– Ну как! Мы же заключили осенью договор, где все прописано, – гарантий не даем, денег не возвращаем. Есть программа, ключевые темы, задачи последних экзаменов. Мы их прорабатываем, но нужно ходить. – Дима говорил медленно, складно и нараспев, понемногу оживлялся. – Странные люди, сначала со всем соглашаются, потом начинают выворачиваться… В прошлом году одни вообще суд затеяли – я Вам рассказывал.

– Ты, вроде, хотел прекращать репетиторство?

– Да, год решил еще поработать. Этим летом заканчиваю, точно. У нас с машинами дела разворачиваются: будем «спутники» устанавливать – уже просто нет времени.

– Ну, видишь ли, люди как люди. Думают одно, поступают по-другому. Преимущество ситуативной этики перед сознательными большими стратегиями. Ты, например, решил мне этот драндулет сосватать, хотя я тебя не просил. Тебе его хранить негде, а продать, наверное, жалко?

Розанов спокойно продолжал смотреть на Диму. Тот вобрал голову в плечи, приоткрыв рот, растерянно заморгал длинными серыми ресницами. Физиономия небритая, курносая, наивная. Розанов сдержал улыбку.

– Извините, Василь Васильевич, я думал… Мария Александровна спросила… Вернее, я рассказал, что покупаю новую машину. Она спросила: «А эту куда?» Я и подумал…

Она, кстати, вполне приличная. Правда, – я Вас не обманываю. Мне за нее три тысячи долларов дают. Вы могли бы спокойно научиться на ней… Я бы сейчас оформил на Вас доверенность, а потом как хотите. Правда, я так думал, без всякой задней мысли… Черт!

Он резко затормозил, чуть не ударил вывернувшую из соседнего ряда машину… Громко просигналил.

– Вот именно, плохо подумал. Смотри, мне сейчас надо отдать статью в сборник, прочитать лекции для аспирантов. Теперь еще, Норвегия. Калмыкия, кстати, от нас никуда не денется. Игорь Николаевич пообещал передать Семенову, он там посидит месяц-другой, а осенью отчитываться нам с тобой придется. Вот скажи, пожалуйста, когда мне учиться вождению? И потом вообще – эти пробки, аварии, поборы на дорогах… Почему ты решил, что мне это все нужно? Я понимаю, что у Марьи Александровны есть мечта, а ты, на правах друга семейства придумал сбагрить этот свой старый самовар, заработав пусть не деньги, но признательность значимых людей. Так, что ли, Дима?

– Нет, Василь Васильевич, не так… Мне, конечно, надо было сперва у Вас спросить… Я не подумал, извините, пожалуйста! Хотите, я сегодня скажу Марье Александровне, что передумал, или, что машина сломалась?.. Она, правда, все равно поймет… Зря, конечно, я с Вами сперва не посоветовался. Простите, Василь Васильевич!

– Ладно, смотри за дорогой… «сперва»!

Розанов расстегнул пуговицы, открыл кейс, достал бумаги, ручку, стал быстро править текст. Какое-то время ехали молча. У автовокзала еле ползли, потом обычная пробка на выезде у МКАДа.

– Встречались с норвежцем, Василь Васильевич? Как впечатления? – прервал молчание Дима.

– Да.

– Это тот самый Седестрем, секретарь этнографического общества?.. Я смотрел в Интернете – он, оказывается, потомственный ученый; его мать работала у Малиновского, а он сам несколько лет провел в Африке.

– Да, человек заслуженный, влиятельный и симпатичный. Наши академики поспешили познакомиться.

– Ну, Вы поедете?

– Поеду, если успею пройти курс вождения…

Дима улыбнулся.

– Ты куда?

– Попробую через колхоз. Здесь час простоим, наверное.

Дима решительно взял вправо, свернул на боковую дорогу. Машина облегченно покатилась под мост, затем бодро заревела мотором. Они миновали ИКЕЮ, по соседнему мосту переехали МКАД, быстро промчались вдоль многоэтажных домов. Выскочили на пустырь к каким-то заборам. Здесь дорога кончилась, впереди обнаружился хвост из автомобилей, которые, теснясь, прыгая, раскачиваясь на ухабах, медленно пробирались между деревенскими домами. Ну вот, и тут встали.

