Глава 8
Послание Валантену

День уже клонился к вечеру, когда Валантен в сопровождении верного Лебрака приехал в Сад растений. Это место инспектору было хорошо знакомо с тех времен, когда он постигал премудрости химии экстрактивных веществ под руководством профессора Пеллетье. Тогда он прилежно наведывался в ботанический сад, изучая многочисленные образцы тропической флоры в теплицах, устроенных там еще Вайяном и Бюффоном ^[36]. И он до сих пор помнил свое восторженное изумление, когда ему впервые открыли доступ к знаменитому Восточному гербарию, хранящемуся в библиотеке Музея естествознания. В ту пору Валантен, страстно увлеченный научным прогрессом, был буквально заворожен этой работой Турнефора ^[37], медика и ботаника Людовика XIV, описавшего более 1400 видов лекарственных растений.

Но сейчас Валантен был от всего этого уже очень далек. И когда он с помощником подходил к решетчатой ограде на площади Валюбера, мысли его были заняты только двумя трупами и адресованным ему таинственным письмом. Обоих полицейских встретили на входе в сад двое мужчин, разительно отличавшихся друг от друга. Первый был не кем иным, как Жоржем Кювье, анатомом, занимавшим пост директора Музея естествознания. Невысокий, субтильный ученый, которому в ту пору было за шестьдесят, носил узкий сюртук с высоким воротником и двойным рядом пуговиц. Вид у него был потрясенный и растерянный. Он то и дело нервно проводил рукой по пышным седым волосам, завитым на старомодный манер, а его глаза навыкате пребывали в постоянном движении за толстыми стеклами лорнета, отчего казалось, что в глазницах перекатываются бильярдные шары. Чуть поодаль от него держался молчаливый великан в фартуке, какие носят садовники. Кювье представил его как работника зверинца, отвечающего за хищников, не назвав имени.

– Чудовищное происшествие, совершенно чудовищное, – то и дело повторял субтильный директор, когда вел за собой полицейских к ближайшим строениям. – Право слово, чудовищное. Ничего подобного в истории зверинца раньше не было, хвала Господу.

Четверо мужчин прошли мимо здания, где содержались дикие животные, обогнули ротонду и приблизились к медвежьим ямам. Там у хижины-землянки с соломенной крышей их ждали комиссар полицейского участка двенадцатого округа и несколько его сержантов. Комиссар был в высоком цилиндре, из тех, что называют «печными трубами», в уставном сером рединготе и с напомаженными усами. Спасаясь от холода и сырости, главный страж порядка пританцовывал на месте и похлопывал себя по предплечьям. Звали его то ли Кола, то ли Колен. Он заявил, что не собирался беспокоить молодого коллегу по пустякам, но ему показали письмо, найденное на одном из трупов, и он счел за лучшее отправить к инспектору Верну своего человека. Затем, не оставив Валантену времени задать ни единого вопроса, комиссар во всех подробностях изложил свое мнение о случившемся, высокомерничая, пыжась и всячески выказывая превосходство профессионала, который оказался здесь первым и уже узнал все, что можно было узнать.

По предварительным данным, жертвы проникли на территорию ботанического сада тайно. По всей видимости, это произошло в ночь с четверга на пятницу, поскольку на следующее утро сторож обнаружил, что висячий замок на воротах Константина взломан. Мотивы вторжения, как и личности преступников, остаются неизвестными. Не ясно также, что заставило их совершить столь безумную глупость – залезть в яму к медведям. Но так или иначе, все закончилось бойней.

– Зрелище совершенно чудовищное, – счел необходимым в очередной раз подчеркнуть Кювье неприятно плаксивым голосом.

Валантен воспользовался вмешательством директора музея, чтобы положить конец разглагольствованиям Кола или Колена, и успел вставить вопрос, где находятся найденные останки.

Комиссар презрительно указал подбородком на хижину с соломенной крышей:

– Вон в той землянке служители хранят инвентарь, там мы и положили носилки. Я жду, когда сад закроют для публики на ночь, чтобы их вынести. Мало ли что. Лучше не рисковать, а то кто-нибудь непременно грохнется в обморок или ударится в панику.

– А письмо? Могу я на него взглянуть? – сухо осведомился инспектор, нетерпеливо протянув руку.

