Решила пройтись. А куда можно пойти субботним утром в маленьком провинциальном городке? Только на рынок. Но в половине восьмого торговцы ещё только подъезжали и раскладывали товар. Она прошла по центральной линии и решила съездить на вещевой рынок, который в посёлке комбината. Больше часа ходила, разглядывала товар, но так ничего и не купила. Да ей и надо было только время провести. На выходе уже столкнулась с школьной подругой, которая жила в этом посёлке, да и торговала здесь. Настроилась поболтать, но та сказала, что сегодня не торгует, а собирается на похороны. Чьи? Нины Фёдоровны. Марья Кузьминична горестно охнула. Покойнице было 82, хорошо пожила, но это была её любимая учительница. С пятого класса их вела. От неё у Марьи Кузьминичны любовь к чтению. Обсудили, с чем поехать, но решили, что венок тащить хлопотно, купили в цветочной лавке по паре розовых гвоздичек и поспешили на автобус.

Дома она появилась ближе к часу дня. На стук входной двери выглянула из кухни невестка и сказала возмущённо:

– Марья Кузьминична, Танечка пропустила контрольную! Почему вы не предупредили, что уйдёте рано?

– А что, должна была? Так скажи мне сразу всё, что я должна в своём доме.

– Вов!

Из зала выглянул сын. И со злостью сказал обеим:

– Почему я должен вникать в ваши дрязги в свой выходной день?

– Вот пожалуйста! У неё – свой дом, у тебя – свой выходной, а что у меня?

– А у тебя – своя мама со своим домом и своя дочь, которую хоть иногда надо воспитывать, – отрезала Марья Кузьминична и захлопнула за собой дверь ванной.

Больше всего она рассердилась на собственного сына, который ни во что не желал вникать. К обеду она не вышла, благо на поминках наелась. После пяти сварила себе манной каши. Когда ела, Татьяна зашла на кухню и стала сердито греметь посудой. Только Марья Кузьминична собралась встать из-за стола, как в спальне что-то грохнуло. Она вбежала туда и увидела, что внук стоит над разбитой вазой. Вазочка была копеечной, но её в четвёртом классе Маша подарила своей маме на 8 марта. Они тогда собирали макулатуру, и на полученные деньги купили эти вазочки и устроили мамам чаепитие. Первый заработанный подарок! Жалко до слёз, но Ваня сделал это специально. Мать не раз ехидничала над старой посудой, которую свекровь не желала выбрасывать и хранила в серванте, поэтому и полез туда. Да ещё краем глаза она заметила с трудом сдерживаемую ухмылку на лице Татьяны. Она подошла к внуку и сказала:

– Это была память о моей маме.

– Память, – засмеялся Ваня. – Бе-е!

– Да. Тебя я тоже теперь забуду.

Повернулась и пошла на кухню. Стекло затрещало под ногами. Татьяна подхватила сына на руки:

– Что вы делаете, ребёнок обрежется! Сами-то вон, на толстой подошве! Топаете тут по утрам!

– Тут – это в своём доме!

Марья Кузьминична вернулась на кухню, помыла за собой посуду и закрылась в ванной. Уже лёжа в наполненной ванне, услышала шум пылесоса. Вот так-то, а ты думала, я утрусь как всегда и кинусь за вами убирать?

Потом она снова вернулась на свой диван и читала до вечера. Утром в воскресенье пила кофе и читала на кухне, пока домашние не зашевелились. Тогда она оделась и ушла. Ещё вчера прикидывала, куда бы пойти, и решила сходить прибраться на кладбище. Там обдумывала, где переждать этот выходной, и тут позвонила Надя, медсестра из реанимации. Она сказала, что проставляется сегодня в больнице по случаю дня рождения, потому что в другие дни нельзя – новое начальство гайки закручивает. Вот и нашлось, где время убить!

Когда сели за стол, зазвонил телефон. Сын. Отключила. Сидели часов до четырёх. Потом помогла Наде донести до дома сумки, потом пошла в библиотеку, набрала книг и потрепалась часок с библиотекаршей, благо кроме неё посетителей не было. Уже поворачивая к дому, стала вспоминать, что можно сготовить на ужин, и решила не напрягаться. Повернула назад и зашла в кафе «Селезень».