Слева на шоссе сплошная лента машин, все с зажженными фарами: междугородные автобусы, большегрузные фуры, рефрижераторы медленно, неслышно отсюда, плыли над разноцветными и разнокалиберными легковушками на фоне высотных домов, также горящих окнами, и далее – багровый, красный закат, размазанные тучки, столичный серый густой смог… Красиво!

В Балашиху приехали в темноте. Остановились у пятиэтажного дома.

– Василь Васильевич, хотите, я зайду. Переговорю с Марьей Александровной?

– Поздно уже. Ладно, Дим, думаю, деваться мне некуда, нужно отрабатывать эту образовавшуюся вдруг возможность. Надеюсь, ты поможешь мне, поставишь на дороге?

– Конечно, Василь Васильевич! – Дима обрадовался. – Вы только права получите, а там мы с Вами все отработаем! Сперва, конечно, трудновато, но потом войдет в привычку, будет Вам большая помощь, увидите!

– Увидим. – Розанов, закряхтел, выбираясь из машины.

В подъезде опять нет света. Поднялся в темноте на второй этаж, на ощупь открыл ключами дверь.

Маша, придерживая полы халата, стояла перед ним в узкой прихожей. Короткая темная стрижка, очки, худая, хрупкая, сутулящаяся фигурка. Чмокнул ее в поблеклые губы.

– Дима подвез?

– Ага.

– Устал?

– Да нет, ничего.

– Есть будешь?

– Я не голодный. Чаю попьем…

– Вась, там сырники, подогрей себе, со сметаной. Я лежу. Голова кружится целый день.

Он остановился, внимательно посмотрел на нее. Глаза черные, глубокие, с грустинкой.

– Давление?

– Сейчас нет, сбила. Слабость, подташнивает…

– Ложись. Я сейчас приду.

Он умылся, переоделся. Выпил чаю с удовольствием. Прослушал новости на «Эхе». Прошел в комнату.

Жена уютно лежала под пледом. Отложила книжку, с улыбкой посмотрела на него.

– Ну как ты?

– Ничего. – Он ладонью провел по ее волосам, щеке. – Полечу в Норвегию, наверное, в конце июня, начале июля… Завтра, утром подойду в автошколу. Могу походить апрель-май утром. Но буду пропускать. Не знаю, что получится; можем деньги потерять…

– Вася давай попробуем. – Она взяла его руку. – Ты не напрягайся; как получится – так получится. Когда еще у тебя будет время и силы? Будешь меня возить… Видишь, какая я стала…

* * *

Дорога в автошколу, пока что, главный плюс в этой истории. Полчаса ходу по весеннему лесу, дыша морозным воздушком – просто отлично! Он быстро прошел дворами пятиэтажек, от угла заводского забора нырнул в лес. В придорожном ельнике темно, стыло, грязно. Мерзлый снег сплошь засыпан мелким древесным мусором. Тропки заледенели, часто помечены цветными собачьими, а то и человечьими испражнениями. У скамеек смятые жестяные банки, бутылки, пакеты; разорванный воздушный шарик болтается в ветвях. Сами деревья поникшие, истерзанные, умученные… Розанов прошел вглубь леса, стал подниматься на холм. Здесь посветлее. Старые березы чередовались с огромными, мохнатыми елками. Сосны решительно выпрямились в небо. Он остановился, поднял лицо – верхушки деревьев уже озарены ярким солнышком. «Синяя синь и тонкий безлиственный штрих». Он улыбнулся, стал спускаться, хватаясь за ветки, зеленые лапы, поневоле притоптывая, сбегая на прямых ногах, – с размаху обнял сосну… «Скользко, елы-палы!»

Внизу через речку перекинут железный гремучий мосток, но пока можно по тропке, по льду, мимо рыбаков в тулупах и валенках, сосредоточенных, огромных, монументально восседающих на своих коробах.

