Фаюм

Прототипы — прах, умерли, забыты, неизвестны, персонажи живут среди нас. Дух оплодотворяет темную материю и появляется новая жизнь.

Беспечный питерский человек Илья работал аниматором. Но не тех, которые скачут на детских праздниках зайчиками, устраивают шоу мыльных пузырей или налаживают пиньяту, а загримированным и одетым под Петра Первого, например, с которым можно сфотографироваться за деньги. Хотя он изображал Наполеона, для его уютной полноты и невысокого роста император больше подходил. Но вот, однажды ночью случилось происшествие, которого иначе, чем фантастическим, не назовешь. Не то от многодумности, не то от привычки давать в себе приют другим, у Ильи выросла вторая голова. Скажете, так не бывает? А нос, который сбежал с лица майора Ковалева. неужто в самом деле гулял по Невскому? Неважно даже, что видит эту вторую недоголову только сам Илья и еще один человек. Одна, но об этом пока не буду. Важно как ты сам себя видишь, чувствуешь, ощущаешь, ведь правда?

Отныне Илья обречен стать хикикомори. В реальности "Фаюма" нет экстремальных обстоятельств, дающих государству основание выдернуть гражданина повесткой, а значит, живи себе затворником, было бы на что. "На что" есть, по крайней мере - не первое время. Герой копил на квартиру для них с любимой девушкой Машей. Теперь-то уж ни о какой квартире речи не идет и девушка с ключами, Маша, останется за бортом его жизни, а зарабатывать он станет фаюмами - это такие новеллы, на основе биографии заказчика, создающие журнальной публикацией его образ, вроде бы тот же самый, но улучшенный вариант личности и жизни: ярче, драматичнее. благороднее, иные страсти, глубже мысли, сложнее чувства и в целом такое - "более лучше". Ну вот, Лермонтов каким был? Кривоногим страшненьким гусаром с прекрасными (все признают) глазами, не самых безупречных моральных правил. А видим мы его сквозь призму Печорина, в которого какая барышня не влюблялась?

Вы скажете, что идея такого заработка псевдобиографиями, которые начинают воплощаться в реальность, была у Марии Галиной в "Медведках", и будете правы. Отчасти. У Евгения Кремчукова несколько иначе, а дьявол, он ведь таится в деталях, нет? Ладно, а что же Маша? Неужто оставит любимого человека? И почему она "с ключами"? Ну. потому что ключи от квартиры Ильи у нее есть, но были в ее детстве и другие ключи, от каморки на чердаке красивого дома, похожего на кукольный дом-переросток, где она нашла шкатулку, а в ней чудесные предметы, воплощающие в жизнь иную реальность.

В новом романе финалиста прошлогодней Большой книги много диковинного, и в реальность воплощаются не только вещи. А элементы магии, в отличие от реализма "Волшебного хора", присутствуют во множестве. Ну так, кто сказал, что хороший писатель все и всегда должен писать одинаково? Кремчуков хороший.

Не брезгую современной российской прозой, но мне до сих пор как-то не удаётся подружиться с нашим магреализмом, за редкими исключениями, конечно, но всё же. Хотя от аннотации веяло скорее мистикой и таинственностью, из-за чего по итогу я испытала некоторое разочарование. Сам жанр меня отталкивает нарочитой вычурностью, написанной, и это сразу понятно, лишь с целью взорвать мозг читателя, что в моём случае, из-за огромнейшей насмотренности, работает исключительно в минус, а не на плюс произведению. Я нежно люблю всякий странный треш, но магический реализм под моё понятие классной несуразицы не подпадает, увы, от слова совсем.

Книга "Фаюм" представляет из себя собранное из разрозненных фрагментов полотно, в котором эти самые кусочки едва-едва скреплены между собой расползающимися нитками, а где-то и вовсе отвалились. Сюжет максимально банален, но подан в специфической форме, усложнённой специально ради запутывания на пустом месте и разведения мнительных премудростей. Короче говоря, я считаю "Фаюм", пусть и действительно добротно, качественно и иронично написанной, но графоманией, не в обиду будет сказано автору, чей главный герой и есть точно такой же графоман.

Книгу начинает небольшая глава, в которой некая Маруся мчит из аэропорта в такси к своему возлюбленному, который от чего-то престал выходить на связь. Всё. О Марусе мы на время забудем и окажемся в квартире главного героя Ильи, зарабатывающего себе на жизнь сочинительством сомнительных прижизненных, да и посмертных биографий. Илья просыпается от ночного кошмара и, взглянув в зеркало, приходит в неимоверный ужас - у него выросла вторая голова. Голова не говорит, не смотрит, да и вообще никак не реагирует на окружение. Окружение, к слову, на голову тоже никак не реагирует. Всё верно, про голову мы тоже забываем и впредь больше не вспоминаем, ибо смысла в ней столько, сколько раскопает ваш СПГС.

А потом начинается какая-то унылая и перемешанная между собой чухня. Главгерой получает новые заказы, предаётся воспоминаниям о той самой Марусе, затем мы начинаем перемещаться в прошлое и в будущее, погружаясь в сложные взаимоотношения героев, которые ещё и не факт, что не выдумка воспалённого мозга Ильи, а случились "на самом деле".

