2. Мозговой штурм

На асфальте мелом были нарисованы прямоугольники, внутрь каждого из них – вписаны условные обозначения. Ну, 1 «А», 3 «В», 10 «С» и прочее. Все они располагались буквой П вокруг школьного крыльца, которое служило своего рода трибуной мавзолея. На крыльце собирались очень важные люди: какие-то официальные лица из народного просвещения, шефы из дорожно-ремонтного управления, администрация школы, попечительский совет.

Детей выводили из запасного выхода и выстраивали каждый класс в свой прямоугольник. Независимо от численности класса и габаритов ребят, прямоугольники были одинаковыми – и для первоклашек, и для старшеклассников. Потому десятый класс толпился и теснился, а второй – разбредался и терялся. Определенно – белым мелом на асфальте писал Кох!

Хорошо хоть гениталии не понарисовывал, из хулиганских побуждений. Снага есть снага, даже если в хорошей семье воспитывался. Сделать гадость – сердцу радость, это точно один из ментальных столпов зеленокожего племени.

Я подпирал плечом побеленный ствол раскидистого каштана, стоял в тенечке в окружении каких-то бабушек, дядей и тетей, которые пришли проводить в последний путь… То бишь в школу, конечно, – своих ненаглядных чад. Никто не знал меня, я не знал никого, так что можно было слушать бесконечные язвительные комментарии и сплетни по поводу происходящего и почти наслаждаться жизнью. По-хорошему, я вообще мог остаться в кабинете, никто и не заметил бы. Чаю бы попил, в конце концов. Однако руку на пульсе держать стоило: публичные выступления многое говорят о людях. И о нелюдях тоже.

Солнце жарило все сильнее, ветер едва-едва шевелил листья деревьев, в ясном, без единого облачка, голубом небе носились истерические птицы и истошно орали. Джабраилов уже десятый раз крутил свой плейлист, и из колонок снова звучало бессмертное «учат в школе…» В детстве я ни бельмеса не понимал в этой песне и думал, что она про участкового. Ну, знаете: «участковый, участковый, участковый…» Хотя, может быть, причина скрывалась в том, что аппаратура в те далёкие-далёкие времена, когда я в начальных классах учился, в сферу образования поступала дерьмовенькая.

Наконец все, кроме первоклашек, оказались выстроены в свои прямоугольники. Ингрида Клаусовна несколько раз подходила к микрофону, чтобы на всех поругаться и призвать к порядку, бегали вдоль рядов классные руководители, и шикали на невиновных, и хвалили непричастных. Гасан за пультом что-то подкрутил, и ведущая – одна из тех самых симпатичных преподавательниц-лингвисток – зачитала некий душещипательный стих про общее духовное единение и прекрасное стремление грызть гранит науки с небывалым энтузиазмом.

– Торжественная линейка, посвященная Дню знаний и началу учебного года, объявляется открытой! – прерывающимся голосом выкрикнула она. – Право поднять национальный стяг предоставляется учащимся десятого класса: Кузевичу Ярославу – чемпиону Великого Княжества по прикладному многоборью – и Легенькой Анастасии, дипломанту второй степени великокняжеской олимпиады по биологии!

Ничего себе у них тут звездочки водятся! Это, получается, биологичка Надеждина такие кадры готовит?.. А спортсмен – понятно, в какой-то сторонней секции занимался.

Нарядные, стройные юноша и девушка встали с двух сторон от флагштока. Грянули первые аккорды гимна. «Творение царево» – вот как он тут назывался. Автор – Иоанн Четвертый Васильевич Грозный, тот самый! Разнообразных талантов был человек… Еще и композитор, как оказалось, вот чего не знал – того не знал. Никаких бравурных маршей: торжественная, строгая григорианская мелодия. Еще и стяг – алый, с золотым двуглавым орлом! Он взвился в воздух и заполоскался под порывом ветра… И, ей-Богу, все детишки смотрели на него как завороженные и не шевелились! Я такого в своей практике ни разу не видал. Конечно, и в Беларуси к государственной символике уважение прививать старались, но дети есть дети: кто-то в носу ковыряется, кто-то жука увидел на асфальте, другой – на одноклассницу пялится, глаз оторвать не может. А тут – прямо стойкие оловянные солдатики! Точно – магия.

Отзвучал гимн. Ведущая снова взяла микрофон в руки:

– Слово предоставляется Такому-то Такомутовичу, начальнику абвгджзиклмнового отдела Управления народного просвещения!

Все жидко похлопали, Такой-то Такойтович принялся пространно рассуждать о важной роли учебного процесса в деле становления государевых верноподданных и вообще – приличных членов общества. При этом он сопел и отдувался, как паровоз. Следом за ним до микрофона дорвался представитель попечительского совета, потом – шеф из дорожно-ремонтного управления. Солнце палило нещадно. Ораторы вещали всласть, как будто и вправду верили, что вот сейчас вот дети их словами проникнутся и ка-а-к возьмутся за ум, и как станут учиться не за страх, а за совесть со всем прилежанием.

