком попадали на пол. Бабушка Надея с осуждением покачала головой, что-то пробормотав про себя, Эль показалось – обозвала его торопыгой. Тинар кинулся собирать упавшие дрова, не переставая кричать:

– О, ты пришла в себя! Как я рад! Этот дикий зверь нас вырубил, мне голову пробил, и ты о камень приложилась, долго в себя прийти не могла. Я уже испугался, что умерла. Только он ничего у нас не взял. Ни еды, ни денег, ничего. Кто это? Ты не видела? И чего, идиот, нападал-то?

Эль увидела: Тинар не понял, что случилось ночью, там, в степи.

– Я в порядке…

Как же её голос стал таким хриплым? Горло мучительно горело, как будто Эль только что проглотила полкило песка. Невыносимо жгло руки. Слёзы потекли по лицу Эль то ли от измотавшей её боли в пальцах, то ли от жалости к себе.

Тинар засуетился, опять рассыпал несчастную охапку дров, подскочил. И встал растерянным столбом рядом с кроватью. Вернулась бабушка Надея, что-то бережно сжимая в ладонях. Она сразу оценила ситуацию, забормотала. Её доброе лицо скривилось в одну большую морщину. Эль подняла залитое слезами лицо, Моу торопливо пробормотал:

– Она говорит, чтобы ты не плакала понапрасну. Женские слёзы имеют свою цену, она считает.

Надея кивнула, подкатилась к Эль, отодвинув Тинара, вложила что-то мягкое девушке в ладони.

– Вот! Ляльку-Одолень накрутила…

В руках Эль оказалась маленькая куколка, очень напоминающая саму бабушку. На тряпичном лице мягко светились нарисованные углём глаза. Уголки свекольного рта Одолень были опущены вниз, отчего выражение застыло то ли в печали, то ли в капризе.

– Тни ли плоть ошую, – попросила Надея.

В пальцах у неё мелькнула тонкая блестящая игла, и бабушка проворно ткнула в сгиб локтя протянутой Эль руки. Показалась капля крови, девушка вздрогнула от неожиданности, а бабушка Надея ласково залопотала что-то себе под нос, выдавила кровь на куклу. На тряпичном теле в районе сердца расплылось красное пятно. Оно вспыхнуло маленькой искрой и тут же впиталось внутрь. Бабушка довольно улыбнулась:

– К перси захватиши, смагу озбынешь.

Она жестом показала, что Эль должна прижать Одолень к своему сердцу. Когда мягкое тельце куклы коснулось её кожи, девушка почувствовала, как забилось маленькое сердечко в лад с человеческим ритмом. Это невероятно, но в кукле таилась жизнь. Она задрожала в руках Эль, вытягивая боль, безнадёжность и обиду из её души. Бабушка ласково улыбнулась, кивнула:

– Лялька-Одолень и желю, и смагу избытиши. Но как только переполонь ея настанет, то на куски развалишися…

Казалось, душу заливает тёплый свет, слёзы всё ещё текли по щекам, но в них уже не было страха. Чувство радости и надежды охватило Эль. Бабушка Надея протянула ей большие махровые рукавицы.

– Не застонь желю зазряшне, – повторила. – Коль беши крада, нет в том суеты. Увер постигнеши, коли не усопше.

Эль поняла смысл того, что ей сказала бабушка Надея.

«Теряя, приобретаешь».

Только теряя, приобретаешь.

Тинар вышел за дверь поспешно, чтобы Эль не увидела его слёзы. Жалость и беспомощность ударили под колени, ноги больше не держали, и он навалился спиной на косяк. Перед глазами стояла картина, которую он увидел, когда очнулся. Эль, неестественно подогнув под себя одну ногу, неподвижно лежала на земле. Изодранная одежда свисала лохмотьями, слипшиеся волосы прядями разбросаны вокруг бледного лица, всё тело покрыто кровью и копотью. В прозрачном рассветном воздухе, спеленавшем её холодом, Эль казалась такой крошечной…

– Я убью его, – прошептал Тинар. – Кто бы он ни был, я найду и убью его.

***

Эль встала на ноги почти сразу, как только Одолень вытянула из её сердца безнадёжную тоску. Тут же выяснилось, что в грумгород они отправиться сейчас не могут. Пока она лежала в беспамятстве на попечении бабушки Надеи, Тинар отправился в кевир и вернулся с плохими новостями.

В грумгороде сразу после их ухода приключилась какая-то заразная жуткая болезнь. У центральной штольни военные развернули нешуточное оцепление, власти объявили эпидемию и закрыли территорию на карантин. Моу сутки крутился вокруг натянутой сетки, но попасть за неё не смог. Все тайные ходы, известные только ему, оказались перекрыты. Даже мелкие туннели, через которые сновали туда-сюда по своим бесконечным делам маленькие зверьки, живущие в двух мирах – кевире и подземелье, – даже эти норы наймасты тщательно засыпали и утрамбовали.

Военные на контакт не шли, а что больше всего удивило Тинара – он не увидел ни одного призванного для лечения шамана. Карантин этот был какой-то странный.

Но в любом случае Тинару и Эль не оставалось ничего другого, как задержаться у гостеприимной були Надеи и подождать, пока ситуация хоть как-то прояснится.

