Нерушимая традиция принятия горячей пищи трижды в день – три оазиса удовольствия в каждодневной пустыне неудобств и неприятностей – в значительной степени поддерживалась благодаря Робертсу, который, помимо того, что был помощником зоолога экспедиции, взял на себя еще роль повара. Видя, что команда судна не в состоянии будет справиться с обслуживанием 39 пассажиров, он в первый же день вызвался помогать судовому повару. В результате мы всегда были обеспечены свежим хлебом и горячим какао или чаем. Монтэгю, судовой кок, работал не покладая рук, несмотря на то что кухня постоянно была затоплена. Стюарды Хэндкок и Энселл творили чудеса ловкости, переправляя еду через опасную зону из кухни в столовую. Энселл, держа в одной руке и прижимая к себе десяток поставленных друг на друга тарелок, ухитрялся благополучно достигнуть цели, хотя по дороге на корму его сапоги зачастую наполнялись водой. Иногда, разумеется, дело обстояло не так благополучно, и схлынувшая волна оставляла на его одежде, волосах и лице обильные следы пищи. Как правило, несчастные случаи происходили уже в столовой после появления там еды. Скатерть через два-три дня стала бурой от постоянно проливавшегося на нее чая и кофе. Кое-кто был вынужден есть стоя из-за недостатка приспособлений для сиденья, при этом требовались большая ловкость и опыт, чтобы во время сильной качки балансировать с тарелкой супа. Каждая трапеза обычно сопровождалась фонтанами морской воды, врывающимися через дверь столовой или трещины в стеклянной раме. Вода не переставала плескаться в помещении до самого конца обеда или ужина, когда неустрашимый Энселл, наконец, посвящал ей свое внимание. Именно в столовой я однажды спас из воды маленький деревянный ящичек, содержавший патентованную смесь для тушения огня. Каюты командного состава, двери которых выходили в столовую, отличались той же степенью сырости, и когда кто-нибудь из офицеров команды, сменившись с вахты, приходил сюда в надежде на честно заработанный сон, он только мог сменить одежду, промокшую до нитки, на чуть менее мокрую. Впрочем, это обилие воды не угашало веселости духа обитателей судна. Почти каждый вечер у нас устраивались импровизированные концерты, непрерывный смех и веселье царили в крохотной столовой.

На море вообще существует обычай вечером в субботу провозглашать традиционные тосты «за отсутствующих друзей» и «за жен и любимых». Я обычно в это время находился в каюте или на мостике и, если случалось забыть про субботу, Уайлд и Дэнлоп мягко давали мне понять это, заводя известную песню «Любимые и жены», остальные с готовностью подхватывали хором. Этого намека было достаточно, чтобы я исправлял свое упущение, доставая требуемую бутылку.

9 января утром часов до десяти небо было ясное, а затем начался западный ветер. Вскоре он усилился, и пошел дождь. Большинство из нас в этот день воспользовалось случаем относительной устойчивости судна и занялось отмыванием своего лица и волос от образовавшейся соленой корки; за последнюю неделю мы положительно просолились, как огурцы. Около середины ночи дул уже небольшой северо-северо-восточный ветер. Непрерывный дождь в предшествовавшие 12 часов в значительной степени успокоил море.

10 января в полдень мы были под 57°39’ ю. ш. и 178°39’ в. д.^[43] В течение дня ветер и волнение с северо-запада несколько усилились. Природа моря здесь такова, что мы вынуждены были идти не прямо на юг, а направлять судно несколько к юго-востоку. Еще до полуночи ветер опять достиг своей обычной теперь скорости и силы. Когда в 2 часа я стоял на мостике, то сквозь снежную метель, окутывавшую нас, я увидел при слабом свете наступающего утра с надветренной стороны огромную волну, образовавшуюся как будто независимо от других волн, – она возникла рядом с судном как бы сама по себе. К счастью, лишь гребень этой волны обрушился на нас, но и то на правом борту около конюшен были сбиты крепления, и вода получила доступ к конюшням. Перед отправлением в путь мы ломали себе головы, каким образом лучше очищать конюшни, но после первых же опытов плавания в бурную погоду у нас появилась более трудная задача, как бы воспрепятствовать промыванию конюшен каждой набегающей волной. Этим же ударом волны сбросило со своих подкладок тяжелый вельбот, находившийся на правом борту, и он оказался посередине судна на «кавалерийском клубе». Сбросило также на палубу тюки с лошадиным кормом, баки с керосином и ящики с карбидом.