Те, кому повезло и которых волею Коха, малевавшего те самые прямоугольники, разместили в тени деревьев, чувствовали себя более-менее прилично, но седьмые и восьмые классы стояли на самом тепленьком местечке. Конечно, без головных уборов, кто вообще знает, что это такое – головные уборы, – в седьмом или восьмом классе?

– А теперь – наши первоклашки! – обрадованно заявила ведущая. – Встречаем тех, кто впервые перешагнул школьный порог! Первый «а», «бэ» и «цэ» классы со своими классными руководителями!

Изнутри школы, по ступеням крыльца на свои места под веселенькую музыку вышли хорошенькие маленькие детки: зареванные, веселые, озадаченные, растерянные – разные. Все хлопали, особенно – родители. Никто не тыкал смартфонами: в земщине почти ни у кого не было телефонов с камерами, а два-три обладателя цифровых фотоаппаратов погоды не делали.

Для того чтобы расставить первоклашек на места, понадобилось некоторое время. Солнце жечь не переставало, ученики потели, учителя обмахивались классными журналами, обстановка накалялась.

– Ы-ы-ык! – В три погибели согнувшись, долговязый худой восьмиклассник от всей души принялся блевать под дерево.

– Марьванна, Буровой плохо! – в этот же самый момент раздался голос с другого конца строя.

– А? – очумело мотая головой, пыталась сориентироваться немолодая уже учительница. – А ну-ка, тихо, Мурашко! Не видишь – Игнатова сейчас тошнит! При чём тут Бурова?

Бурова же – высокая девочка, которая вот-вот превратится в девушку – в этот момент уже очевидно позеленела. Я дернулся – и стремительным броском преодолел семь метров, разделявшие меня и детей. Успел! Подхватил за плечи!

– Бурова, – сказал я. – Сядь на бордюрчик, посиди, а то ты уже не Бурова, а совсем Зеленова.

– Спа-а-асибо… – Девчонка и вправду была не в порядке. – У Марьванны та-а-какие духи, просто кошмар, если честно.

Она уселась на беленый бордюр и прикрыла коленки юбкой, пытаясь выглядеть пристойно. С зеленым лицом эта пристойность казалась откровенно вымученной. Наконец и Марьванна сориентировалась, и один из мальчишек побежал за медсестрой, и родители засуетились – у кого-то была вода и даже наштырный спирт. Игнатова довольно быстро привели в порядок. Бурова, видимо, отдышавшись от зловонных марьваннских духов, тоже вскоре пришла в себя. Не беда – бывает. Подростки!

 
– …йа сиводня учи-ница,
Ф первый клас и-ду учица!
И ска-жу йа в эта-а-ат де-е-ень…
Што учица мне ни ле-е-ень!
 

– Премиленькая первоклассница, у которой не хватало восьми или десяти зубов, на крыльце-трибуне наконец домучила стих и сорвала бурю аплодисментов.

Эстафету подхватил лопоухий мелкий шкет в очках. Он выдернул из рук ведущей микрофон и радостно завопил так, что колонки начали фонить и хрипеть, а дети помладше – затыкать ладонями уши:

 
– Ланьсе мы иглали в сколу,
Но законцилась игла!
Нам завидуют сиводня-я-я…
Даскалята са двала!!!
 

И тоже сорвал аплодисменты. Хлопали, кажется, потому, что он наконец утих.

– Слово предоставляется Ингриде Клаусовне Гутцайт, директору школы! – В неравной борьбе ведущая отвоевала микрофон у мелкого. – Прошу вас, Ингрида Клаусовна.

И похлопала. Все тоже похлопали – чуть более бодро и чуть менее жидко, чем Такому-то Такомутовичу.

Директор у нас, как ни крути, далеко не дура. Даже наоборот: Гутцайт – умная женщина и хваткий руководитель. Она долгим взглядом осмотрела свое воинство, которое на жаре постепенно теряло остатки боеспособности и в большинстве своем имело тот самый бледный вид. Даже – бледно-зеленый.

– В добрый путь, дорогие друзья! Удачи в новом учебном году! Проходите в учебные классы! – сказала Ингрида Клаусовна и сделала царский жест рукой.

И овацию сорвала ничуть не меньшую, чем первоклашки. Те, у кого с собой были цветы – побежали дарить цветы, и я снова порадовался, что не классный руководитель и вообще имею шансы прикинуться шлангом в этот период и сойти за случайного посетителя. Может, я чей-то папа или старший брат? Зачем мне цветы дарить? Хорошо, что меня никто пока толком не знал, потому что мужчина с цветами выглядит довольно нелепо, согласитесь. Есть, конечно, исключение – если он идёт эти цветы кому-то дарить, но мне их дарить решительно некому. Даже гипотетически.

