У Ивана Ивановича с громким треском разломилась в руках ручка.

– Дошло? Он был извращенцем, и ходил туда, где были девочки-подростки. А уж если они были там в гимнастических купальниках, как в балетном кружке, в который и ваша Лиза ходит…

– Хорошо, что кто-то догадался его убить!

– Вас от убийства уберёг? Это я сегодня уже слышала. Его не убивать надо было, а изолировать. А для этого не молчать. Я не раз видела, как хореограф кружка его гоняла, но не придавала значения, думала, что это нежелание мастера показывать незавершённый творческий продукт. А она знала! И должна была родителей предупредить. Наша Танюшка с его племянницей дружит. Если бы мать знала, разве она разрешила бы дочери мотаться в Ветошники? Сегодня их сосед почти открытым текстом мне сказал, что она была в опасности. Но почему раньше не сказал? Подростков, особенно из неполных семей, очень легко может завлечь взрослый мерзавец. Они так нуждаются в отцовской поддержке!

– Не присыпай солью, Кузьминична. Я в разводе, но детей своих не бросаю. Так убийца – мать девочки что ли? Там удары-то неженские были.

– Значит, всё-таки побитый он был? А вы Наташку задерживали зачем тогда?

– Отпустили же! Ладно, рассказывай!

– Так вот, в том доме жил когда-то Серёга Царёк, наш бизнесмен, меценат и депутат. Давно переехал в особняк на Хамских Выселках, но в квартире оставил парализованную мать и ухаживающую за ней сестру. Баба пьянь была, поэтому сыночек бандитом вырос. Но обеспечил ей безбедное существование, чтобы электорат не возбуждать. А внучка очень часто бабку навещала, и оставалась одна, отпуская тётку прогуляться. Вот скажите, вы сам – отец девочек-подростков, возможно такое по доброй воле? А она навещала, и отец не знал.

– А как же неполная семья?

– Да какой он, на фиг, отец! Мать в четырёх стенах заперта, кажется, даже запивает наподобие свекрови, сам по бабам и пьянкам, девчонка предоставлена самой себе. Вот и стала добычей педофила. Представьте себе, привязалась к нему. Как рыдала, когда его нашли убитым! А квартира… вы уже поняли? Подцепил дурочку Наташку, чтобы было куда нимфетку водить, а то в Царьковой опасно. Виновата Наташа? Конечно, но только в том, что в людях не разбирается. Ключа она ему не давала. А сколько их сделано, можно узнать у Колькиного зятя. А я и так знаю, минимум три: растеряше Вовке, себе, девчонке. Приходили каждый со своим ключом в утреннее время, когда хозяйка на работе, а дети в школе и садике. Накануне у Кольки Наташа ключ отобрала. Узнала по приметам, что он бабу приводил. А может, догадалась, что за баба. Ну, и как Колька в квартиру попал, господин полицейский?

– Вы думаете, отец взял ключ у девчонки и пришёл в квартиру первым?

– Причём дочь об этом не знала. Иначе кинулась бы эту мразь защищать. Как узнал, неважно.

– А может, неважно и всё остальное? Я Царёва как отец понимаю.

– А я мать и бабушка! И не могу рисковать жизнью детей и их матери! Вы знаете, что их дверь нынче ночью подожгли?

– А нечего было вам бабку пугать!

– А нечего было детей пугать и матери нервы трепать!

Они так орали, что секретарша просунула нос в дверь: «Может, чайку?» Оба отмахнулись, и она поспешно захлопнула дверь.

– В общем, я иду к Царьку и говорю ему, что всё знаю.

– Ага. А он новым ножом делает вам харакири.

– Я всё-таки надеюсь, что он меня послушает и оградит Наташу от злых языков.

Встала и вышла из кабинета.

Марья Кузьминична была уже на полпути к выходу, когда полицейский выскочил из кабинета и заорал вслед:

– Глупая старуха!

– От юного новобрачного слышу!

Парни в дежурке прыснули.

Марья Кузьминична шла быстро, понимая, что если задумается, то сдуется. «А на что я надеялась? – подумала с горечью. – Правосудие – для нас. Вот если бы Вова Кольку убил или, положим, Олег, или старый сосед Шумовых, их бы сходу закатали. И улики бы поискали. Или подделали. А тут отец города, слуга народа!»

Калитку открыл охранник:

– Приглашали?

– Ты пригласишь. Доложи Царёву, Огородникова Марья Кузьминична по его душу явилась.

Доложить он не успел. Видно, сигнал какой-то получил, потому что махнул рукой и входную дверь. А второй охранник, открывший дверь, махнул рукой налево: проходите!

– Значит, Огородникова Марья Кузьминична? По мою душу?

– Она самая, Серёжа. А есть она у тебя?