Занесла в гараж хозяйственную сумку с маленькими грабельками и веником, которые весь день носила с собой. Вспомнила, что дома кончается картошка. Включила свет и полезла в подпол. Ну, а в подполе поняла, что надо бы перебрать картошку. Когда вытаскивала очередное ведро гнили, увидела в воротах Ваню:

– Бабка, ты что тут делаешь?

По сердцу полоснуло. Не ответила. Высыпала ведро в мешок и вернулась в подвал. Заканчивая работу, слышала голоса внука и сына. Когда вылезла, уже закончив работу, мешка не было. Значит, сын вынес в контейнер.

– Ты это нарочно? – спросил Вова, когда Марья Кузьминична без сил вытянула ноги под кухонным столом.

Она только взглянула на него и промолчала.

– Ты знала прекрасно, что у Людмилы сегодня день рождения!

– Кто мне Людмила, чтобы помнить, когда у неё день рождения?

– Но мы собирались!

– И что?

– А ты не могла посидеть с внуком?

– Меня об этом никто не просил!

Ну, и так далее. Она должна была посидеть с Ваней, потому что Людмила предупредила: ваш сын невыносим, на семейном празднике ему делать нечего. То есть та родня его не выносит, а она должна выносить. И терпеть его грубость, которой в семье учат. В результате Татьяна с дочерью отправились в гости, оставив Вову в няньках. Сын обозлился, потому что был настроен на пьянку.

– Вот такие у нас дела, Женя, – закончила она. – Все, конечно, виноваты. Но невозможно справиться с внуками, это не дети. У них свои родители есть. И если родители не уважают своих родителей, то внуки бабушку слушать не будут. Жили бы мы отдельно, я бы, наверное, раньше от них прятаться начала. Можешь меня осуждать, но у меня уже нет сил… господи, как я хочу жить одна!

– Три с половиной года я бы не выдержала. Сдохла бы на втором месяце.

Назавтра, отправив Вову в школу и заведя Нюсю в садик, Марья Кузьминична отправилась в полицию. Саши не оказалось на месте. Зашла в приёмную: «К начальству можно?» Секретарша вполне благожелательно ответила: «Зам устроит?» Зам устраивал вполне. Были они знакомы по донорским делам. У Ивана Ивановича кровь первая отрицательная, такие у них наперечёт.

Встретил её ухмылкой, обещал, что Наташу завтра отпустят. Почему не сегодня? Формальности. Как она из областного центра добираться будет? Её ведь из дома взяли даже без кошелька? Решим вопрос.

Значит, адвоката нанимать не надо. Уже легче. Спросила заодно про опеку. Отмахнулся. Пояснила, что детей двое, и младшей она никто. А отцова родня? Они не расписаны были, так что записана девочка Огородниковой. По её настоянию позвонил в детский сад и предупредил, что мать ребёнка освобождена, и поэтому у опеки изымать её из дошкольного учреждения нет оснований. Изъявил желание осмотреть квартиру.

– Обыск? – испугалась она. – Только Анька от предыдущего квартиру отмыла.

– Да нет. Просто посмотрю.

Заехали к Анне Ивановне в больницу за ключами, приехали в дом. Отдать должное, разулся. Прошёл в комнату, потом заглянул на кухню, пощёлкал выключателями в ванной и туалете. Потом спросил:

– Слушай, Кузьминична, женщина ты проницательная, вопросы правильные задавала. Почему, кстати, Саше она вообще ничего не сказала, а тебе выложила всё как на блюдечке?

Марья Кузьминична фыркнула:

– Ты бы видел, в каком виде он её допрашивал! На полу покойник, а она вся в крови! А я её пытала в ванне с лавандовой пеной.

– Новое слово в уголовно-процессуальном кодексе. Надо будет попробовать как-нибудь допросить кого-нибудь этак.

– Представляю себе! В ванной, к примеру, нежится Витя Калитин, а над ним ты в клеёнчатом фартуке.

Посмеялись. Витя был местной достопримечательностью. Как попал в тюрьму по малолетке, так и ходил на очередной срок как в баню. Появится в полуразрушенном родительском доме на несколько недель, максимум месяцев – и снова загремит на нары по какому-нибудь пустяковому делу. Не работал принципиально. Как-то Марья Кузьминична расспрашивала его о жизненных планах, когда он у них в отделении с аппендицитом лежал. Он иной жизни не желал, как только попасть в тюрьму по более серьёзной статье, чтобы сокамерники уважали. Но садился всё по хулиганке или кражам. Абсолютный балбес. Сейчас у него как раз были каникулы между отсидками.