Все двинули в школу, ну, и я – последним. Почему? Да потому, что на часы посмотрел: линейка закончилась на пять минут раньше, чем по расписанию должен прозвенеть звонок с урока, а впереди еще – пятнадцать минут перемены… Кабинет у меня открыт, пусть старшеклассники там освоятся, проникнутся произошедшими в нем переменами, заинтересуются странными словами на доске, вообще – всей обстановкой… Может, сломают что-нибудь, например. А через десять секунд после того, как прозвенит звонок на урок – появлюсь я.

Весь рыжий, бородатый и в костюмчике.

* * *

ДАДАХ! – ляпнула дверь за спиной, и я ворвался в кабинет.

Десятиклассники подскочили со своих мест и теперь пожирали меня глазами. Ух, страшновато… «Раз-два-три…» – Я по старой привычке дождался, чтобы на три секунды в кабинете установилась тишина, а потом взмахнул рукой:

– Здравствуйте, десятый класс, садитесь. Меня зовут Георгий Серафимович, и я к вам всерьез и надолго. Буду вести у вас обществоведение, историю и географию.

Десятый класс, как и одиннадцатый в моей прежней жизни – это уже серьезные люди. Выпускники. Они тут самые главные, в этой школе, самые крутые. Большие, красивые парни и девушки. Им море по колено и горы по плечо. Правда, стоит этим уверенным и взрослым людям выпуститься из школы и прийти на первый курс колледжа или университета, как снова по неведомому волшебству они превратятся в напуганных цыплят, но пока – пока все у них в порядке.

– Какой у нас сейчас предмет? – спрашиваю.

– Общество! Обществоведение… – откликается несколько голосов посмелее.

– «Общество»? А что такое общество? – продолжаю делать вид, что веду с ними непринужденную беседу.

Черноглазый пацан с задней парты – крупный, мощный – хмыкает:

– Это – люди, понятно…

– Любые люди? Какие угодно люди? Только люди? – закидываю вопросами я.

– Ну, мыслящие существа. Нелюди, понятно, тоже, – смелеет девочка с розовыми волосами. – Которые вместе.

– Ладно… Люди, которые стоят на электробусной остановке – это общество? – На самом деле я сильно нервничал, но – виду не подавал. Расхаживал по кабинету, беседы с ними беседовал, рукой размахивал. Вторую, правда, в карман сунул, чтобы совсем дирижера не косплеить.

– Нет! – откликается тот самый Кузевич, чемпион по многоборью. – Они случайно же собрались на остановке. И недолго там стоят. Значит – не общество. Класс – общество, спортивная команда тоже… Где у каждого своя роль и все связаны между собой долгое время, вот!

– То есть для появления общества должны сформироваться устойчивые долговременные связи и появиться распределение ролей, да? От-ли-чно! – Жестом фокусника открываю доску, и они видят всю эту мешанину из слов, с факелом, фонарем, спичками, аптечкой и прочими сигнальными ракетами. – Теперь представьте: вы все, весь ваш класс, летит на воздушном шаре, или там – на дирижабле, над океаном. Шторм, буря, шар порвался, из него выходит воздух, вам нужно долететь до берега – до него километра два, там необитаемый остров. Нужно облегчить корзину, за пять минут выбросить лишнее. Давайте, быстро, быстро надо решать, а то утонете все! Что бросаем?

После полуминутной заминки понеслось:

– Ляшкова бросаем, он самый толстый! – орали наиболее маскулинные.

– На фиг нам противогаз? – возмущался единственный снага в классе.

– Бутыль с водой кидаем! – предлагал Ляшков.

– Себя кидай, вдруг там пресной воды нет? – парировал Кузевич.

Знаете, как могут орать двадцать четыре десятиклассника? Вот так они и орали друг на друга, раздухарились. А я смотрел и замечал: Кузевича слушают, но он не очень инициативный. Черноглазый пацан на последней парте – его Вадим зовут – явно имеет группу поддержки из четырех парней из небогатых семей, они вместе стебутся над толстым Ляшковым в очках, но тот спуску им не дает, не фрик ни разу, довольно умный, веселый. Из девчонок явно выделяются две подружки: одна с розовыми, другая с голубыми волосами – интеллектом не блещут, но очевидно – активистки, артистки и все такое. А вот отличница Анастасия Легенькая, которая с Кузевичем флаг поднимала, помалкивает и больше на меня смотрит, чем на одноклассников.

В какой-то момент этот самый Ляшков выскочил к доске и, прислушиваясь то к одному, то к другому мнению, принялся вычеркивать вещи из списка. Наконец спустя шесть минут на доске было вычеркнуто все, кроме спичек, радиоприемника и сигнальной ракетницы.

