Глава 7

Теоретически по выходным я мог особо не надрываться – редакции, как правило, хватало какой-нибудь небольшой новости с парой фотографий. Но в эту субботу украинский сегмент интернета взорвался с самого утра: «Третий майдан!», «Новая революция!», «Восстание в Киеве!». Заголовки будоражили воображение.

Обнаружив эту истерику за утренним просмотром анонсов, я с сожалением отставил горячие сливки с гренками, схватил камеру, пронёсся по коридору под изумлённым взглядом Алёны Григорьевны и в буквальном смысле побежал на Крещатик.

Пока я нёсся, мне успел дважды позвонить директор с гневными вопросами: где материал и почему я, ленивая скотина, ещё не на месте событий.

Увы, на Майдане ничего особенного не происходило. Ну да, вместо трёх обычных палаток с пикетчиками там их стояло пять штук. Ну, сцена на площадке под стелой была украшена немного большим количеством плакатов, чем обычно. Ну, на Крещатике прибавилось количество героев Восточного фронта. Но в целом это никак не выбивалось за границы повседневной суеты Майдана.

Я сделал несколько фотографий смартфоном, переслал их в редакцию, потом позвонил девчонкам на выпуск и отдиктовался небольшой новостью. Писать большой материал было явно не о чем.

В ответ в третий раз позвонил директор.

– Почему в украинских СМИ истерика, а у нас на сайте – тишина? У тебя там революция или концерт самодеятельности?

– Да нет тут никакой революции, – оправдывался я. – Или мне надо тут все лично возглавить, чтобы что-то у них завертелось?

– Ищи организаторов, делай с ними большое интервью. Никто у нас здесь не может понять, кто это такие. Сделай так, чтоб мы были первыми. Не спи, иди работай.

Я вернулся к подножию стелы, вокруг которой стояли палатки, и начал искать лидеров намечающихся беспорядков. Но никто из праздношатающихся вокруг людей не выглядел руководителем. Все они охотно отвечали мне, что начальство где-то рядом, стоит лишь как следует поискать, но не давали никаких примет или контактов этого самого начальства.

Я засунул голову в ближайшую палатку. Там, прямо на грязном полу, валялись новенькие спальные мешки, коробки с консервами, какая-то пёстрая литература, наваленная кучей, и листовки в пачках.

На одной из пачек с листовками сидел уже известный мне киевский зоолог, профессор Степан Гопала из института Шмальгаузена, и говорил на чистом русском языке, обращаясь к коробке консервов:

– …в животном мире Украины, как и в политике, в реальности никакого выбора у самки нет, как нет и политической свободы на Украине. Энтомологи неоднократно наблюдали, как самки чешуекрылых давали оплодотворить себя нескольким самцам, не осмеливаясь отталкивать никого из них, как не отталкивают политики самых разных спонсоров, не рискуя отказать никому, просто из элементарного чувства самосохранения. У ночных бабочек также было замечено, как самка сидела абсолютно безучастно, пока вокруг неё летало много самцов. Когда же один, наконец, опускался к самке, остальные исчезали, как исчезает иллюзия свободы после прихода к власти даже самых оголтелых либералов…

– Господин Гопала! Я – журналист. Не расскажете нашим читателям о социал-дарвинизме в украинской политике? Пожалуйста!

Авторитетный учёный повернулся ко мне, свет из тамбура палатки осветил бледное лицо. Мне показалось, что он усмехнулся тонкими бесцветными губами, и даже подмигнул мне.

– Примечательно, что в мире людей иллюзий не меньше, чем в мире насекомых. Женщины в мире людей, как правило, отказывают духовным или физическим уродам – самцам, так же поступают и самки насекомых. Хотя большое значение в человеческом обществе имеют деньги, наследство, родство, но многочисленные примеры из животного и политического мира свидетельствуют о том, что выбор все равно всегда делает самец, даже если он духовный или моральный урод, как и большинство украинских политиков, – сообщил мне профессор довольно бодрым голосом, но потом вдруг затих.

Я постоял ещё с минуту в неудобной позе, просунувшись в палатку наполовину. Всемирно известный учёный молчал, тупо глядя перед собой, в пирамиду коробок с консервами. Через несколько минут мне стало скучно, затекли ноги, и я выбрался наружу.