– Так вот, спросить я тебя о чём хотел? Как думаешь, чего Шумову в этой квартире нужно было?

– Сама в недоумении. Тут одно из двух. Или прятал, или искал что-то. Но что можно утаить в однокомнатной квартире, где двое детей? Они найдут даже то, о чём ты сам давно забыл!

– А историю квартиры ты знаешь? Кто до Натальи ею владел?

– А что тут не знать? В семидесятых дом построен. Квартиру бабушка получила от комбината. На себя и на дочь. А через год дочь Наташку в подоле принесла. Так и жили. Фамильных драгоценностей не было, военными секретами не владели. Так что прятать им было нечего.

– А Шумов?

– Не женат. Жил с матерью. Дом большой, когда сестра вышла замуж, перестроили на два выхода. Если что прятать, возможностей больше. Там и надворные постройки, если в доме не получается.

Звонок. Марья Кузьминична без опаски открыла дверь. Две дамы – Валька Акименко из опеки и её тёзка, сестра бывшего Наташиного сожителя, отца Нюси. Так вот откуда ноги растут!

– И что вам здесь надо?

– Эта квартира принадлежит несовершеннолетним, и вопрос о ней будет решать опека, – выпалила Акименко.

Тихо вышел из комнаты Иван Иванович:

– Разувайтесь, дамы, и проходите. Вы очень кстати. Мы с Марьей Кузьминичной голову ломаем, кому эта квартира могла понадобиться. А тут, как говорится, на ловца зверь сам прибежал.

Расчёт тётки оказался прост. Жила она почти в таких же стеснённых обстоятельствах, как Марья Кузьминична: дочь, зять, внук. Вот и решила установить опеку над племянницей, жить с ней и получать опекунские. А Вову куда? А Вову к родному отцу. Планы были идиотскими, о чём можно было просто сказать. Но Иван Иванович желал поприкалываться. Он с серьёзным видом предложил свою помощь в перевозе девочки к тётке в квартиру. Почему к тётке? Потому что собственница квартиры – Наталья. Наследница? Наследники у покойников, а Наталья живёхонька. Так что забирайте ребёнка, только документы о родстве предъявите. Ах, нет? А как вы хотели всё это оформить? А у вас случайно нет ключа от этой квартиры? Может, вы гражданина Шумова убили, чтобы гражданку Огородникову посадить и её квартирой овладеть? А с вами, Валентина Ивановна, мы будем отдельно беседовать. В чём ваш интерес? Почему вы пошли в чужой дом с такой подозрительной гражданкой?

Доведя гостий до икоты, проводил и сказал:

– Да, насчёт ключа. Один Вова потерял, один предположительно убийца унёс, один у нас у экспертов. Не много ли? Смените вы замок ради бога! И выспросите у Натальи, что всё-таки не так в этой квартире!

– Иваныч, а оно мне зачем теперь, если Наталью оправдали?

– Было в старом российском судопроизводстве такое выражение: «Оставлен в подозрении». Примерно это на деле получается, когда преступник не найден. Поверь моему опыту: не так важно наказать виноватого, как защитить от подозрений невиновного!

Очень скоро Марья Кузьминична эти слова вспомнила.

Как Иван Иванович обещал, Наташа приехала назавтра ещё до обеда. Привезли её на полицейской машине. Марья Кузьминична увидела это с лоджии, где вывешивала бельё, и встретила её в дверях. И была поражена, как Наташа изменилась за эти двое суток. Сразу вспомнила разговор о методах допроса. Сказала:

– Одежду – в машину, сама – в ванну! Истребить казённое амбре!

Ни о чём не стала расспрашивать, просто дала возможность отмокнуть и выспаться. Вернувшемуся из школы Вовке велела не шуметь. Он есть отказался: «Я с мамой!» У Марьи Кузьминичны слёзы наворачивались, когда он крутился у дверей комнаты, как щеночек, которого в дом не пускают. Ведь в отсутствие матери вёл себя обычно: озоровал, смеялся. А сам переживал!