– Что?

– Душа у тебя есть?

– Вы меня исповедовать пришли?

– Не поп, не имею права. А то спросила бы: что чувствует убийца?

– Чем докажешь?

– А кому доказывать? Тебе? Мне? Так мы с тобой и так всё знаем.

– А если я убийца, что же ты меня не боишься?

– Да, один раз через это переступивши, на следующий раз решиться легче. Только вот… мальчики кровавые в глазах блазниться не будут?

– Какие мальчики? Я извращенца убил, паскуду, растлителя малолетних, мир от нечисти избавил!

– А заодно подставил мать с двумя малолетними детьми. Бабка Шумова скандалы закатывает, Наташу обвиняет. Подростки её квартиру пытались ночью поджечь.

– Чего ты хочешь от меня, тётя Маша? Ты не понимаешь, что пришла сюда своими ногами и в целости, а выйдешь в мешках и по частям? Неужели не боишься?

– Как не бояться? Только за Наташу с детьми я больше боюсь. Да и подстраховалась я. Думаешь, никто не знает, что я к тебе пошла?

– Ха! – засунув руки в карманы, Царёв прошёлся по комнате и остановился у окна. Оперся руками на подоконник и замер. Потом повернулся к ней и спросил. – Тебя эта сука продажная послала?

Марья Кузьминична с трудом выбралась из кресла. Вроде, нормально сидела, а ноги затекли от напряжения. Подошла и глянула в окно. У тротуара стояла большая чёрная машина, привалившись к ней, стоял и курил Иван Иванович.

– Меня, старуху, может послать только плохо воспитанный человек. И только туда, куда всех посылают. А сюда я пришла по своей воле. И против его воли.

– Давай телефон!

Она пожала плечами и достала из сумки телефон. Царёв недоумённо повертел в руках простенькую модель, заглянул в сумку и стремительно вышел. Марья Кузьминична увидела, как он лёгкой походкой вышел сбоку, видно, из калитки, подошёл к автомобилю и заговорил с полицейским. Потом Иван Иванович открыл дверцу. У неё сердце оборвалось. Но он только наклонился, достал что-то и вновь дверцу прикрыл. Сигареты. Закурил, протянул пачку Царёву. Тот пожал плечами, повернулся в сторону дома и помахал ей рукой. Она отодвинула штору из органзы, помахала в ответ и снова её задвинула. Царёв повернулся и так же стремительно ушёл. Иван Иванович посмотрел ему вслед, а потом привалился к автомобилю и как-то вяло махнул рукой в сторону окна.

– Как тебе это удаётся, тётя Маша? – войдя в комнату и снова усаживаясь в кресло, спросил Царёв. – С ним же всегда можно было договориться!

– Понятно, – улыбнулась совсем успокоившаяся Марья Кузьминична. – Машина у него крутая, явно не на зарплату купленная. Первой жене и дочерям квартиру оставил. Молодой жене и маленькой дочери сейчас дом строит. Коррупция, блин. Затягивает. Но соучастие в убийстве – на это решиться труднее. То есть на Кольку Шумова он готов был подписаться. Сказал, что как отец тебя понимает. А вот меня расчленять вместе с тобой отказался.

– Два деловых человека тратят время на какую-то пенсионерку. Ладно бы на тёлку, пусть даже и не первой свежести, вроде Наташки твоей! Я обещаю, что от Наташи и её семьи все отстанут, на неё даже тень больше не упадёт. А ты знаешь, что я у неё первым был?

– Но замуж она за тебя не пошла.

– А я, между прочим, звал.

– Знаю, Серёжа. Не очень у неё счастливо жизнь сложилась. Но было бы разве с тобой лучше? Сломал бы ты её как свою нынешнюю!

– А может, не сломал. Может, дочь наша не такой дурой была бы. Что мне делать с ней, тётя Маша?

– Она ведь не знает, что это ты?

Он помотал головой.

– Я тебе как медик скажу. То, что подростки в этом возрасте сексом занимаются – увы, обычное дело. Но боюсь, что неопытные сверстники ей теперь не партнёры. Эта тварь разбудила её чувственность. А значит, виться вокруг неё будут извращенцы. Олигархи своих детей в престижные закрытые школы отправляют: в Англию, в Швейцарию. Но ведь она языков не знает и учёбу не тянет? В кого, как думаешь?

Царёв расхохотался:

– Помнишь, тётя Маша, как ты на нас с Валеркой ругалась, когда алгебру объясняла? Валерка, конечно, быстрее чем я понимал. Но дочь моя – это вообще что-то! Ей и репетиторы ничего в башку вбить не могут. Да и бог с ней, с учёбой. Она у меня красивенькая, замуж выйдет, детей родит, хозяйством займётся. Сейчас-то как её выправить?

