Глава 7
Восстание богомазов

По возвращении из города Эфеса в Константинополь басилевс Лев III Исавр несколько дней размышлял над словами халифа Умара. Обещание дано, отступить невозможно, как бы того ни хотелось. Многие архиереи думали точно так же, как халиф Умар: каким бы великим талантом ни был бы наделен иконописец, он все равно никогда не сумеет отобразить на полотне даже толику святости, каковой обладают Бог и святые.

А может, все-таки стоит попробовать возразить великому халифу?

Лев Исавр вышел из Тронного зала на террасу, откуда просматривались берег Мраморного моря и гавань с императорскими галерами. Поодаль на волнах колыхались арабские боевые парусники. Если он откажется от прежней договоренности с халифом, то арабы начнут штурмовать город, и тогда уже ничто не спасет империю.

– Позовите спафария Прокопия, – приказал басилевс слуге, стоявшему у дверей.

– Слушаюсь, басилевс ромеев, – отвечал дворцовый слуга и немедленно покинул смотровую площадку.

Вода в море была бирюзовая с синеватой дымкой, расплывающейся на горизонте. Где-то в двух милях от берега стояло несколько утлых рыбацких суденышек, ловивших для кухни императора угрей.

Вернувшись в зал, Лев III Исавр сел на трон.

Спафарий Прокопий быстрым шагом вошел в зал, в глубине которого на трехступенчатом возвышении был установлен мраморный трон басилевса Римской империи. У нижней ступени покой императора охраняли каменные позолоченные львы; по обе стороны от трона, на котором, полный величия, восседал напыщенный Лев III Исавр, еще совсем недавно один из многих военачальников державы, теперь – басилевс Византии, находились статуи Ники с распростертыми крыльями.

Величественный трон был покрыт золотом и украшен изумрудами и сапфирами, сверкавшими в огнях свечей радужным многоцветьем. Над ним возвышался огромный купол, сделанный из чистого золота, подпираемый четырьмя массивными колоннами из ярко-бордового родонита. За басилевским троном находились три двери, открывавшиеся на широкие лестницы и уводившие во внутренние помещения дворца и в личные покои правителя.

Трижды поклонившись, как того требовал дворцовый этикет, Прокопий произнес, глядя в лицо басилевса:

– Явился по твоему приказу, государь.

– Сделаешь для меня вот что, – Исавр вдруг почувствовал, что ему трудно подбирать подходящие слова, – соберешь во всех храмах иконы и сложишь их на площади перед Священным дворцом n сожжешь! Фрески сбить!

Лицо Прокопия оставалось невозмутимым. Он был готов выполнить любой приказ басилевса.

– А как поступить с иконами и фресками в Софийском соборе? Народ волнуется, около храма собралась большая толпа, они готовы защищать свою Софию. В городе могут быть волнения…

Басилевс неожиданно поднялся с трона и медленно подошел к окну, чтобы взглянуть на храм, построенный Юстинианом вблизи Священного дворца. Всякий раз, когда император смотрел на величественное здание, душу охватывал невольный трепет: если такой может быть церковь, то каким тогда выглядит человек перед величием Бога! Трудно поверить, что это грандиозное и невероятно красивое здание было делом рук человеческих. При его планировании и постройке не обошлось без Божьего Промысла. Существует легенда, что однажды ангел показал Юстиниану модель собора Святой Софии, а тот подсказал архитекторам, как следует возводить здание, которому не должно быть равных под небом. Проектировщики и строители – всего-то инструмент в руках божественной силы.

Огромное помещение храма было расписано золотом и серебром; алтарь, кресты, оклады икон были украшены изумрудами, сапфирами, александритами. Мощи святых лежали в золотых раках. Копье, пронзившее Христа, стояло за алтарем в специальном золотом ковчеге. Щепы от Креста, на котором был распят Иисус, и частички Гроба Господня были обрамлены золотом и стояли на небольшом постаменте у восточной стороны церкви за небольшим посеребренным ограждением.

В храм Софии свозилось все лучшее со всей империи: иконы, написанные мастерами прошлых столетий; скульптуры святых, выполненные на заре раннего христианства; изображения Иисуса и Богородицы, написанные апостолами сразу после его вознесения. При храме неустанно трудились самые талантливые иконописцы, художники и скульпторы, снабжавшие иконами и изваяниями святых храмы Византии.

Басилевс Лев III долго смотрел на собор через распахнутое окно, любуясь золоченым куполом Святой Софии, затем, повернувшись к верному слуге, застывшему в смирении в нескольких шагах, негромко распорядился:

– Храм Святой Софии пока не трогать…

– Слушаюсь, мой император, – отвечал офицер и быстрым шагом вышел из Тронного зала.

