23 декабря, 11:31
– Милый, скажи мне, что крепко держишь пакет с кольцом? Двумя руками.
– Не-а. Просто покачиваю им на мизинчике, на самом кончике, вот-вот уроню, – говорю я матери. – Думаешь, плохая идея?
Она страдальчески вздыхает в трубку.
– Все шутят о таком, пока их не обворуют, Томми.
Улыбаюсь. Как же давно я не слышал этой лекции! И этого прозвища тоже.
– Поэтому сейчас тебе очень пригодился бы тот пояс для денег, который я тебе подарила на день рождения, – продолжает она. – Знаю, в отзывах писали, что он так трет, что от него выпадают волосы на животе, но если подумать, то это не такая уж большая цена за спокойствие и безопасность всех твоих ценностей. И к слову о потере волос: на последнем фото, которое ты прислал, я заметила, что у тебя немного редеют виски. Я поговорила со своей парикмахершей, она дала мне капли для тебя…
Моя мама, дамы и господа. Знакомьтесь, Нэнси Уолш!
Вы не поверите, но это не самая неловкая наша беседа за этот месяц. Даже за эту неделю. В понедельник мама прислала мне фото родинки на бедре у отца и спросила, всегда ли она там была. Потому что я, очевидно, слежу за такими вещами.
А еще папа спал, когда она его сфотографировала, и я не могу определиться, усугубляет это ситуацию или нет.
Мама… ну, она мама.
Она беспокоится, она во все вмешивается – все потому, что она сильно нас любит.
Причины для беспокойства у нее могут быть самые разные: что ее внучки не могут выбрать домоводство как предмет в школе; чьи-то подозрительные родинки; то, что моя сестра не может испечь торт, который не проваливался бы в середине; и, если говорить обо мне, – тот факт, что я живу в Нью-Йорке.
Я единственный ее ребенок, который живет в другом часовом поясе. Черт, да, я единственный ребенок, который живет в радиусе больше тридцати миль от нее.
Все это ведет к тому, что мама чересчур обеспокоена преступностью в Нью-Йорке. Благодаря моей вредной младшей сестре, настроившей в мамином телефоне гугл-оповещения о «преступлениях в Нью-Йорке», я, как вы можете себе представить, время от времени получаю сообщения, справляющиеся, не был ли я в Морнингсайд Хайтс в три часа утра или в баре в Алфабет-Сити в полночь.
– Просто пообещай не спускаться в метро, когда при тебе кольцо, – продолжает мама. – Я же отправила тебе то видео о пиратах в подземке? Я нашла его на ютьюбе.
Окей, в этом я сам виноват. На прошлый День благодарения я отправил маме ссылку на кулинарное видео с ютьюба, где объясняли, что индейку теперь не обязательно готовить в пакете.
(Спойлер: на ужин была индейка, запеченная в пакете.)
Так что с ютьюбом ее познакомил я. Ей очень понравилось, и теперь алгоритм держит ее на строгой диете из видео категории «страна на грани катастрофы».
Сколько катастроф может произойти в одной стране? Много, если верить моей матери.
– В общем, если все-таки спустишься в метро, мое мнение о тебе никак не изменится, если у тебя при себе пушка, – говорит она.
– Мам. Не называй это «пушкой». И почему ты это сказала, как Роберт Де Ниро? – Я ступаю на проезжую часть, чтобы не столкнуться с приближающейся ко мне по тротуару семье из восьми человек в одинаковых свитерах. Велосипедист резко сворачивает и звякает звонком в мою сторону, хотя мы избежали столкновения и между нами футов шесть как минимум.
– Что это было? – спрашивает мама, повышая голос, чтобы перекричать сирену проезжающей мимо скорой. – Том? Тебя ножом пырнули?
– Нет, мама. Меня не пырнули ножом, потому что я не хорист в «Вестсайдской истории»[13]. – Делаю глубокий вдох: – Слушай. Кольцо в безопасности. Я тоже. Пожалуйста, ради всего святого, не надо снова класть перцовый баллончик в мой носок.
– О, милый, не волнуйся! Я уже спрятала его в твой ящик для белья, чтобы не позорить тебя в рождественское утро. Я знаю, это Рождество – особенное.
Наконец-то! Нормальная тема.
– Да. Очень особенное. Ло уже приехала? – спрашиваю я.
В идеальном мире мы с моей будущей невестой летели бы из Нью-Йорка в Чикаго вместе. Особенно учитывая, что это будет ее первая встреча с моей семьей.
Но у лучшей подружки Лоло из колледжа прошлым вечером в Миннеаполисе была вечеринка по случаю рождения ребенка, так что в Чикаго мы прибудем из разных городов с разницей в несколько часов.
– Еще нет, – отвечает мама. – Лукас только уехал ее встречать. Я так рада, что вы все четверо приедете на праздники и что у двоих из вас есть спутники жизни. Лучшее, что случится с Брентом в это Рождество, – это еще один не-Уолш за праздничным столом.
– Это точно! – Я знаю своего зятя не хуже, чем родного брата, и готов поспорить: лучшее, что случится с Брентом в это Рождество, – это новый гриль, который ему купила Мередит и который он уже заметил в гараже.
– Каждая мать об этом мечтает, Томми. Знать, что ее ребенок счастлив. Ты ведь счастлив?
– Да, мама, – не задумываясь, отвечаю я. – Я счастлив.
