Мне всегда нравились костюмы. За костюмом можно спрятаться. Костюм – это статус. Главное, чтобы он был по размеру, а не сидел как на корове седло. Коллеги говорили, что мне идут коричневые костюмы-тройки, и кажется, в этом была доля истины. Вообще – черный и серый никогда не подходили к моей рыжей шевелюре, а вот коричневый или зеленый – вполне, вполне. Но зеленый костюм – это на День святого Патрика хорошо, вместе с цилиндром. А в школу такой не наденешь.
Интересно, как тут обстоят дела со святым Патриком? Теоретически – если жил тут свой Георгий Серафимович Пепеляев, то и Патрик, в принципе, мог…
А ещё – в костюмах полно карманов, а я карманы очень люблю, в них можно кучу всего положить. Например – обезбол или большой раскладной нож. И то и другое может помочь в трудной ситуации, если на вид ты – крепкий тридцатипятилетний мужчина, а по сути – дряхлый старик, у которого начинается одышка после подъема на два этажа.
Одышки у меня теперь не было, но привычки – остались. Проблема была в том, что костюмы, которые я видел тут в магазинах, мне совсем не нравились: казенные, какие-то безыдейные! Их явно делали для толстопузых короткоруких и кривоногих уродцев, и речь вовсе не про гномов или орков – они-то уродцами не были, вполне себе гармоничные в своей странности существа. Так что я направился в ателье, которое располагалось – внимание! – в самом обычном «Доме быта», каких полно на всем постсоветском пространстве. Цены привели меня в состояние легкого нокдауна. Такие брюки, пиджак и жилет, которые подходили мне, стоили две тысячи. Дурдом! С другой стороны – на заказ оно, в принципе, и должно стоить дорого! Но в голове я держал мысль про две визитки в кармане: от Сыскного приказа и от Радзивиллов, и потому – сговорился заплатить половину сейчас и половину – по готовности, и на скидку за пару брюк и рубашек.
Вот переоденусь в приличную сорочку и штанцы, постригусь – и вуаля, стану респектабельным джентльменом. Все-таки лохматый тип со всклокоченной бородой и в одежде «милитари» доверия не вызывает. Ко мне уже подходили на улице местные стражи порядка – судя по шевронам, какая-то «Полесская вооруженная милиция», спрашивали документы, интересовались содержимым рюкзака, цыкали зубами на мешочки с монетками: как я уже сообразил, мне Сыскной приказ отсыпал невообразимую мелочь! Были ведь монеты и сотенного номинала, их бы всего тридцать штук хватило на весь гонорар!
А ещё в этом самом ателье я стал свидетелем пренеприятнейшей сцены. От подобных сцен я отвык, я и видел-то их всего пару раз, в детстве, на рынке. Тогда наглые типы характерной наружности щемили там «синюков» – дядечек со всякой железячной мелочевкой: инструментами, деталями, антиквариатом. Требовали регулярно отстегивать с выручки какую-то копейку, угрожали расправой… Так-то в нашей Беларуси с подобными закидонами разобрались примерно к середине двухтысячных, и мы прекрасно себя чувствовали без этих атрибутов эпохи накопления первичного капитала, которые коснулись нас краешком и процветали разве что в моем раннем детстве.
А тут – однако, здравствуйте. На работящих тетенек откровенно наехали! Рэкет, крышевание и вымогательство – вот как это называется. Три молодых мясистых быка самой обычной человеческой наружности, в кроссовках и спортивных костюмах, пинком распахнули дверцу швейного ателье и самым хамским образом потребовали мзды. Не слушая возражений, один из них перепрыгнул прилавок, сунул свою лапу в кассовый аппарат и отсчитал сколько-то монет крупного номинала. Так я, в общем-то, и узнал об их существовании. И крупных монет, и – местных братков, да.
– Холодовцы лишнего не берут, мать! Что моё – мое, что твоё – твое, – цыкнул золотым зубом громила, хотя швея ему скорее в сестры годилась. И уже собрался уходить, как увидал меня: – А ты че пасешь, терпила бородатый?