Комиссар полез за пазуху, порылся пару секунд во внутреннем кармане редингота, извлек означенное письмо и не без некоторых колебаний протянул инспектору. Это оказался обычный лист бумаги, сложенный и запечатанный черным воском. На печати был выдавлен крест. Внутри лежал какой-то твердый предмет – Валантен прощупал его сквозь бумагу и подумал, что это маленький ключ. После этого он перевернул послание. Несмотря на сгущавшиеся в саду тени, инспектор различил на другой стороне свое имя, аккуратно выведенное пером. Почерк был не лишен изящества, но ему не знаком.

С тех пор как комиссар участка упомянул в своем рассказе ночь с четверга на пятницу, Валантена не покидало дурное предчувствие, которое лишь усиливалось от общей нервозности, овладевшей им. Он сунул письмо в карман и решительным шагом двинулся к хижине. Исидор Лебрак и высокий тип в фартуке последовали за ним, тогда как Кола-Колен остался на месте, рядом с Кювье, явно обиженный тем, что его профессиональные качества не оценили по достоинству.

Внутри хижина-землянка была скудно освещена двумя фонарями с побуревшими от пламени внутри стеклами. Густой, почти удушающий смрад заполнял все помещение. На грубо обтесанных досках пола лежали две пары носилок, прикрытые простынями.

Валантен, взяв фонарь, присел на корточки рядом с носилками, окинул взглядом проступающие под простынями очертания тел и приподнял край полотна на ближайшем. Лебрак, наклонившийся было у него над плечом, чтобы лучше видеть, зажал рот рукой, бросился к дверному проему, и его вырвало. То, что лежало там, под простыней в страшных бурых пятнах, нельзя было назвать трупом. То, что там лежало, ничем не напоминало человека. Это была груда окровавленных кусков мяса и наполовину обглоданных костей, среди которых кое-где виднелись лоскуты кожи и клочья волос, да обрывки кишок перламутрово поблескивали сквозь прорехи в одежде.

Сдержав рвотный позыв, Валантен откинул простыню на других носилках, открыв точно такую же отвратительную картину, с той лишь разницей, что второе тело принадлежало настоящему великану – оно было в два раза длиннее того, что находилось рядом. И голова у второго пострадала меньше. Валантен поднес поближе фонарь – и сразу понял, с кем имеет дело. Лицо казалось темным и как будто смазанным, как краска на холсте, из-за глубоких царапин от медвежьих когтей и запекшейся крови. Видны были только очертания челюсти, форма лба и основание свернутого набок носа. Однако сомнений у инспектора не возникло. Перед ним лежал бандит по прозвищу Образина.

– Где именно их нашли? – спросил Валантен человека в фартуке, выпрямляясь.

Служитель зверинца указал на открытый люк в полу:

– Это ход в самую большую из наших медвежьих ям. Медведи гуляют по ней, а живут в специально обустроенной пещере. Мы чистим тут все раз в неделю. Сегодня была моя смена, и я нашел трупы.

Валантен видел, что Лебрак уже пришел в себя, но все же посоветовал ему выйти на воздух, подышать, после чего последовал за служителем, который спускался в люк. Лестница с неровными ступенями уходила глубоко в землю, и свет фонарей заставлял тревожно колыхаться тени на земляных стенках. Здесь к трупному зловонию примешивался звериный дух. И теперь Валантену сделалось совсем нехорошо. Каждый раз, когда он оказывался в замкнутом пространстве под землей, у него начиналось сильное головокружение, воспоминания о мучениях, которым он подвергался много лет назад в погребе Викария, лавиной вырывались из памяти. Вот и теперь в приступе невыносимого ужаса у него сдавило горло, и внезапно оказалось, что он не может нормально дышать. Пришлось остановиться, прислониться спиной к стене и развязать галстук.

Высокий служитель в фартуке неправильно понял причину его слабости.

– Да не бойтесь, – решил он успокоить инспектора, – медведей уже перевели в другую яму. Директор говорит, завтра придется забить их насмерть. Жалость-то какая! Звери у нас славные, месье, и совсем они не агрессивные, если знать, как с ними общаться.