– Отпусти своих девчонок совсем, Серёжка: жену, дочь, сестру. Да, сестру! Сколько лет она потратила на вашу беспутную мамашу! Найми сиделку, а ей заплати за потраченные годы и отправь туда, куда она пожелает. А если согласится, пусть за невесткой и племянницей следит: извращенцев отогнать, бутылку отобрать. Где-нибудь на море или в лесу пусть живут. Сестра ведь в курсе этой истории?

– Нет, никуда я их теперь не выпущу! Разве что сеструху, тут ты права. Но за племянницей она не уследила!

– Серёжа, дочь свою ты ей не поручал. Сам не уследил.

– Пойдём, познакомлю.

Они прошли через холл и поднялись по лестнице.

– Вот, познакомьтесь, – сказал он. – Это тётя Маша. В детстве она мазала зелёнкой мои коленки, побольше стал – даже пулю из ноги вынимала, когда я из поджиглета подстрелился. И сейчас уму-разуму учит. Решила, что вам лучше жить на море или в лесу.

Женщина и девочка сидели с заплаканными лицами. Девчонка поглядела на Марью Кузьминичну так испуганно, что она сразу поняла причину этого испуга.

– Девочка моя, что плохого тебе сделал мой внук? А маленькая Нюся? Ты только представь себе, как бы они метались в пламени, как вспыхнули бы волосики малышки, как бы она кричала перед смертью! А тётя Наташа? Она ведь никого не убивала. А ты вдруг решила, что они не должны жить!

Девчонка разревелась. Царёв схватился за голову:

– Сдохну я с вами! Тётя Маша, иди уже! Всё компенсирую, всех изолирую!

Иван Иванович всё так же курил у машины. Увидев её, слабо мотнул головой, подзывая, и набрал кого-то в телефоне, коротко сказал: «Возвращайся» и открыл перед ней дверцу.

– А я бы прошлась, – строптиво сказала она и устроилась на заднем сиденье. – Ну, что стоим, кого ждём?

– Сашку.

Через пять минут из проулка между особняками вынырнул Саша Огородников и устроился рядом с ней. Понятно, там калитка со стороны реки, у неё караулил.

– Ну?

– Обещал всё прикрыть. Не знаю, как. Но я поверила.

– С чего бы? – фыркнул Иван Иванович.

– Они лет пятнадцать соседями по бараку были, – сказал Саша. – Тётя Маша ему больше дала, чем мать и отец.

Не привыкла днём спать, а тут уснула. От волнения, наверное, утомилась. Проснулась через пару часов, и до вечера пребывала в дремотном состоянии. Вечером за столом у Татьяны только и разговоров было, что о подожжённой Наташиной двери. Отдать должное, Вова забеспокоился о сыне.

– Мам, как там Вова? Не обжёгся?

– Я не видела, но раз в школу пошёл, значит, обошлось.

– Вот Наташка из-за своих кобелей чуть детей не потеряла, – осуждающе покачала головой Татьяна.

– Пойду посмотрю, как там сын. Мам, ты со мной?

– Нет, устала. Ваню возьми. И хоть пирожки прихвати, как же с пустыми руками!

Татьяна надулась. Марья Кузьминична сказала ей:

– Успокойся, Вова Наташе с рублём в придачу не нужен! Скажи лучше, Танечка вчера во сколько пришла?

– Как же, пришла она! Уже после одиннадцати в горсаду отловили. Одной мне было идти страшно, а Вова скулил всю дорогу.

– Ну, слава богу!

– Что?

– Она ведь в компании обычной своей была: Царёва, племянницы этого Шумова, ещё девочка с волосами разноцветными…

– Ну да…

– Так вот, после двенадцати эти дуры пошли поджигать дверь Огородниковых.

– Боже!

– Неправда, – испуганно пискнула Танечка.

– Ты знала об этом? Знала и собиралась пойти?

– Мама, я их отговаривала! Я не думала, что они на самом деле!

– Ты обязана была сказать дяде Вове! Он тебя растил, кормил, а ты собиралась убить его сына!

– Поменьше при детях взрослых обсуждайте. Знаешь, что она Вове-младшему по телефону сказала? Я, кстати, за это санкции ввела. Проводной телефон отключила. Да, советую вам обеим о поджоге помалкивать в тряпочку. Вова за сына не простит. Всё, кончен разговор.