В полдень наше положение было 59°8’ ю. ш. и 179°30’ в. д. Позднее шквалы со снегом сменились ясной погодой, на небе появились перистые облака, заинтересовавшие метеорологов, как указание на направление течений в верхних слоях атмосферы.

После полудня число пассажиров на судне увеличилось: одна из наших собак, Поссума, родила шесть превосходных щенят. Счастливой матери и ее потомству было устроено теплое помещение на крыше машинного отделения, где стояла часть наших ящиков. Мы передали сообщение об этом радостном событии на «Куниа» с помощью сигналов, и в ответ получили поздравление от капитана Ивенса. Правда, сигнализирование флагами оказалось в данном случае довольно медленной операцией: коммерческий код сигналов мало приспособлен к таким особым событиям. Мы видели уже из той тщательности, с которой на «Куниа» проверяли каждый наш сигнал, что они с трудом могли понять суть нашего сообщения. Им, конечно, не приходило в голову, что в такое время могут сигнализировать о появлении на свет щенят. Всякий раз, как погода хоть чуть смягчалась, оба судна переговаривались при помощи флажков, и капитан «Куниа» всякий раз специально справлялся о самочувствии научного персонала.

13 января поднялся небольшой восточный ветер, тучи рассеялись, появилось голубое небо с легкими перистыми облаками. Погода стала такой теплой и приятной, какой мы не видали с того времени, как оставили Литтелтон, хотя температура воздуха была всего +1,1 °C, а воды +2,8° C. Лучи солнца выманили на кормовую палубу даже тех, кто до того времени мало показывался наверху. Все судно стало скоро похоже на настоящий чердак. Одеяла, пиджаки, сапоги, чемоданы, некогда казавшиеся сделанными из кожи, а теперь превратившиеся в какие-то лохмотья коричневой бумаги; пижамы, которые их владельцы наивно собирались носить, когда только попали на борт корабля, книги, расставшиеся со своими переплетами, и со страницами, обнаружившими полнейшее нежелание расклеиваться после пребывания в промокшем «устричном закоулке»; подушки со слипшейся массой внутри, которая тоже некогда была перьями, ковровые туфли, превратившиеся просто в лоскутки ковра, – словом, разнообразнейшие личные принадлежности каждого из членов экспедиции, включая самые драгоценные напоминания о доме, разноцветной массой были свалены на корме палубы для просушки. Кое-кто отважился вымыться, но это было малоприятным делом, так как температура была на 2° выше нуля.

У некоторых из нас – бывалых моряков, было меньше трудностей с просушкой: дорого доставшийся опыт первых дней научил их, что чем меньше используется предметов, которые могут промокнуть, тем меньше предстоит потом сушить. В особенности придерживался этого правила Адамс, так как все это время на нем были фланелевые брюки, в которых он сел на корабль в Литтелтоне и которые на нем же высыхали после каждого основательного обливания. Он проявлял нежную привязанность к этому одеянию в течение всего периода плавания во льдах и работая на корабле у места зимовки. Без сомнения, Адамс продолжал бы носить их и при восхождении на Эребус, если бы они буквально не разлезлись на куски.