Снова подъем в горку между самопальных участков и хижин, огороженных «чем зря», выходим прямо к станции, с небольшой отдышкой. На дороге грохот, вонь, плотный поток машин. Снега нет, только сбоку кромка черного, заляпанного грязью льда. Налево, две остановки, и школа.

Здание строили в 70-х, серая двухэтажная бетонная коробка. Раньше здесь был ДОСААФ, теперь другая вывеска, но суть та же. Внутри холл, большая застекленная подсвеченная доска, увешанная грамотами, вымпелами, лентами. Медали на бархатных подушках, кубки, флаги. Поневоле разыскиваешь бюст вождя и не находишь, и от этого разочарование и некоторая тревога… На стенах художественные портреты советских и царских военачальников, включая Суворова и даже Дмитрия Донского в шлеме и при мече. Коллаж эпохи перемен. Все аккуратно, чисто. Автоматы с водой и ароматным кофе. В открытом туалете восточная женщина в фартуке и перчатках трет кафельную плитку тряпкой.

Розанов отыскал свою группу, вошел в просторную классную комнату. Повесил пальто на вешалку, сел на свободное место рядом с интеллигентной бабушкой в очках. Огляделся. Два молодых парня, остальные женщины. Однако!

Вошли трое мужчин, начальник школы, завуч и преподаватель группы. Представились, поприветствовали собравшихся. Все, несомненно, бывшие военные. Начальник – седой, пухлый, благообразный, с живыми глазами успевающего человека – держал долгую речь, «докладывал» о давних традициях школы, замечательных специалистах, хвалил постоянно расширяющуюся «материально-техническую часть». Двенадцать часов вождения, возможность дополнительных занятий. Но нужно посещать и обязательно сдать теорию. Александр Данилович прекрасно владеет материалом, способен научить любого здравомыслящего и даже не здравомыслящего человека. По-видимому, юмор. В аудитории действительно заулыбались, зашевелились, а то была напряженная тишина.

– Без сдачи теории студент к вождению не допускается. Порядок получения зачета Александр Данилович вам доложит.

– Это я все расскажу, объясню, – неожиданно задвигался, замахал руками небольшого роста, лысоватый преподаватель группы.

– Бояться не нужно, – продолжил начальник, – еще раз повторяю: мы свою часть работы выполним, но при обязательном условии вашего сотрудничества. Я понимаю, могут быть пропуски по уважительной причине, но если человек не ходит, а появляется только на экзамен, допущен не будет. Давайте сразу настраиваться серьезно. На дороге вы будете подвергать опасности свою жизнь и жизни других граждан. Мы несем ответственность за ваши знания. Не теряйте зря времени. Вы, вообще, хорошо подумали? Посмотрите, что творится на дорогах! Вот, сейчас девять часов, везде уже пробки, все спешат, лезут друг на друга… Дурдом!

Он сделал паузу, весело уставился в класс. Коллеги покровительственно ухмылялись.

– Не бойтесь. Не волнуйтесь. Научим. Будете еще получать удовольствие от вашего автомобиля – это я могу гарантировать всем добросовестным студентам и студенткам.

Опять юмор. Женщины смотрели с сомнением.

– Вопросы еще есть ко мне?

Вопросы неожиданно посыпались.

– Когда будет запись на вождение?

– А машины в ГАИ будут те же или другие?

– Можно на «Форд» записаться?

– Скажите, а Снегирев работает?

– Уволен. Так, значит, я должен сразу заявить вам. Штат инструкторов у нас большой, люди все опытные, но всякие бывают обстоятельства… Сами понимаете, если вечером семейное торжество, а утром, в восемь часов урок вождения, человек не всегда умеет справиться со своим внутренним миром, может позволить себе какие-то выражения… Вы можете прекратить занятия, сразу идете к Александру Даниловичу или прямо ко мне – мой кабинет при входе слева. Пожалуйста, приходите, будем решать все вопросы.

– А кто такой Снегирев? – Розанов наклонился к своей соседке.

– Не знаю, – она пожала плечами.

– Ой, это такой урод! – повернулась к нему молодая женщина спереди. – Хам ужасный и руки распускал.