НА ИСПОЛНЕНИЕ ПРИКАЗА БАСИЛЕВСА УШЛА НЕДЕЛЯ.

Во все концы Римской империи Прокопий отправил многочисленные отряды: вооружившись лопатами, а то и длинными копьями, солдаты сбивали со стен великие творения прошлых эпох, выносили из храмов иконы. Вместо фресок с библейскими сюжетами, ранее украшавших своды, теперь можно было увидеть огромные черные погребальные кресты.

Явившись во дворец, спафарий Прокопий доложил:

– Мой император, приказ твой выполнен. Все иконы, алтари, скульптуры из храмов изъяты, и теперь они большими кучами лежат на площади перед дворцом.

Всего-то секундная пауза, после которой басилевс произнес:

– Прикажи солдатам поджечь весь этот хлам! И никого не пускать к огню! Пусть все ромеи видят, как горит настоящее зло!

– Слушаюсь, император, – сказал Прокопий и широким шагом заторопился из зала.

– Ты отличный офицер, Прокопий, – остановил его Лев III, – что ты думаешь обо всем этом?

Вопрос застал Прокопия врасплох, выждав непродолжительную паузу, он уверенно ответил:

– Я солдат и выполняю приказ императора. – И покинул просторный зал.

Трон у басилевса был широкий – свободно могли бы разместиться два человека, но на нем восседал только Лев III. В будни он обычно занимал правую сторону, оставляя левую для Христа, а в воскресенье размещался на левой. Нынешний день был праздничный – Рождество Пресвятой Владычицы Богородицы, а потому басилевс занял левую сторону трона.

На императоре было шерстяное платье, украшенное красными узорами и расшитое золотыми нитями. Такую одежду Лев III носил в исключительных случаях. Нынешний день как раз был таковым.

Басилевс встал с трона и спустился по ступеням на мраморный мозаичный пол; быстрым шагом пересек просторное помещение и поднялся на второй этаж, где находились императорские покои. С широкой террасы, украшенной нимфами, застывшими в белом мраморе, привезенными басилевсом Константином из Рима, просматривалась площадь. В огромные кучи было свалено множество икон, выносных крестов, книг и других предметов с изображениями святых.

Прокопий уже спустился вниз и с факелом в руках стоял подле поруганных икон. Рядом с ним находились гвардейцы в тяжелых доспехах и ожидали указаний.

Заприметив басилевса, стоявшего на террасе, Прокопий решительно швырнул полыхающий факел на груду поломанных и побитых икон. Им крепко досталось, прежде чем их доставили к Большому дворцу. Не обошлось без столкновений с паствой, не желавшей расставаться со святынями. Более всех упорствовали иноки. Многих бунтовщиков поместили в императорскую тюрьму, где им придется провести годы заточения, других разогнали, третьих, наиболее упорствующих, вышедших с палками в руках, порубили мечами. Без тяжелой пехоты во время мятежа не обойтись.

Пламя, будто бы проверяя иконы на прочность, ярко-красной волной скользнуло по крашеной поверхности и спряталось где-то в тесной глубине наваленных досок, как если бы устыдилось своего действа. Некоторое время из темной глубины пробивались лишь красные робкие отблески. В какой-то момент показалось, что огонь, испугавшись своего святотатства, погаснет, но неожиданно его длинные яркие языки пустили легкое облачко копоти, напоминавшее божественный образ, как если бы из них выжигали душу. А потом полыхнуло все разом со всех сторон, и пламя, торжествуя, устроило сатанинскую пляску на разбитых и обесчещенных образах.

Еще некоторое время огонь пытался стереть с досок краску. Получалось плохо, въевшись в дерево, она не желала уходить, но потом расплавленный воск обильно потек по доскам огненными слезами, словно иконы в последние минуты своего существования заплакали.

Видение продлилось недолго. Слезы были выплаканы, иконы обуглились, потеряли былую сакральную силу и превратились в обыкновенные дрова, спокойно догоравшие ровным несильным огнем.

– Крестить всех евреев в империи! – приказал советнику Лев III.

– Мой басилевс, могут быть волнения.

– Крестить насильно! Меня призвал Бог в качестве верховного государя и священника стеречь основы нашей веры.

Басилевс Исавр еще некоторое время стоял на террасе, наблюдая, как мелкие угольки злобно выстреливают искрами, а потом, заложив руки за спину, вернулся в комнату отдыха.