Теперь мы уже тщательно наблюдали за горизонтом и высматривали, не увидим ли дрейфующих льдов и айсбергов. Мы взяли несколько восточнее. Я предвидел, что в результате задержки, вызванной непогодой, у нас окажется недостаточно времени для плавания, если придется идти через широкую полосу дрейфующего льда, тогда как на несколько градусов восточнее мы, возможно, встретим чистую воду. Встреча с дрейфующими льдами означала конец буксирной помощи «Куниа», а также расставание с Бакли, которого все на судне, начиная от простых матросов и выше, успели полюбить и который так хорошо помогал нам управляться с лошадьми. Именно он быстротой своих действий спас однажды жизнь Зулу. Мы решили устроить нашему другу в этот вечер большой прощальный ужин, и Марстон даже нарисовал для этого специальные карточки с меню.

В полдень этого же дня мы были уже под 61°29’ ю. ш. и 179°53’ в. д. После полудня погода оставалась превосходной, и мы поставили даже кое-какие паруса. Правда, и во время дурной погоды мы несколько раз пробовали ставить паруса, чтобы сделать корабль более остойчивым, но во всех этих случаях ветер просто срывал и уносил их в море. «Куниа» делал то же самое с одинаковым успехом. Наш ужин в тот вечер прошел очень удачно, мы разошлись только под утро.

На следующее утро, 14 января, мы заметили первый айсберг и прошли от него на расстоянии около 4 километроов. Он имел обычную для антарктических айсбергов плоскую форму, бока его были мертвенно белого цвета. При виде этого первого вестника скованного льдами юга у Бакли вновь разгорелось желание остаться с нами. Ему явно тяжело было покидать нашу маленькую компанию. Утром этого дня на небе наблюдался приметный пояс облаков. Их направление указывало на течение в верхних слоях воздуха. Профессор Дэвид вместе с Коттоном занялись определением высоты этого пояса, чтобы попытаться выяснить нижнюю границу верхних воздушных течений. По краям облачного пояса был сделан ряд измерений частично секстантом, частично уровнем Эбнея, В результате нескольких определений высота пояса была установлена приблизительно в 4000 метров. Этот пояс облаков передвигался в восточно-северо-восточном направлении со скоростью примерно 22 километра в час, тогда как на поверхности моря в то же самое время дул слабый западный ветер. В полдень наше положение было 63°59’ ю. ш. и 179°47’ з. д., так что мы пересекли уже 180° меридиан.

Во второй половине дня мы миновали еще два айсберга с их обычными хвостами из мелкого льда с подветренной стороны. Море изменило свой цвет, из свинцово-синего стало зеленовато-серым. Альбатросы встречались в значительно меньшем количестве, и те, которые летели за судном, были большей частью темной окраски. Кроме них, встречались иногда капские голуби^[44], вильсоновы качурки^[45], а также маленькая серая птичка, которая обычно водится вблизи плавучих льдов, но научного названия которой я не знаю, мы их называли просто «ледовыми птицами».

Другим признаком близости льдов была температура воздуха и воды – она упала до нуля. Все указывало на близость плавучих льдов, о чем мы сигналом сообщили на «Куниа». Я просил также капитана Ивенса заколоть и освежевать наших овец, находившихся на его судне, так как туши легче будет перевезти, когда настанет время расставаться. Погода оставалась хорошей всю ночь, дул легкий ветер.

На следующее утро видимость была довольно плохая от налетавших временами небольших снежных шквалов, а около 9 часов мы увидели с южной стороны лед, просвечивающий сквозь туман. Он как будто бы простирался с юго-запада на юго-восток и был, по-видимому, предшественником плавучего льда. Теперь настало время для «Куниа» покинуть нас после буксировки на расстояние 2430 километров. Это настоящий рекорд буксировки для судна, которое вовсе для этой цели не приспособлено. Прежде чем окончательно расстаться с нами, «Куниа» поставил еще один рекорд: он был первым стальным судном, пересекшим Южный полярный круг.