Вот за каким бесом это ему надо? Я его что – кусаю, трогаю? Я за костюмом пришел, а не в бандитские разборки влезать, я вообще понятия не имею, какие тут расклады и что происходит, чтобы делать вид, что могу что-то изменить. Да и вообще, как в том анекдоте – «много ли съест одна мышь?» Но… Я ещё с армейской службы понял: прогибаться нельзя. Один раз отведешь взгляд, сдашь назад, пройдёшь мимо, и все – пиши пропало. Потеряешь не только и не столько репутацию, сколько самоуважение… Потом можно как угодно долго искать себе оправдание, но внутреннее понимание того, что ты не человек, а тварь дрожащая, придётся изживать очень, очень криво и сложно. И не факт, что получится.
– УБЕЙ! УБЕЙ! УБЕЙ!!! – рычал голос, и в голове моей били боевые барабаны дикого племени каннибалов. – ЭТО ТВОЙ ГОРОД, ТВОИ ЛЮДИ! ТЫ БУДЕШЬ СТОЯТЬ И СМОТРЕТЬ? УБЕЙ!
– Не сейчас. – Я сжимал-разжимал кулаки и смотрел быку прямо в глаза.
– Че – «не сейчас»? – моргнул рэкетир. – Угрожаешь? Ты че – борзый? Хули ты пасешь? Я тебя запомнил, рыжик. Я тебя ещё встречу, город маленький…
– Будь тут чуть потемнее, а мы – чуть попьянее… – зашевелились дружки быка.
А швея заголосила:
– Мальчики, оставьте солдатика в покое! Ну, мальчики! Ну не надо!
Терпеть не могу бабий вой. Лучше по роже получить, честное слово.
– Солдатик… Хана тебе, солдатик. Эх, Холод ждать не будет, надо по остальным коммерсам пройтись… Но тебе тут не жить. Собирай манатки и вали обратно в свою казарму, ты тут и на хрен не всрался, понял?! – Он шатнулся в мою сторону, явно провоцируя, а я изменил стойку и сунул руку в карман – по привычке, за ножом.
Да нет, не резать. Если сжать сложенный нож в ладони и двинуть таким кулаком – удар будет куда более чувствительный и увесистый. Но ножа-то в кармане и не было… Непорядок! Хотя бык этого не знал и потому напрягся. Они – народ тертый, я – в форме… Вдруг у меня там ствол или ещё что?
– Мальчики! Мальчики! – продолжала надрываться швея.
– Ещё встретимся, – пообещал мне рэкетир.
Но – обошел. Обошел меня, мерзавец, не стал провоцировать и пихать плечом в этой их кретинской манере. И ляпнул дверью, а потом они там, в коридорчике, жизнерадостно загоготали. Эх, мальчики, фиговые у вас были родители, и учителя – тоже… Аж жалко. Такой человеческий материал пропадает почём зря! Здоровые, крупненькие, мясистые!
– Так мне когда за костюмом заходить? – уточнил я.
– За десять дней будет готово, – вздохнула эта резко уставшая, сгорбившаяся женщина. – А рубашечки и брюки я вам сейчас в пакетик положу…
– Кстати, я понял, почему у вас такие цены, – глянул я ей в глаза. – Сильно донимают?
– Да как амнистия эта прошла – вообще мочи нет, – призналась мастерица. – Раньше-то что? Ну, оркам отстегнем, ну, милиции. По-Божески, дело-то привычное. А эти? Ну кто их выпустил-то, а? Что за напасть такая? Почему наши хлопцы, вот как вы – на фронт, а эти тут поотъедались, пообнаглевали и никакой управы на них нет?
– А правда, что же милиция? – поинтересовался я.
– А что – милиция? Патрульную роту вывели, только отдел наш уездный и остался. И что они могут? Ну, в центре тут ещё как-то, а на окраинах – прости Господи, какое-то Смутное время! Все ведь в милиции наши, вышемирские. У всех – жены, дети тут. Страшно! Вот вернутся мальчики с войны – посмотрим тогда! А вас раньше отпустили, да? У меня старшенький в пехоте…
– Страшно, – кивнул я и взял пакет с брюками и рубашками. – Спасибо. А старшенький ваш обязательно вернется, война-то уже почти кончилась…
И пошел на улицу. Ничего я не знал ни про войну, ни про амнистию, ни ответа на вопрос, почему меня отпустили раньше. Потому что Поисковый батальон? Чем он тут вообще занимается, этот Поисковый батальон?
О проекте
О подписке