– Да нормальный мужик, его за пьянку выгнали, – подала голос девчонка с заднего стола. – Зато у него практически все сдавали.

– Я поздравляю вас с началом занятий и надеюсь, что большая часть группы в июне получит водительские удостоверения.

Начальство вышло. Александр Данилович приступил к делу. Раздал личные карточки для заполнения, пособия по правилам, тетрадки, компьютерные диски. Напомнил про медкомиссию и перешел к финансовым вопросам. Розанов плохо понял, за что нужно еще платить деньги, заторопился, поглядывая на часы. Дамы с карточками окружили преподавателя, молодые люди втиснулись между ними; пришлось ждать. В итоге он подошел последним.

– Розанов Василий Васильевич, 51 -го года рождения, сотрудник института этнологии и антропологии РАН… Сын купил машину?

– Да, типа того, – он улыбнулся.

– Василий Аркадьевич Розанов не Ваш родственник?

– Нет.

– Служили вместе в Германии, – он на мгновение поднял мутные стариковские глаза…

Уже в двенадцатом часу Розанов побежал на остановку, пропустил две маршрутки, наконец, сел. Ехал долго, опоздал на лекцию.

* * *

Гомер обозначил новую эстетическую позицию: любование героями. В «Илиаде» мы наблюдаем персонифицированную стихию войны, захватывающую и поглощающую человека. Тем не менее, боги выясняют свои отношения посредством людей. Стихия войны суть богочеловеческая драма. В «Одиссее» перед нами развернут устойчивый богочеловеческий мир, порядок… Стихия войны способна ворваться в этот мир. Но происходит это по определенной логике воздаяния, человеческой логике, которую представляет Одиссей, и которую безумно отвергаю юные женихи Пенелопы. Олимпийский миропорядок – космос – в этом смысле сугубо человеческий феномен. Божественный, но с человекообразными богами. В таком виде космос интенсивно осваивается и осмысляется в раннем эллинском мире. Я напомню, что философы разыскивают первоначала космоса. Пифагорейцы обнаруживают его ритм и лад. Гераклит – внутреннюю таинственную связь противоположностей, движение. Парменид – ненарушимое единство. Человек – часть космоса; это принципиальный тезис. Космос – единственно возможный мир, и в этом мире боги делают ставку на людей. Свидетельством служит сама Греция, расцвет греческих городов-государств, их экспансия, самоорганизация, прагматизм, успешные войны с варварами. Отсюда своеобразный интерес к человеку, осмысление его способностей, положения в мире. Так, животные во многом имеют сходное с людьми строение, но не мыслят. Человек чувствует, как и животные, но еще и мыслит. В чувствах Космос живет в нашем теле, свободно, как Протей, многообразный и неуловимый, как Река в которую невозможно войти дважды. Умом человек способен схватывать сущности и уберегать их от протекания. Активно помнить, как пояснит Платон. Его идеи-образы – умные изваяния многих сходных вещей – например, числа, фигуры. Они вечны, живут своей особой жизнью в Космосе и «вспоминаются» мыслящим человеком. Без них Космос непостижим и способен обернуться Хаосом – принципиальным античеловеческим беспорядком. Сам процесс «припоминания» происходит в обращении к особому богу Уму, следуя которому, человек способен различить некоторое целостное начертание своей жизни, и потом ему последовать. Это похоже на то, как актер вживается в полученную роль. Театральная терминология здесь не случайна.

Личность, по-гречески prosopon, латинский эквивалент persona, буквально маска, личина, обозначающая определенный характер в пьесе. Герой лишь более-менее удачный типаж. Греки, когда хотели выразить нечто лично-живое, говорили soma, – вот это тело, дышащее, чувствующее, страждущее, запечатленное человеческим ликом и определенными жестами пропорционального тела.

Добродетель, arete, – собственно, хорошо сделанная вещь. С умом, а не вопреки. Отсюда sophrosine, – умный человек, живущий в гармонии ума и тела, философ, искусно ваяющий свою душу, тело. Важна эстетическая направленность этого тезиса.