Там ничего принципиально не изменилось. По-прежнему вокруг с деловым видом энергично бегали мужики в камуфляже с разным необычным хламом в руках, а на лавочках или даже прямо на тротуарной плитке сидели и призывно щурились местные дамы в мехах или синтепоновых куртках. Я стеснительно отводил от них взгляд.

Потом мне стало очевидно, что с таким настроем интересный репортаж я сегодня не сниму. Тогда я отважно сунулся в самую большую палатку на Майдане.

Внутри там оказалось практически пусто. Лишь в самом тёмном её углу, метрах в пяти от входа, храпел рослый бородатый мужик в камуфляже. От этого мужика даже на таком расстоянии отчётливо разило перегаром, и я разочарованно выбрался наружу.

Возле знаменитой стелы Майдана широким полукругом были расставлены скамейки. Я сел на одну из них. Вокруг по-прежнему происходила некая суета – кто-то тащил покрышки, кто-то нёс доску. Несколько человек рядом клеили огромный транспарант на боковую стенку стелы. На транспаранте было написано: «Смерть ворогам!», а чуть ниже: «Импичмент!».

Но все это выглядело как-то не по-настоящему, очень театрально. Стороннему наблюдателю могло показаться, что эти люди вокруг не шины, пачки и доски таскают, а декорации к фильму под названием «Третий Майдан». Участникам представления это всё было неинтересно, я это чувствовал буквально своей кожей, а также матрицей своей видеокамеры.

Спокойно посидеть на скамейке мне не удалось.

– Почему тут сидим? – вдруг услышал я возмущённый голос за спиной. – Никто тут не сидит! Революция сама себя не сделает! Нужно работать!

Я повернулся посмотреть, кто же это такой тут командует. Командовал невзрачный, стриженный под горшок мужичок в демисезонной кургузой синей курточке. Он строго смотрел на меня и указывал куда-то в сторону Крещатика:

– Там две машины пришли, нужно разгрузить. Бочки, дрова, продукты, листовки.

– Я – журналист. И за вас вашу революцию делать не буду, – ответил ему я максимально злобно, внезапно представив на его месте директора агентства.

Потом до меня дошло, что мужичок, видимо, и есть один из руководителей таинственного «Третьего Майдана», и я спросил его об этом.

От вопроса он отмахнулся:

– Нет у нас руководителей – руководитель революции у нас народ.

– Неизвестные отцы? Понимаю.

Я вытащил камеру из пакета и тут же включил её, забросив на плечо:

– Пару слов для болгарского радио скажите. Какие цели вы ставите, кого представляете, кто у вас союзник, кто враг?

Мужик приосанился, одёрнул потёртую курточку и всерьёз начал зачитывать мне официальную речь на украинском языке. Я уловил слова «враги», «народ», «власть» и «революция».

– Скажите хоть пару слов на русском, я мову не разумею, – взмолился я.

– А вот это плохо. Потому что эта, Третья революция, будет национальной, украинской. И русскому языку здесь не будет места, как не будет места всему москальскому, жидовскому и американскому, – сообщил он мне, что интересно, по-русски, сурово сдвинув жиденькие брови.

Потом он пошёл к машинам командовать разгрузкой, а я остался сидеть на лавочке, размышляя, почему все эти деятели не вызывают у меня ни малейшего интереса или, тем более, серьёзного к себе отношения.

Я немного поснимал ещё суеты на Майдане, а потом в четвёртый раз позвонил директор, и я бегом отправился искать ближайший «Макдоналдс», чтобы срочно отправить видео и текст через халявный макдаковский вайфай.

Вернувшись на Майдан, я заметил, как резко вдруг выросла в размерах толпа на площади. Вокруг палаток уже стояли плотные шеренги из дрищеватых юношей в балаклавах, а над палатками развевались флаги Украины, «Свободы», «Правого сектора» и ещё каких-то не известных мне националистических объединений. Кроме того, людей в камуфляже слегка разбавили граждане в вышиванках, нацепленных зачастую поверх курток.

Вокруг одной из палаток люди в национальных костюмах всерьёз водили хоровод, распевая что-то мелодичное, но очень грустное. Рядом бренчал на гуслях мужик в странном красном балахоне, похожем на костюм палача из театральной постановки про Средние века.