Через два дня у рынка встретила Сашу. Он её отвёл в сторону и тихо сказал:

– Тётя Маша, знаешь, кто вчера в отделение с повинной явился? Витя Калитин. Предъявил ключ от квартиры и кожаную куртку, в которой убивал. Кровь смыта, но наличие подтвердилось. Рассказал, что Колька в тот день пригласил его на серьёзный разговор, обещал выгодное дело и привёл в Наташину квартиру. А там предложил приводить ему сюда по утрам школьниц за хорошие деньги, похвастался, что уже было здесь такое дело. Говорит, себя не помнил, как в морду ему двинул, нож схватил и его проткнул. Потом чисто машинально вышел, квартиру закрыл и домой пошёл. Перечислил, кого по дороге видел. Двое даже вроде вспомнили, что да, встречались. Говорит гладко, противоречий никаких в рассказе.

– Два дня заучивал…

– Он уже всерьёз верит, что всё так и было. А у отделения просто народные гуляния. Бабы предлагают скинуться на адвоката. Соседи подтверждают, что Колька к девочкам-подросткам приставал. В общем, если бы не было у Вити многократных судимостей, отделался бы минимальным сроком: аффект, добровольное признание, личность жертвы, то-сё… а так, конечно, огребёт…

– Сбылась мечта идиота. Он давно хотел пойти по серьёзной статье.

С утра собирала вещи. Книги все забрала. На кой они молодым? Никто в семье не читает, кроме неё. Будет классику перечитывать осенними и зимними вечерами. Что ещё? Одежду, посуду древнюю, памятную. И стиральную машину «Малютку», автомат без водопровода не работает. Олег звонил, он сейчас на комбинате разгружается, картошку привёз сдавать. Как освободится, за ней заедет. Присела, огляделась. Что нажила, ничего не надо. Долгов нет… а, Сонька! Не пошла за ней, позвонила: давай живо на перевязку! Бросила телефон на подзеркальник и пошла открывать дверь.

– Вы вроде сказали, завтра… а что это за коробки?

– Я уезжаю сегодня, так что уж покажу, как дальше будешь обрабатывать.

– Надолго?

– Насовсем.

– Ой!

– Так что кончай свои ролевые игры, перевязывать больше некому.

– К Валере?

– Нет.

– А к кому?

– Ни к кому, одна жить хочу. Ты чего ревёшь, неужто больно?

Сонька помотала головой, всё ещё всхлипывая:

– А куда?

– На один малообитаемый остров.

Звонок. Олег приехал. Стали втроём вещи носить.

– Что ж так мало берёте, – робко спросила Сонька.

– Это всё, что снял Робинзон со своего затонувшего корабля.

Стояли у соседнего подъезда бабки, наблюдали за погрузкой. Марья Кузьминична сказала: «Ну, всё, Сонь, прощай», обняла её и полезла в машину. Сонька снова заплакала и пошла к кучкующимся соседкам. Когда доехали до угла, Марья Кузьминична охнула:

– Телефон!

– Вернуться?

– Ну, нет, – представив себе, как воспримут это соседки, сказала она. – Давай у магазина остановимся. Возвращаться – плохая примета. Да и аппарат старый, – это она вспомнила, как Царёк с недоумением вертел его в руках. Вышла из машины и столкнулась с Вовой и Нюсей. Хлопнула себя по лбу

– Олег, ты ведь в этом понимаешь? День рождения у внука скоро. Вот деньги, купи мне, что попроще, а Вове – чтобы не крутой, который старшие отберут, и не позорный, чтобы ровесники не дразнили. Вова, иди с дядей Олегом. А мы с Нюсей пока рассаду купим.

– А я уже маме позвонил, – похвастался Вова, когда они с Нюсей вернулись к машине. – Смотри, Нюся, телефон!

– А-а, – протянула она без интереса. И радостно похвалилась. – А мы с бабушкой купили вот: куколку, киндер, сумочку!

Из-за угла выскочила взмыленная Наташа:

– Что же вы ничего не сказали!

– Дальние проводы – лишние слёзы. Береги детей, Наташа! Что там за спонсор в вашем доме, о котором Нюся говорит?

– Серёжка Царёв. Железные двери с домофоном в подъезд, и нам железную входную как пострадавшим.

– Приставал?

– К Нюсе. Она с ним поздоровалась: «Здрасьте, дядя Спонсор», соседки так его назвали, а он её спрашивает: «Тебе папа не нужен?» А она ему: «Не, папа не нужен, они сердитые, дедушка нужен». Отказался, говорит, дедушкой не хочу. Вот и всё. Говорят, всю семью куда-то увёз. Вы не думайте, мне он не нужен. Да и я ему не по статусу.

Как только выехали за город, Марья Кузьминична привалилась к дверце, вспомнила, что на завтра наметила посадить в палисаднике цветы, и уснула со счастливой улыбкой на лице. Олег иногда поглядывал, недоумевая. Вроде, добрая тётка, не жадная. И родные её любят. Но бросила телефон, в котором все контакты, и уезжает тайком, ничего никому не сказав. И радуется, что уехала.