Аналогично формируется понятие справедливости. В идеальном обществе Платон выделяет три сословия: философы, воины и земледельцы-ремесленники. Справедливость характеризуется правильным соотношением сословий. Правят философы, исполнительный аппарат: воины-стражники. У Аристотеля более прагматичная концепция социального равновесия, как избегания крайностей. Лучшие возможности имеет то общество, где средний класс у власти…

Поздняя античность испытала большое влияние восточных дуалистических учений. Тело – темница, чувства плохи, ибо неверны, преходящи. Тело – место заключения и страдания души. Мудрость – приготовление к смерти, к освобождению, быть может, к странствию в других телах. Было бы ошибкой находить в подобных тезисах исходное эллинское мироощущение…

* * *

После лекции Розанов быстро спустился на второй этаж.

– Ну что, Надежда Сергеевна, опять – двадцать пять опечаток!

Он придвинул стул, сел рядом с Громовой у компьютера. Успел заметить, что «Феликс» настроен скверно.

– Двести пятьдесят не хотите?! Вы, когда пишете, о чем думаете, Василь Васильевич? – брюзгливо откликнулась Надежда Сергеевна. – Ну смотрите… Так, сейчас… Вот. «Онтомологический ряд» – это что такое? Зоопсихология? Онтология?

– Где? – Розанов одел очки, подался к монитору. Засмеялся. – Нет, просто аналогично…

– Читал Набокова на ночь… Дальше… Вот этот кусок, насколько я понимаю, вообще попал сюда не по делу.

– О, да! Это конец второй главы. Давайте, сразу переставим.

– Подождите. Переставите дома. Смотрите, что у Вас с синтаксисом… Запятые и точки я Вам должна проставлять?.. Здесь на одной странице три раза «как бы» и «однако»… Ну а здесь Вы, видимо, вообще не смотрели, что печатаете – это же полное безобразие! Я не думаю, что заслуживаю подобного обращения, Василь Васильевич. А может, Вы бездарь?

Розанов уныло смотрел в пестрый от красной правки текст. «Железный Феликс», все-таки, очень удачная кличка.

– Ну и, разумеется, список литературы; Вы просто проигнорировали мои замечания. Короче говоря, Надежда Сергеевна свернула программу, извлекла «флешку». – Я жду от Вас полностью готовый вариант в пятницу, в десять часов.

– Надежда Сергеевна, давайте пол-первого, я обещаю!

– В десять, Василь Васильевич. Извините, у меня тоже много работы. В противном случае я отправлю сборник без Вашей статьи, можете потом объясняться с Игорем Николаевичем.

– Надежда Сергеевна, Вы привычно губите во мне автора, ученого и человека…

– Ничего! Переживете. По-другому, голубчик, книги не пишутся. Сделайте себе распечатку, смотрите в транспорте… Чего по сторонам-то глазеть?

Она неожиданно ударила его коленкой в бедро. Розанов удивленно поднял глаза и отшатнулся: «Феликс» весь сморщился и радостно смеялся своими ужасными кривыми зубами. Тут же страшно закашлялся.

– Налить Вам воды? – испугался Розанов.

Громова махнула ему рукой. Он вышел.

У лифта окликнула Света.

– Василь Васильевич, пришел факс из Норвегии; нужно оформлять визу.

– Ехать в посольство?

– Я позвоню, узнаю, когда прием. Василий Васильевич, там три приглашения.

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Вы, Михаил Иванович и я, если не возражаете…

Света прикусила зубами ручку и, глядя на него, загадочно повела головой.

– Ой, Свет! Искренне рад! Я думаю, ты все сделаешь. Паспорт у меня есть.

– Я узнаю, нужно ли собеседование, но подача документов, скорее всего, личная. Вам нужно еще заполнить вот эти анкеты участника и подготовить тезисы доклада. Игорь Николаевич просил в пятницу.

– Обойдется! Сегодня среда – какая пятница!

– Он хочет в понедельник все утвердить у Заварзина…

– Ладно, Свет, спасибо. С Игорем Николаевичем я сам переговорю…

Вечером, дома, Маша бодрая, оживленная.

– Суп будешь?

– Буду.

– Иди, мой руки, сейчас подогрею.