– Вот! – утерся вспотевший Ляшков и измазал лоб в мелу. – Нормально? Спички – чтоб костёр зажечь, согреться, сигнал подадим ракетницей, ну, и радиоприемник… Тоже сигнал подадим, в эфир. Кто-то нас да заберет!

– Сигнал передаётся передатчиком, – подала голос Легенькая. – Но музычку ты послушать сможешь, Юра.

– Блин, – расстроился Кузевич. – Это я затупил, а не Ляшков. Приемник… Передатчик. Вот засада! Георгий Серафимович, так что, нормально мы долетели?.. Мы ж и без передатчика, в принципе, в порядке будем!

– Не-а, – сказал я. – Вы все утонули, пока ругались. Шесть минут прошло. Буль-буль.

Класс загудел раздосадованно. Им явно не хотелось «буль-буль».

– А в чем смысл всего этого? – спросила умненькая Легенькая. – Получается, вообще не важно, что вы написали на доске? Могли написать вместо ракетницы и мачете, например, футбольный мяч и яблочную пастилу? Это какой-то ваш приемчик, манипуляция?

– О-о-о-о, – обрадовался я. – У нас претендент на десятку. На первом же уроке, надо же! Точно – поставлю, только доведите ваше умозаключение до конца. Итак, госпожа Легенькая, зачем я это сделал? Зачем эта игра?

– Вы хотели показать, что у нас нет согласия в классе. Что у нас не общество, а племя диких обезьян, – выдал Вадим, опережая одноклассницу. – Это мы и без вас знаем, нам классуха постоянно так говорит.

– И ошибается. Отличный у вас класс. Вон сколько ярких личностей! Но! Помните, что сказал господин Кузевич… Иван, да? Про распределение ролей? Вот! Именно этого вам и не хватает. Кто-то должен брать на себя ответственность, а остальные – отдать ему или им часть своей свободы, делегировать полномочия, чтобы в кризисной ситуации не сделать буль-буль… А теперь, господа и дамы, открываем свои тетради и записываем нашу первую тему… Какую?

– Государство! – выкрикнул с последней парты Ляшков.

– Ты че, толстый, самый умный? – возмутился Вадим. – Откуда ты знаешь?

– Он в учебнике первый параграф посмотрел, – подала голос молчавшая до этого низенькая бровастенькая барышня, которая сидела рядом с Ляшковым. Наверное – кхазадка. – И умничает теперь.

– И правильно умничает. Нынче у нас эпоха информационная, можно чего-то не знать, главное – быстро понять, где найти! – усмехнулся я, и озадаченный класс примолк. Воспользовавшись паузой, я быстро стёр с доски все каракули, вооружился мелом и скомандовал: – Ну что, открываем тетрадки и записываем тему: «Происхождение государства». Число, месяц, год – на полях. А пока пишете – слушайте, а я буду говорить…

Я вдохнул побольше воздуха. Какое же счастье, что этот мир – Твердь, и мой – Земля, всё-таки были очень похожи! Не как близнецы, конечно, но как братья – точно. И многие базовые вещи тут и там оказались идентичны или очень схожи.

– В семнадцатом веке от Рождества Христова жили-были два философа: Гоббс и Локк… – эти двое тут тоже были авалонцами, правда, Гоббс, кажется, гномом, а Локк – эльфом, но это неточно. – Гоббс говорил о том, что все жители нашего мира – самые настоящие негодяи, по определению. И их нужно друг от друга защищать. А Локк утверждал, что все мы – существа доброжелательные и общительные, и у нас отлично получается договариваться. Так возникли две теории происхождения государства…

В общем, нормально урок прошел. С огоньком. Когда прозвенел звонок, девочка с голубыми волосами удивлённо огляделась и проговорила:

– Что – всё? Почему всегда так: если интересно, то быстро кончается? У-у-у-у, а щас математика… – И это было для меня лучшей наградой. – А к вам «бэшки» придут.

– Не сметь рассказывать десятому «бэ» про воздушный шар! – погрозил им пальцем я.

– Пусть тоже сделают «буль-буль», – заржали пацаны. – Расскажете потом, сколько им времени понадобилось, чтобы утопиться? Уложились они или нет?

– Расскажу, – улыбнулся я. – Давайте идите страдать на математику. Встретимся скоро, может быть, даже завтра, у нас с вами четыре урока в неделю, ещё успею вам надоесть.

Фокус был в том, что никто никогда не укладывался. За пятнадцать лет моего стажа – ни разу, ни один класс не собрался с мыслями за пять минут. Зато у меня всегда имелся рабочий инструмент, чтобы раскочегарить народ, вывести ребят на эмоцию и понять, кто из них что собой представляет в коллективе. Очень удобно!

Впереди оставалось всего каких-то три урока. И совещаловка, куда без нее?