Около 10 часов я решил отправить на «Куниа» капитана Ингленда и Бакли с нашей почтой. На письма мы наклеили специальные марки, выпущенные для нас правительством Новой Зеландии. Волнение опять стало увеличиваться, ветер становился сильнее, поэтому мы торопились поскорее отправить вельбот. Он был благополучно спущен на воду в подходящий момент, когда отошла волна. Бакли со своим прогулочным чемоданчиком вскочил в него. Мы прокричали ему троекратное «ура!», и вельбот отправился в трудное плавание. Капитан Ивенс, со свойственной ему предупредительностью, постарался помочь команде вельбота тем, что выбросил навстречу с кормы на длинном лине спасательный круг. Минут через 25 тяжелой гребли против волны и ветра вельбот добрался до круга, его выловили и по линю подтянули к борту парохода. Я был очень рад, что через короткий срок наш вельбот возвратился обратно. Ветер становился все сильнее и сильнее, разыгрывалась волна. Мы вылили на поверхность моря некоторое количество масла и, улучив удобный момент, благополучно подняли вельбот на борт.

С «Куниа» на вельботе был доставлен тонкий линь. Затем, по нашему сигналу, капитан Ивенс выпустил на лине более толстый трос, который мы вытащили на борт, и поставил своё судно насколько возможно ближе к нам, чтобы мы могли по тросу перетащить туши овец на «Нимрод». Десять туш были привязаны к тросу и после немалых трудов с нашей стороны попали на палубу «Нимрода». В то же время значительная часть нашей команды работала на старомодном брашпиле, медленно, звено за звеном, подбирая цепи, к которым был прикреплен буксирный канат. Одновременно «Куниа» выбирал свой буксир, насколько это было возможно. От внезапного натяжения наш тяжелый линь вырвался, и его унесло, прежде чем мы успели получить вторую порцию пропитавшейся водой баранины. Капитан Ивенс подвел «Куниа» к корме «Нимрода». Линь, к которому были прикреплены туши, бросили нам на борт, но только мы стали втягивать его, как он лопнул. Нам оставалось с грустью взирать на то, как свежая баранина уплывает по волнам. Вскоре она скрылась из виду, но ее местонахождение можно было определить по кружащим над ней альбатросам, которые, без сомнения, были приятно поражены таким угощением.

«Нимрод» в разрезе

1 – бак, 2 – склад, 3 – цепной ящик, 4 – передний трюм, 5 – нижний трюм, 6 – кочегарка, 7 – судовой плотник, 8 – камбуз, 9 – машинное отделение, 10 – машинное отделение, 11 – котел, 12 – задний трюм, 13 – нижний трюм, 14 – задний мостик, 15 – офицерские каюты, 16 – каюта капитана, 17 – «устричный закоулок»

Примерно в 12 часов 15 минут капитан Ивенс сигнализировал, что собирается обрубить буксирный канат, так как при увеличивающемся волнении оба судна находятся в слишком опасной близости друг к другу. Затем мы увидели, как поднялся и упал несколько раз топор, и канат был перерублен. «Куниа» выполнил свою задачу, отныне «Нимрод» мог полагаться лишь на свои собственные силы. Наш сотоварищ развернулся, обошел вокруг нас. На обоих судах прокричали прощальное приветствие, и затем «Куниа» взял направление на север, домой, и исчез в сером снежном тумане. Мы еще долго после полудня возились с втаскиванием на борт 260 метров каната и 55 метров стального троса, висевших на носу судна. Брашпиль поворачивали при помощи рычагов, разделив людей на две группы, одна из которых работала с рычагами у левого, другая у правого борта. Они трудились непрерывно с полудня до 7 часов вечера, выбирая трос виток за витком. Наконец, мы смогли идти далее и повернули прямо на юг, приготовившись пробиваться сквозь пояс плавучих льдов, охраняющих подход к морю Росса. Погода прояснилась, и мы прошли мимо льдов, которые видели утром; как оказалось, это был толстый береговой лед, двигавшийся разрозненными массами. Постепенно мы прокладывали себе путь через эти скопления льда и невысоких торосов, большинство которых было высотой от 12 до 15 метров, хотя отдельные достигали и 30 метров.