– Эй, приятель, как жизнь?

Я повернулся. Перед мной стояла Дина в своей форменной сине-белой курточке с логотипами Deutsche Welle на всех возможных местах. Она была одна, без привычного оператора Олексия рядом.

– Привет, Дина. Жизнь кипит, видишь, Третий Майдан собирается, – показал я вокруг.

Она ухмыльнулась, проводила равнодушным взглядом очередного строителя баррикад с жёрдочкой на плече, потом повернулась ко мне.

– Мы это не снимаем. Нам это не интересно. Видно же, что постановка.

– Можно подумать, предыдущие майданы начинались иначе, – попробовал вызвать её на спор я. Но она не завелась. Ей всё это было скучно.

– Не знаю, может быть. Но нам сказано сюда не лезть. И ребятам из BBC тоже так сказали. Странно, что твои болгары тебе это заказали, – сказала она, с видимым удивлением глядя мне прямо в лицо, как будто ей внезапно стало все ясно про мою гнусную москальскую сущность.

Я напрягся, отвёл глаза и осторожно объяснился:

– Я сам сюда пришёл, болгары мне это не заказывали. Мало ли что тут случится, продам тогда видос кому-нибудь.

Она понимающе кивнула:

– Ага, понятно. Ловишь, значит, удачу за хвост. Кстати, можно будет русским это продать. Но расслабься, тут ничего такого не случится. Они потусят с недельку и уберутся сами. Вот увидишь.

– А кто это такие, у вас там, в европах, не говорят?

Она пожала остренькими плечиками:

– Нацики какие-то, но совсем уже доморощенные, посконные. Им не нравится Европейский союз, их бесят евреи, капитализм, ну и прочее подобное им тоже не нравится.

– Поэтому шансов победить у них нет? – догадался я. – Им не принесут печенек из Европейского союза?

– Этим – точно не принесут. Скорее, пришлют пару грузовиков национальной гвардии, вполне достаточно будет для разгона. И никто в ЕС по этому поводу не пикнет, как ты, наверное, догадываешься.

Тем временем к нам приблизился хоровод вышиванок, вовлекающий в себя всё новых участников. Добродушная с виду тётенька осторожно попыталась взять Дину за рукав, но Дина резко вырвала руку и с неожиданно брезгливым выражением на хорошенькой мордочке отскочила от тётки ко мне за спину.

– Мы сегодня не танцуем, – объяснил я тётеньке, грозно подняв перед ней руки, как медведь, и тётя, нисколько не обидевшись, поскакала себя дальше в толпу за следующими жертвами.

– Не любишь танцы народов мира? – бросил я вопрос за спину.

– Ненавижу. Вообще вымораживает меня от всего такого, национального, – созналась Дина оттуда, из-за моей спины. – Гусли эти сраные, костюмы дебильные, лица даунов, – с неожиданной и страстной ненавистью заявила она.

Я повернулся посмотреть на её лицо. Оно выглядело соответственно – с таким выражением либо убивают людей, либо едят пауков, а то и женятся на нелюбимых.

– Тебя что, в детстве содержали в танцевальном народном приюте имени Леси Украинки? Откуда такие эмоции? – удивился я.

– Просто не люблю, – явно соврала она, не вдаваясь в объяснения.

– Ты водку пьёшь? – вдруг спросила она меня заинтересованно.

Я посмотрел на часы.

– Так рано – нет. После шести нормально будет. Сейчас рано ещё. Не полезет, понимаешь. Извини.

– Ну, тогда я пошла.

Она сделала пару шагов, потом повернулась, бросила с усмешкой, как подачку:

– Бесплатный совет. Ночью здесь будет интересней, чем днём.

Я благодарно поклонился ей в пояс, она хмыкнула и ушла в сторону Крещатика.

Я решил последовать совету и тоже ушёл с площади Независимости в хостел, где проспал часов до девяти вечера. Затем тщательно изучил содержимое своих карманов и выложил оттуда всё, включая телефон и документы. Взял только камеру, предварительно зачищенную от старых съёмок, и запасной аккумулятор.

Если я верно понял Дину, сегодня ночью этот самый Третий Майдан должны были разогнать. Поэтому давать в руки местному гестапо лишние улики мне совсем не хотелось.