СГИБАЮЩИЙСЯ ПОД ТЯЖЕСТЬЮ ЛЕТ, ПРЕСТАРЕЛЫЙ ЛУКИАН ШАРКАЮЩЕЙ ПОХОДКОЙ НАПРАВИЛСЯ К ХРАМУ СВЯТОЙ СОФИИ. Родной Константинополь он не узнавал: повсюду полыхали большие костры, в которых сгорали тысячи икон и манускриптов. Статуи Христа, прежде возвышавшиеся повсюду, теперь были расколочены, а их гранитные осколки валялись на мостовой, хрустели и крошились под колесами телег. Скульптурные изображения сцен из Священной истории, украшавшие прежде площади, также были поломаны. Мозаичные изображения святых, выложенные на стенах храмов, безжалостно сдирались, и мозаика сверкающими разноцветными стеклышками устилала дороги. Нарисованных белых голубей, символизировавших Святой Дух, закрашивали с особой тщательностью, будто птицам была объявлена тотальная война.

Во главе бесчинств стоял главнокомандующий армии Державы ромеев, бывший диакон собора Святой Софии Григорий Кипрский, лично срывавший иконы со стен храмов и мечом разрубавший статуи святых. С немногими сопротивляющимися монахами и ромеями поступал невероятно свирепо, как если бы проводил военную операцию на территории противника.

– Что же они делают, ироды? – невольно содрогался от увиденного Лукиан.

Огромная толпа иноков собралась перед главными воротами дворца, на которых висела величественная икона Христа. К ним в поддержку с переулков и улиц подтягивались горожане, протестующие против избиения икон. Волнение, охватившее столицу государства, грозило распространиться по всей державе. Среди восставших был и Константинопольский патриарх Герман, в безутешном горе застывший у пьедестала, где совсем недавно возвышалась фигура святого Иоанна – от которой остались только босые ноги. Куски статуи были разбросаны по всей мостовой, по которой неслись кареты, превращая в мелкую пыль того, кому поклонялись всего-то несколько дней назад.

Престарелый Константинопольский патриарх Герман, воздев руки к небу, яростно сотрясал немощными кулаками, посылая анафемы сотворившим зло. Бескомпромиссный, не знавший полумер, он был совестью государства. Его отец, претендовавший на высшую власть, был казнен по приказу Константина IV, а сам Герман как возможный преемник был оскоплен и отдан в клирики, где усиленно изучал Священное Писание. От казненного отца он унаследовал мятежную натуру, бесстрашие и веру в справедливость. Ничего не боявшийся и презиравший смерть, он при скоплении народа называл басилевса бранными словами.

Рядом, стараясь перекричать патриарха, расположился его антипод – настоятель храма Святой Ирины Матфей и, не уступая ему в ярости, вопил:

– Эти безбожники забыли вторую заповедь закона Божьего: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня»^[14]. Христиане забывают своего истинного Бога, а предпочитают почитать вместо него доски и камни. Символ Бога – это хлеб и вино в причастии, и ничего более! Изготовление других символов безбожно и противоречит заповедям Бога.

Между Большим императорским дворцом и храмом Софии продолжала собираться толпа, разделившаяся на две непримиримые стороны.

Богомаз Лукиан, стоявший поодаль от галдящей толпы, видел, как на потемневших иконах, каких-то несколько дней назад вызывавших благоговение паствы, теперь прыгала взбудораженная толпа, бесчестила, калечила и уничтожала нарисованное. Солдаты собирали поруганные обломки в охапку и швыряли их в разгоревшиеся костры.

– Опомнитесь, люди! Христа, Богородицу и святых стали изображать сразу после их смерти, – неистово возражал патриарх Герман, – чтобы верующие не позабыли их прекрасный облик. Иконописцы изображают их и сейчас! Такими рисунками украшались наши дома и наши храмы, чтобы мы никогда не забывали, что в каждом из нас живет Бог!

– Что же это за Бог, когда вы скоблите с икон краску, а потом кладете ее в вино, а то и смешиваете с приправами? – возражал Матфей. – Вы считаете, что святость от икон попадет и в вас? Только истинное тело Христа может уберечь вас от геенны огненной.

Костер из икон и деревянных статуй, изображающих святых и сцены из Библии, разгорался все выше. Казалось, что пламя скоро перекинется на икону, висевшую на воротах дворца, с которой Иисус Христос с грустью наблюдал за происходящим: «Не ведают, что творят».

