Цитаты из книги «Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1»

Лысенко не был простым советским поэтом, «инженером душ» от биологии. Он был прежде всего поэтом — инженером тел. «Агрономическая наука имеет дело с живыми телами», — так начинался его знаменитый доклад «О положении в биологической науке», с которым он выступил в 1948 году, тот самый доклад, который завершил разгром генетики в Советском Союзе и стал вершиной торжества Лысенко. Доклад этот в советской культуре является, может быть, наиболее ярким образцом трансформации науки в идеологию (характерны уже названия его разделов: «История биологии — арена идеологической борьбы», «Два мира — две идеологии в биологии» и т. д.). Центральной категорией для Лысенко являлось «живое тело».

сталинская риторика была пронизана волюнтаризмом («нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики») и в этом противостояла науке, исходящей из задачи познания «законов объективного мира» и, соответственно, подчинения им. Однако «творческий дарвинизм», «передовая биология», «мичуринское учение» меняли сами основания науки, по сути, превращая ее в оформление волюнтаристского порыва. Наука для Лысенко — поле реализации воли ученого-художника: «Для того чтобы получить определенный результат, нужно хотеть получить именно этот результат; если вы хотите получить определенный результат — вы его получите… Мне нужны только такие люди, которые получали бы то, что мне надо»978. Это позиция не столько ученого, сколько именно художника.

обнажал прием, приводя свои построения к эпатажным заключениям. Так, настаивая на наследственном характере воспитанных признаков, он договорился в одном из своих выступлений на совещании передовиков урожайности по зерну в 1935 году до следующего заявления: «В нашем Советском Союзе, товарищи, люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются — трактористы, мотористы, механики, академики, ученые и т. д., и т. д. И вот один из таких сделанных людей, а не рожденных, я… Я не родился человеком…»976 Последнее следовало понимать одновременно и буквально, и метафорически. Такой буквальной метафорой «творческого марксизма» был сам «творческий дарвинизм»

Орбели 11 декабря 1947 года, где лысенковцы и антилысенковцы спорили о внутривидовой борьбе, последние настаивали на том, что поскольку «применяемая ныне терминология в проблеме борьбы за существование не всегда является удачной, понимается различно и влечет за собой нередко недоразумения, то необходимо в ближайшее время разработать более рациональную научную терминологию в этой области, освободив ее, по возможности, от антропоморфизма»975. Под антропоморфизмом следовало понимать тотальную метафоричность лысенковских построений.

лысенковцы и антилысенковцы спорили о внутривидовой борьбе, последние настаивали на том, что поскольку «применяемая ныне терминология в проблеме борьбы за существование не всегда является удачной, понимается различно и влечет за собой нередко недоразумения, то необходимо в ближайшее время разработать более рациональную научную терминологию в этой области, освободив ее, по возможности, от антропоморфизма»975. Под антропоморфизмом следовало понимать тотальную метаф

генетиков, видел людей «подлых» и «купленных»: Большая часть представителей биологической науки против Лысенко. Они поддерживают те течения, которые модны на Западе. Это пережиток того положения, когда русские ученые, считая себя учениками европейской науки, полагали, что надо слепо следовать западной науке, и раболепно относились к каждому слову с Запада. Морганисты-мендельянцы это купленные люди. Они сознательно поддерживают своей наукой теологию959. Понятно, что подобные установки не предполагали научной дискуссии в принципе.

Большая часть представителей биологической науки против Лысенко. Они поддерживают те течения, которые модны на Западе. Это пережиток того положения, когда русские ученые, считая себя учениками европейской науки, полагали, что надо слепо следовать западной науке, и раболепно относились к каждому слову с Запада. Морганисты-мендельянцы это купленные люди. Они сознательно поддерживают своей наукой теологию959. Понятно, что подобные установки не пр

науке являлись частью «ритуальных коммунистических игр, именуемых „дискуссия“ и „критика и самокритика“». Он полагал, что «на практике конечные результаты публичных конфликтов не были предопределены заранее, а зависели от умений и действий противоборствующих сторон», что «исход разыгрываемого „поединка“ был непредсказуем», что эти «игры» носили характер «публичного состязания с более или менее заданными правилами, но с открытым результатом», а «содержание и результаты проводимых собраний не были строго детерминированы»958. Вывод этот не подтверждается анализом ни одной из кампаний в послевоенной науке. В каждой из них исход конфликта был не только предопределен, но сами кампании задумывались под требуемый «исход» (хотя эти результаты и были каждый раз различны, имели различные источники, определялись различными группами лоббирования и достигались различными способами). Более того, они планировались как настоящие «спецоперации».

замечает Леглер, квазинауки объединяет с идеологиями также сходство применяемых ими методов социального воздействия. Наука действует исключительно убеждением, и не существует другого способа принять научную теорию, кроме как внутренне согласиться с ее правотой. Идеологии стремятся господствовать над умами, используя множество способов воздействия, среди которых заметную роль играют угрозы и насилие. Аналогичным образом действуют и квазинауки, в борьбе с оппонентами широко применяя насилие, или, пользуясь официальным эвфемизмом, администрирование (101).

физиологии — «буржуазная» и «павловская» и т. д., подрывает эти представления. «Подлинная реальность одна, и если существуют две отличающиеся друг от друга реальности, значит одна из них незаконна. Для идеологической или квазинаучной ирреальности всегда существует опасность, что именно она будет признана незаконной» (99).