Наташа попросила не уходить хотя бы сегодня. Марью Кузьминичну тревожило её состояние, поэтому осталась: «Ладно, на полу заночую!» Приглядываясь, замечала: боится выйти на люди, вздрагивает от внезапного звука или движения. Решительно сказала:

– В садике уже полдник. Пойдёмте все вместе Нюсю забирать!

Наташа готова была отказаться, но Вова так шумно обрадовался, что она стала собираться. И на улице она была всё такая же: вцепилась в локоть Марьи Кузьминичны и вздрагивала, когда с ней здоровались. Выйдя из садика, Нюся растерялась, с кем за ручку идти, она и с мамой хотела, и с бабушкой, и с Вовой.

– Тут одно из двух: или третью руку отрастить, или Вова за ногу тебя будет держать, – сказала Марья Кузьминична.

Ребятишки визжали, толкались, Наташа тихо улыбалась, постепенно оттаивая. Потом Нюся сказала:

– Бабушка, давай купим что-нибудь вкусное и пойдём к бабе Жене!

– А хорошая мысль!

Марья Кузьминична ей позвонила из гастронома, попросила поставить чай. Опасалась немного реакции золовки, и с изумлением увидела, что она тронута вниманием. Уходила с чувством вины: если бы не ребёнок, ей бы и в голову не пришло поблагодарить Женю.

Утром, проснувшись на полу, с трудом повернулась, так сковало спину. И обнаружила, что ночью ребятишки перебрались к ней на это прокрустово ложе со своими одеялами и подушками. Встала на четвереньки и увидела, что Наташа сидит на диване с выпученными глазами и трясущей рукой показывает на её подушку:

– Там… что-то ползёт…

Марья Кузьминична охнула, встала на колени и выхватила из-под одеяла котёнка за шиворот:

– Это Васька. Опять Нюся его в комнату притащила!

– Ну, бабушка, – подняла голову Нюся. – Я ночью проснулась, а Вася боится. Я его к тебе положила. С тобой не страшно!

– А сама как здесь очутилась?

– Ну… чтобы Вася совсем не боялся.

– Так. А Вова у нас почему здесь?

– Что я, рыжий, на кровати спать?

Наташа уткнулась в подушку лицом и хохотала:

– Васька… рыжий…

– Ну, кажется, нам пора переходить на нормальные условия жизни.

Марье Кузьминичне теперь можно было заняться своими делами. А дела были такие: она решила уехать.

Когда она рассказывала золовке о ссоре в их семье, об этом решении она рассказывать не стала. А что ещё она могла придумать? После тех скандальных выходных Марья Кузьминична совсем пала духом. И так тяжело жить в такой скученности, а в состоянии всеобщего недовольства – и вовсе невыносимо. Было у неё ещё одно дело: истекал срок её вклада в коммерческом банке, и надо было решить, куда его переложить. Деньги были небольшие, то, что накопилось за три с небольшим года, в которые она и работала, и пенсию получала. Пока никого не было дома, включила компьютер и стала проглядывать предложения банков по пенсионным вкладам, отмечая для себя, что в областном центре возможностей больше. И тут наткнулась на предложение строительной компании. Из любопытства посчитала, сколько нужно платить по ипотеке за однушку. Если бы у неё были деньги на первоначальный вклад, она могла бы переехать в областной центр, устроиться на работу и отдавать зарплату на погашение ипотеки, а на пенсию жить. Но потянуть ещё кредит на недостающую сумму… нет, нереально.

Она выключила компьютер и задумалась. Двадцать лет назад Марья Кузьминична отказалась от доли родительской квартиры в пользу брата. На вырученные от её продажи деньги он купил квартиру в областном центре. Он переезжал, расставшись с первой женой и увозил с собой новую, уже беременную. Было ему в то время уже под полста. Естественно, она его осуждала, но не помочь не могла. Муж Николай, естественно, злился, но права голоса она ему не давала. Теперь бы эта сумма её выручила. Может, попросить брата о помощи? Ладно, за спрос денег не берут.

Назавтра, закрыв счёт, она с сумочкой, прижатой к груди, ехала на автобусе в Уремовск. Открыла новый счёт в новом банке, вздохнула с облегчением и уже пешком отправилась в гости к брату.

– А, Машка, – вяло приветствовал он её. – Чё приехала?