Внезапно появляется другая линия, про ослепшего мальчишку, и ещё одна, про кружок заговорщиков в 19 веке, и ещё одна, про инфернальное путешествие на поезде под землёй, и ещё куча других отрывков, которые периодически вытекают один из другого, а потом линия с революционерами оказывается лишь исторической реконструкцией, в который принял участие главгерой, а меценат сего мероприятия и есть тот самый слепоглухонемой персонаж. Маруся перекидывается в картишки с невидимкой на чердаке. Знакомый мент находит себе вайфу. А к людям периодически наведываются самые настоящие тульпы...

Не появляется ли у вас ощущение нагромождения в и так битком забитой комнате? Вот у меня да, особенно с учётом того, что все эти свистопляски оканчиваются совершенно простейшей идеей о том, что нужно больше ценить, что имеешь, и людей вокруг. И, не будь вот этой усердной мешанины, разве книга стала бы хоть каплю лучше? Думаю, нет. Даже написать о ней нечего: вроде и происходят разнообразные ситуации, да только за ними не скрывается ни цели, ни смысла. И за это я очень, очень сильно не люблю магический реализм. Мне он кажется абсурдно красивым, но совершенно безмозглым павлином, который наворачивает круги по лужайке. Да, симпатично, демонстративно, но чтобы что?..

Книга не вызвала какого-либо негатива, а прочиталась легко и приятно, что, несомненно, плюс. Однако, судьба её - через пару дней пребыть в окончательное забвение, оставшись небольшим смутным воспоминанием в рамках моего отзыва. Возможно, хотя я даже в этом уверена, такой результат - далеко не та причина, по которой я столь самозабвенно занимаюсь чтением в целом по жизни. И, как и один из прочих рецензентов, пойду-ка я на Авито подыскивать ей местечко в чужой библиотеке.

Мне понравился прочитанный ранее авторский «Волшебный хор», отчетливо выделившийся среди отечественного литературного спама, да и название этой книги привлекло: я всегда поражалась высокому психологизму фаюмских портретов и чувствовала в них какую-то загадку – может быть, такую же, как в выражениях лиц у воинов терракотовой армии Цинь Ши Хуанди. Фаюмские портреты мне нравились с детства и, собрав репродукции в маленькую коллекцию, я легко придумывала каждому из них судьбу, поэтому полумесяц фаюмского лица на обложке не мог меня не привлечь своей ностальгической откликаемостью. Но обложка была обманкой, и авторский фаюм не имел ничего общего с собственно фаюмскими портретами, это вообще было другое: главный герой создает литературные реконструкции, опирающиеся на особенности и возможные для заказчиков альтернативные биографии, одновременно сам погружаясь в собственные «другие» реальности – реальности места, времени, событийности.

Похоже, сегодня возможность пересечения границ между фантазией, реальностью и личностью становится своеобразной литературной фишкой, об этом пишут многие авторы, и, как правило, читать и раздумывать об этом интересно, даже если текст грешит всякими нестыковками и излишествами. В этом случае очень помогала литературная манера автора, мягко заключающая воспоминания, фантазии, представления, желания, знания персонажей в тонкую оболочку воображаемого образа. Ну, и капелька Ф. Кафки и У. Эко еще никогда никому не мешала. И, в общем, неважно, как этот творческий фрейм возникает: как результат травмы, инвалидности, осознанного созидания, сновидного состояния или просто от скуки, в дремотных грезах. Мы живем в мире, настолько пронизанном осязаемостью, рациональностью, причинностью, временнóй безвозвратностью, что иногда хочется совершить прорыв из того, что есть, в то, что возможно, и «Фаюм» в некотором смысле дает читателям такую возможность: фантазии овеществляются, автор и его персонажи смешиваются, внутренний и внешний мир героев плавно перетекают друг в друга без видимой границы.

Зыбкость возникающих в тексте реальностей представлена в его разных фрагментах по-разному: где-то «плавают» сенсорные границы, где-то – временные, где-то – когнитивные. На мой вкус, литературно текст слегка разнороден, как если бы автор сшил вместе очень разные интересующие его (и не всегда – читателя, как, в моем случае, произошло с реконструкцией восстания декабристов в свободном театре) сюжеты, но тем не менее все вариации по-своему любопытны, и даже способ сшивания мне особенно не мешал, хотя магический реализм – не самая моя любимая стихия.

Еще этот текст хорош тем, что рождает в сознании читателя много собственных текстов, разворачивающихся как бесконечный свиток-пергамент. В голове толпятся образы, воспоминания, внезапно всплывшие обрывки сновидений, пережитые эмоции. В процессе чтения происходит своеобразное ментальное обогащение за счет собственных внутренних ресурсов, и это, по крайней мере, мне, очень импонирует. Мне хотелось убедиться, что новая книга и сам Е. Кремчуков – то, что надо, и теперь я уверена, что он стоит того, чтобы читать его тексты и дальше.

Ну, и напоследок - вот что неожиданно навеяла мне эта книга:

...И этот дождь закончится, как жизнь...
И наших душ истоптанная местность
с провалами изломов и кривизн
вернется в первозданную безвестность.

Там, в темноте, Предвечная Река
к своим пределам тени предков гонит,
и мечутся, как звери,
облака под взмахами невидимых ладоней,

и дождь, слепой, неумолимый дождь,
питая переполненную сушу,
пророчеством становится, как дрожь
художника, рождающего душу.

...И наши голоса уносит ночь...
Крик памяти сливается с пространством,
с молчанием, со всем, что превозмочь
нельзя ни мятежом, ни постоянством...

Не отнимая руки ото лба,
забудешься в оцепененье смутном,
и сквозь ладони протечет судьба,
как этот дождь, закончившийся утром (В. Леви).