Невысокий степной хутор Ляльки, со всех сторон окружённый чахлым лесом, состоял из пяти дворов, четыре из которых оказались давно заброшены. Никакой теплоты живых существ не осталось в покосившихся домишках, и, если бы не бабушка Надея, которая изредка приходила разжигать жаровни в этих домах, они бы наводнились выворотниками. Это был своеобразный ежемесячный ритуал, который бабушка, кажется, придумала сама себе, но со временем он стал обязательным.

– Ты боишься выворотников? – спросила её как-то Эль.

Она ещё плохо понимала выговор були, и Тинар, если находился поблизости, переводил для неё вязкие, словно разварившаяся каша, фразы. Он успел приноровиться к речи Надеи за те несколько дней, пока Эль металась в горячке. Сама хозяйка казалась куклой, сшитой на скорую руку из тряпок, и язык её трепетал и мялся, как лоскут потёртого бархата. Эль иногда чудилось, что она видит швы на теле Надеи в случайно завернувшемся рукаве или колыхнувшемся подоле.

– Она говорит, что выворотники приходят туда, где не осталось тепла, – пояснил Тинар. – Именно поэтому в заброшенных домах кто-то должен поддерживать хотя бы иллюзию жизни.

– А помнишь, – сказала Эль задумчиво, – однажды в детстве мы видели выворотников. Когда искали Соляную Деву…

– Это могли быть просто мумии, – ответил Тинар. – Мы же не встречали никогда ни тех, ни других, как нам точно знать?

– Я зрети застени, – уверенно сказала буля. – От же лишенники! Живота гонежи, желя им от меня…

Буля жалела даже самых ужасных созданий, что только ходили по этой земле.

– А какие они, эти застени, что ты зрети? – полюбопытствовал Тинар.

Надея пожала мягкими плечами:

– Ежли нелюбу от всех имеючи, какими им быти? Мухортые…

Описание були ясности не прибавило.

– Знаешь, Тинар, – Эль вдруг вспомнила, что кричали им вслед создания с трепыхающимися на сквозняке обрывками. – Они же хотели о чём-то предупредить…

– Скорее, они просили, чтобы ты с них сняла эти ужасные лохмотья, – Моу рассмеялся. – Ну и драпали мы тогда…

Ляльки расположились на юго-западе, поэтому, несмотря на начинавшуюся осень, дни стояли тёплые. Настолько, что раскочегаривали печку только к вечеру, днём хватало солнечных лучей.

Утром от озера поднимался туман, густой и плотный. Эль просыпалась от громкого, жизнерадостного крика Тинара, накидывала кожух, подбитый степной лисой мехом вовнутрь, и они бежали в плотной пелене, почти не видя друг друга, крепко держась за руки, к колодцу, что находился на окраине деревни. Принести вёдра воды из него – обязанность Тинара, но Эль с удовольствием составляла ему компанию. Пробежка бодрила.

Когда туман рассеивался, далеко внизу виделась степь. С пригорка Лялек прекрасно просматривалось, как ветром колыхалась трава, за лето вытянувшаяся по пояс. От этой лёгкой ряби казалось, что там, внизу, жёлтое море. Ни Тинар, ни Эль никогда не видели моря вживую, только на картинах, которые висели в парадном зале гильдии, как осколки тех прекрасных времён, когда соляные грумы «держали фасон», приобретая в Каракоруме предметы искусства.

Но Тинару и Эль хотелось думать, что вот сейчас они видят загадочное море, жёлтые волны которого ластятся к берегу, гонимые свежим ветром. А когда докатятся сюда, до подножия Лялек, можно будет пробежаться босиком по воде, выгоревшей на солнце до желтизны.

Тинар кидал на ещё влажную после утренницы землю разлапистую деревенскую куртку, сшитую из разных кусков, они садились рядом, не прикасаясь, но ощущая тепло друг друга, и смотрели вдаль.

***

Выворотника Эль увидела, когда пошла с булей Надеей греть жаровни в покинутых домах.

Они с Тином привыкли к тому, что иногда на булю нападала невероятная слабость. Надея старалась скрыть, что ей неможится, только они всё равно замечали: она начинала странно двигаться, подволакивая то левую, то правую ногу, словно не могла определиться, какая из них болит больше. Постоянно сжимала руками свою кожу под тряпьём, и чаще всего – локоть. Сдерживала что-то, баюкала, заговаривала боль. И обычная разговорчивость покидала булю в такие дни, язык её ворочался вяло, словно разматывал тугие связки слов на рваные ленты.

– Я сегодня пойду с тобой, – твёрдо сказала Эль, увидев, как Надея застыла на пороге, рассеянно оглядываясь по сторонам, будто забыла, куда она собралась. Эль подумала, что в таком состоянии буля запросто может поджечь саму себя, раскочегаривая огонь в жаровнях.

Надея несколько секунд смотрела на девушку, пытаясь уловить смысл сказанного, затем поняла, махнула рукой:

– Ежли невмочь имеючи, идиши…

Эль с булей благополучно прогрели три из четырёх нежилых изб, оставалась последняя, на самой окраине хутора. Она и стояла чуть вдалеке от остальных домов, словно боясь заразить их своей немочью, так как уже уходила в землю одной стеной.

– За Сострадой сподобиша, эх! – Эль заметила, что Надея, показывая на завалившуюся избёнку, смахнула слезу со щеки.

Внутри изба оказалась ещё неприглядней, чем снаружи. Низкая, с потемневшими от времени и покрытыми слоем пыли окнами, вся пропахшая травами, но не сухими, солнечными, как в доме у Надеи, а промокшим, гниющим компостом.