– Как же вы тогда объясните, что они разорвали в клочья тех двух бедолаг? – поинтересовался Валантен, оттягивая пальцем воротник рубашки.

Служитель пожал плечами с некоторой обреченностью:

– Так не надо было в яму-то лезть ни с того ни с сего. Это же все равно что голову в пасть ко льву совать.

– Разве хижина не запирается на ключ? Так было бы проще избежать несчастных случаев.

– Люк запирается, так что посетители сада вниз попасть не могут. Но при всем моем уважении, месье, эта бойня не была несчастным случаем.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Валантен.

– Честное слово, я уже пытался это объяснить вашему сослуживцу наверху. Тому, у которого усы за метр воняют помадой с ладаном. Но он, похоже, решил, что я просто хочу отвертеться от ответственности. В общем, он не захотел меня слушать, хотя, конечно, может, это я сам виноват, что не сумел ему правильно все растолковать, вы уж отметьте у себя, пожалуйста.

– Давайте, дружище, рассказывайте уже. Почему вы считаете, что это не мог быть несчастный случай?

– Потому что те бедолаги, которых вы видели там, наверху, они той ночью в парк притащились не вдвоем. С ними был еще по меньшей мере один шутник.

– Что навело вас на эту мысль?

– Видите дверь в низу лестницы? Она закрывается на висячий замок. И я нашел ее запертой, когда спустился сюда, чтобы вычистить яму. А поскольку те двое, которыми поужинали мои мишки, не могли сами навесить замок с этой стороны, значит, с ними был кто-то третий. Хотите знать мое мнение? По мне, так это был дурацкий розыгрыш, который вышел им боком.

Валантен задумчиво покивал. От комментариев он, однако, воздержался и начал подниматься по ступенькам обратно в хижину.

– Вы что, не хотите взглянуть на яму и пещеру медведей?

– В этом уже нет необходимости. Вы сказали мне все, что я хотел знать.

В хижине Валантен поставил фонарь на стол, оказавшийся там единственным предметом мебели, перевернул пустое ведро и уселся на него, как на табуретку. Затем он достал из кармана таинственное письмо, найденное на трупе, и развернул его. Как он и подозревал, внутри лежал латунный ключик. Послание было не слишком длинное – всего два-три десятка строк. И от первых же слов кровь заледенела у Валантена в жилах.

Дорогое мое дитя, я давно уж отчаялся тебя найти. А между тем сил на поиски я не жалел! После твоего побега я мир вверх дном перевернул ради воссоединения с тобой. Увы, тщетно… Ты исчез, будто ангелом вернулся на Небеса. Однако же смириться и забыть тебя я не мог. Как же мне тебя не хватало все эти годы! Годы, прошедшие в бегах и для меня самого, заставившие научиться скрываться. Ибо неведомо откуда появился человек, начавший на меня неутомимую охоту. Он преследовал меня без передышки, и мне понадобилось употребить все силы своего разума и воображения не только на то, чтобы от него ускользать, но и чтобы выяснить, кто он такой. Впрочем, кому, как не тебе, знать, что кладезь терпения и решимости, потребных для достижения цели, у меня неисчерпаем. В конце концов я узнал его имя – Гиацинт Верн. Нашел, где он живет, изучил его привычки. За врагом всегда нужно какое-то время следовать в его тени, перед тем как нанести удар.

Я так и сделал!

Но на место Гиацинта Верна пришел другой. Его сын. Сначала я не понимал причину столь неистового упорства, им проявляемого. Не понимал до тех пор, пока не взглянул тебе в глаза. Ибо, несмотря на столько минувших и потерянных лет, я узнал тебя мгновенно. Стало быть, и ты меня тоже не забыл. Я оставил в тебе столь глубокий след, что мы навсегда связаны вне времени и пространства, и у тебя не было иного выбора, как в свой черед начать меня искать. Не волнуйся, дитя мое, скоро мы будем вместе. Но разумеется, ты не можешь не понимать, что я не вправе закрыть глаза на твои проступки – на непростительное бегство и на то, что ты натравил на меня этих двух паршивых псов. Придется мне тебя за это наказать.

Ибо кого любишь, того и наказывать дóлжно. А уж Господу ведомо, сколь велика и горяча моя любовь к тебе!

До скорой встречи, дитя мое.

Викарий