С 2 часов утра 16 января айсберги стали встречаться в большем количестве. Пожалуй, их нельзя было назвать айсбергами, так как средняя высота их была всего около 6 метров, и на основании того, что мне приходилось видеть впоследствии, я полагаю, что этот лед образовался скорее всего где-нибудь у береговой черты. Все эти льдины, мимо которых мы проходили, не имели ни малейшего сходства с обычным плавучим льдом.

Около 3 часов мы вошли в полосу столовых гор от 25 до 45 мет-ров вышиной. Все утро при превосходной погоде и при легком северном ветре мы шли сквозь широкие улицы и узкие закоулки этой замечательной ледяной Венеции. Перо мое не в силах описать этого волшебного зрелища. С верхушки мачты «Нимрода», из так называемого «вороньего гнезда», можно было видеть всюду, куда только достигал взор, огромные белые, с отвесными стенами горы, протянувшиеся к югу, к востоку и западу, составлявшие яркий контраст с темно-синей водой между ними. Таинственная и роковая тишина царила на улицах этого огромного, ненаселенного белого города. Не было никаких признаков жизни, лишь иногда маленький снежный буревестник, невидимый на фоне блестящих гор, показывался на миг, когда пролетал над темной водой, почти касаясь ее своими белоснежными крыльями.

Снежный буревестник (англ. – Snow petrel) – небольшая, величиной с голубя белоснежная птица с небольшим черным клювом и черными лапками из семейства настоящих буревестников. Размах крыльев 50–60 см. «Появление этой красивой птицы, – пишут советские натуралисты, участники плавания антарктической китобойной флотилии «Слава» В. Арсеньев и В. Земский, – предвещает близкие ледяные поля и ледяные горы. Название птицы отражает не только ее окраску, но и среду, в которой она обитает. Снежный буревестник не только тесно привязан к морским льдам, но залетает даже в глубь антарктического материка, и его находили в 76 милях (около 150 км) от берега океана» (В. Арсеньев и В. Земский. Цит. соч.).

Винт «Нимрода» поднимал легкую волну за кормой. Иногда, потревоженные этим непривычным движением, огромные массы льда и снега срывались с гор и с грохотом падали в воду позади нас. Некоторые из айсбергов выветрились и приняли фантастические очертания, более характерные для Арктики – на их острых пиках отражались лучи утреннего солнца. При всем великолепии этой картины она возбуждала во мне некоторую тревогу. Я знал, что если начнется ветер и захватит нас в этом лабиринте из плавучего льда, нам придется плохо. Между тем с севера ползло уже подозрительное темное облако. Несколько хлопьев начавшего падать снега предвещало приближение влажного северного ветра. Я был чрезвычайно обрадован, когда около 3 часов пополудни увидел с «вороньего гнезда» впереди чистую воду. Мы прошли еще немного по извилистым улицам ледяного города и вошли в совершенно чистое ото льда море Росса.

Впервые удалось судну войти в это море, не испытав задержки в плавучих льдах. Я полагаю, что успех наш в этом отношении обусловливался тем, что мы отклонились к востоку и, таким образом, обошли лед, отделившийся от континента и от Ледяного барьера и направившийся на северо-запад. Опыт мне подсказывал, что восточный путь является наилучшим.

Теперь длинная полоса айсбергов, через которую мы шли более 128 км с севера на юг, осталась позади. На какое расстояние простиралась она к востоку и к западу, неизвестно, но я полагаю, не будет преувеличением сказать, что состояла она из многих тысяч айсбергов. Об их происхождении можно было только догадываться; вероятно, их принесло от того края Ледяного барьера, который находится восточнее Земли короля Эдуарда VII. Если это так, то там барьер должен быть ниже, чем Великий ледяной барьер, но более равномерен по высоте, так как высота большинства айсбергов, мимо которых мы проходили, не превышала 40 метров и все они примерно одинаковой толщины.