Тучный, где-то даже нелепый в просторных темных одеяниях священника Герман имел сильный высокий голос и легко перекрикивал волновавшуюся толпу:

– Иконы святы, потому что на них изображены наши святые, а их святость переходит и на иконы. А иконы Христа и Богоматери есть не что иное, как они сами! Как же в таком случае нам не почитать их образы?

– Изготовление икон – это промысел дьявола! Только он хочет видеть, чтобы лики наших святых мы представляли в искаженном виде, – выкриками опровергал слова патриарха настоятель храма Святой Ирины.

Из ворот в сопровождении дворцовой охраны вышел Порфирий и прокричал:

– По приказу императора я снимаю с ворот дворца икону Христа, не имеющую никакого отношения к нашему Богу. Она подлежит немедленному уничтожению!

Солдаты подтащили длинную лестницу к воротам, где на металлическом крюке висела икона Христа. На площади стало невыносимо тихо, присутствующие наблюдали, как Прокопий, поднимаясь, ступень за ступенью, приближается к святому образу. В какой-то момент спафарий приостановился: глаза Христа на старой иконе яростно вспыхнули красным цветом, и рука, готовая было сорвать икону с крюка и швырнуть вниз на поругание озлобленной толпе, вдруг неожиданно застыла. Но в следующее мгновение очи Христа приняли прежнее печальное выражение, Прокопий облегченно выдохнул: «И могло же такое показаться! Это всего лишь отблеск от костра, неистово разгоравшегося внизу».

– Прокопий хочет убить нашего Христа! Он – Иуда! Он продался за тридцать серебреников! – прозвучал голос блаженного Иакима, проживавшего в храме Святой Софии. – Не дадим Христа на поругание!

Толпа, будто бы дожидавшаяся именно этого клича, взволнованно колыхнулась, а потом медленно, но угрожающе двинулась прямо на главные ворота священного дворца. Подобно морской пенящейся волне, накатившей на песчаный берег, она вобрала в себя всех стоявших, легко потеснила стражу, ощетинившуюся копьями, и вплотную приблизилась к воротам. Лукиан, не в силах сопротивляться людскому течению, двинулся вместе со всеми.

Спафарий успел сорвать с крюка икону, и она, падая с пятиметровой высоты, громко раскололась о брусчатку, и через Божий образ глубокой незаживающей раной прошла длинная глубокая трещина. Верующие, собравшиеся на площади, в ужасе ахнули в один голос, а потом в гневе устремились к воротам и перевернули лестницу. Прокопий больно ударился спиной и громко прокричал:

– Стойте! Остановитесь!

Его никто не слышал. Упавшего чиновника десятки ног втоптали в булыжник, долго тешились на распластанном теле, а когда он перестал подавать признаки жизни, отхлынули волной, оставив на камнях растерзанный труп, залитый кровью.

Басилевс Лев III через небольшое окошко в Приемном зале наблюдал за беснующейся толпой; стиснув кулаки до боли в суставах, он поманил к себе главнокомандующего.

– Ты не только главнокомандующий армии ромеев, но еще и священник. И должен понимать лучше всех, что здесь происходит. Не разочаруй меня.

– Да, мой император! Я все понимаю… Все, кто причастен к смерти Прокопия, будут арестованы.

Тяжелая пехота, закованная в латы и вооруженная мечами, по взмаху руки главнокомандующего врезалась в толпу собравшихся и принялась разгонять их ударами щитов. Слышались проклятия. Раздавались крики ужаса. На землю упали первые поверженные. Верующие отступили, а потом, поддаваясь все большему натиску гвардейцев, разбежались по узким улочкам. Остались только самые непримиримые и отчаянные, в своем большинстве константинопольские монахи и богомазы, продолжавшие отбиваться от напирающих гвардейцев. Не то от ярости, не то от бессилия, вооруженные лишь палками, в какой-то момент они даже сумели потеснить тяжелую пехоту, а потом, сдавленные со всех сторон, прекратили сопротивление.

– И ты туда же, старый! Не сидится ему дома! – ожесточенно выкрикнул рослый пехотинец, шагнув к вышедшему из толпы Лукиану.

Иконописец увидел поднятую на него руку со щитом. Невольно зажмурился и втянул голову в плечи, ожидая сильного удара.

– Господи, спаси и сохрани… – губы невольно зашелестели, произнося слова молитвы.

– Проваливай отсюда, – зло процедил пехотинец, – если не хочешь, чтобы я из тебя остаток жизни вытряхнул. – И поторопился к дворцовой гвардии, теснившей с площади монахов.

Лукиан перекрестился на расколоченную икону Христа и зашаркал в сторону монастыря.