– В больницу, – ответила она. – И ещё кой о чём поговорить надо. Вот такие у меня, Вань, дела…

Брат до пенсии занимал не последнюю должность в областной администрации, возглавлял управление статистики. Сейчас, когда ему уже под семьдесят, из номенклатуры выпал, но там же, в администрации, работал комендантом здания. Жена в управлении образования специалистом, единственная дочь – студентка. Для него это деньги были небольшие.

– В общем, я выпишу тебе расписку, а чтобы ты не сомневался, квартиру твоей Светке по завещанию отпишу. Если несколько лет ещё проживу, получит она её даже уже без долгов. Ну вот, что скажешь, брат?

Он встал с дивана и взял со стола чайник:

– Пойду воды налью. Ты чай будешь?

Он с детства такой. Если ему предложение не нравится, делает вид, что разговора не было. А ведь можно как-то мягче отказать, мол, дела плохи, расходы были, машину разбил, жене бриллианты купил…

– Нет, Ваня, мне пора, – быстренько обулась, оделась и открыла входную дверь. – Прощай.

– Пока.

– Нет, Вань, не пока. Навсегда.

Она и не надеялась. Не должен. Не обязан. Но вот доброе слово сказать мог, какие-то пустые утешения. Ладно, эту страницу перелистнула.

Успела на приём к врачу, и даже анализы сдала. Выходя из лаборатории, затормозила за стоящей посреди лестничной площадки старухой, толкающей инвалидную коляску с другой старухой. Пассажирский лифт не работал, и множество пациентов толпилось у грузового. Открылись двери, и, отталкивая колясочницу с сопровождающей, толпа рванула в него.

– А ну, назад, – рявкнула Марья Кузьминична. – Грузовой лифт – для носилок и колясок!

– Правду вы говорите, – подхватила санитарка, поставила ведро на пол и нажала кнопку лифта. Зазвенел звонок, и свет в лифте погас. – Вытряхивайтесь, господа ходячие! Эй, парень с костылём, ты оставайся! Въезжайте, дамы на кабриолете!

Марья Кузьминична хмыкнула и пошла вниз по лестнице.

У раздевалки она вновь столкнулась с колясочницей и сопровождающей, на этот раз лицом к лицу. Безусловно, сёстры. Похожи на постаревших обезьянок…

– Мариинки!

– Карпуша!

Однокашницы. Медучилище закончили 38 лет назад. Сёстры Воловы, Марина и Инна, их на курсе звали Мариинки. А Маша в девичестве была Карпухина, Карпушей её однокурсницы звали. Сёстры местные, Маша – из области, жила в общежитии. Подругами не были, поэтому после окончания училища друг друга не искали. А теперь обрадовались встрече. Сёстры уговорили Марью Кузьминичну заночевать у них, чтобы «наговориться всласть». Она засмеялась:

– До пятницы я абсолютно свободна!

Не так далеко они жили от больницы. Всё в том же родительском доме. Целый квартал старых двухэтажных домов ждал сноса, ветшая. А бедность в этом доме просто вопила. Но при всём том Марью Кузьминичну тронуло, что ни у Инны с ампутированной стопой, ни у Марины, вынужденной ворочать инвалидку, ни разу не прорезалось раздражение на сестру. Вот у неё в семье, вроде, все здоровы, а зла в каждом!

– Представь, ждали расселения, чтобы с первого этажа перебраться, а теперь, когда обезножела, рада, что первый этаж, и что не расселили.

Вспоминали студенческие годы, преподавателей, поездки «на картошку». На втором курсе попали в большое село Рясово, где жили в бетонном бараке, называемом почему-то «яровизатором».

– Там картофель перед посадкой выдерживали, чтобы быстрее прорастал, – сказала Инна.

– На нарах?

– Нет, нары к нашему приезду сбивали.

– А ты откуда знаешь? А, у вас же там родня… помню, тётка с дядькой, мы ещё к ним в баню как-то ходили. А потом селёдку с картошкой ели. После совхозной столовки так вкусно показалось!

– Ты меня ещё учила селёдку чистить! Помнишь, сказала: не хватайся за хвост, вспоминай Ваньку Жукова!

– Не помню, – засмеялась Марья Кузьминична.

– Ага, «ейной мордой начала меня в харю тыкать». До сих пор, как берусь за селёдку, так вспоминаю Ваньку Жукова… и тебя!