– Мне не терпится с ней познакомиться. Твоему папе тоже. И всем остальным! Я знаю, что мы говорили по телефону и по «Фейстайму», но мне хочется, чтобы она почувствовала себя частью семьи. Помню, ты говорил, она вегетарианка? В этом году я добавила грибы в болоньезе. Она же их ест?
– Как сказать, – моргаю я. – Да, она ест грибы, разумеется. Но разве… в болоньезе нет мяса?
Повисает озадаченная пауза.
– Конечно есть, Том. Это же болоньезе.
Тру лоб. «Отлично» за старания? Типа того?
– Слушай, мам, мне пора бежать. Надо поймать такси в самый час пик. Чтобы не рисковать встретить пиратов из подземки.
– Я знала! – немного самодовольно говорит она. – Знала, что они существуют.
Закатываю глаза, но только потому, что она меня не видит.
– И не надо мне тут глаза закатывать, Том!
Улыбаюсь.
– Увидимся через несколько часов.
23 декабря, 11:48
Я очень удивляюсь, когда немного времени спустя Айрин снова заглядывает ко мне в офис.
– Что ты!.. Уходи скорее. Ты должна уже быть на пути домой. Или, что даже лучше, – сразу в аэропорт!
– Ухожу, ухожу. – Айрин без надобности поправляет очки. Она всегда так делает, когда нервничает. – Я просто не могу перестать думать… Что, если все-таки не в этом году, милая?
У меня немного сводит желудок от ее слов, но я притворяюсь, что спокойна и уверенна, и откладываю телефон в сторону.
– Все случится в этом году.
Айрин выглядит все так же обеспокоенно.
– Но если он не… Это тебе сердце разобьет. Я не смогу снова на это смотреть.
– Вот тут я тебя остановлю, – говорю я с улыбкой. – Неужели ты не слышала? У меня нет сердца, чтобы его разбить. А если и есть, то в три раза меньше, чем должно быть[14].
Айрин не возвращает мою улыбку.
– Со мной не нужно притворяться. Не надо делать вид, что тебя ничего не волнует.
Отвожу взгляд. Мне неловко так открыто говорить об эмоциях. Особенно о моих эмоциях. Я знаю, Айрин со мной не согласится, но меня и правда не волнует, что меня называют холодной. Или роботом. Или Гринчем. На самом деле меня это даже устраивает. Когда окружающие считают, что тебе на все наплевать, никто не пристанет к тебе со сложными разговорами.
Никто не будет упоминать о вещах, от которых, если долго о них думать, хочется плакать. Или затрагивать темы, провоцирующие появление этого странного комка в горле, когда пытаешься сглотнуть.
– Просто мне кажется, ты очень большое значение придаешь одному этому моменту, – поспешно добавляет Айрин. – В жизни есть и другие вещи. Важные вещи. Особенно в это время года…
Сдерживаю вздох. Снова об этом?
– Это время года не для всех одинаковое, – говорю я мягко, но уверенно. – Я рада, что вы с Мэнни и детьми счастливы. И я уважаю тот факт, что для большинства это время года связано с родными и близкими, и все такое. Но дня меня декабрь означает кое-что другое, в значительной степени болезненное. Так что прошу тебя. Пожалуйста, не надо относиться ко мне с пренебрежением из-за того, что я так сильно мечтаю об этом. Это моя цель. Это важно для меня.
Это было важно для папы.
Айрин смиренно вздыхает.
– Ты права. Конечно, ты права. Твоя жизнь, твой выбор.
Вот именно. Благодарно киваю и снова беру в руки телефон, считая разговор законченным.
– Просто с тех пор, как…
Резко поднимаю голову и грожу ей пальцем.
– Айрин. Я тебя люблю. Вполне возможно, ты единственный человек в этом городе, которого я люблю. Но скажи мне, пожалуйста, о чем мы не говорим? Никогда?
Она фыркает.
– Знаю.
– А о ком мы не говорим? – добавляю я.
Сокрушенное выражение лица Айрин превращается в сочувствующее или еще хуже… это что, жалость?
Это действует мне на все оставшиеся после Silver Bells и рождественских туристов нервы.
Поворачиваюсь на кресле и смотрю в окно, чтобы скрыться от пытливого взгляда Айрин. Небо того плотного белого цвета, от которого у каждого ребенка захватывает дух в предвкушении снеговиков и горячего шоколада.
– Позвони-ка Мэнни, скажи, чтобы начал собирать вещи, – говорю я. – Вам придется поторопиться, если не хотите застрять по пути в аэропорт из-за погоды.
– Спасибо, что использовала свои мили и достала нам в последний момент билеты. Тебе точно ни с чем не нужно помочь, пока я не ушла?
– Я сегодня тоже раньше заканчиваю, – говорю я. – У меня свидание с женским доктором, помнишь?
Это ложь. Несколько минут назад мне позвонили от врача и попросили перенести запись на следующую неделю из-за непогоды. Но я умею читать выражение лица Айрин, и то, которое у нее сейчас, означает, что она вот-вот упрется и начнет меня опекать, даже если из-за этого пропустит свой рейс.
Я категорически против. Поднимаюсь с места, кладу ноутбук в портфель, беру его и свою сумку.
– На самом деле мне уже пора!
– Хорошо, но… Ой! Кэтрин! Я только вспомнила: я же тебе подарок не подарила. Завтра собиралась принести.
Обхожу стол и заключаю ее в, будем честны, довольно неловкие объятия, потому что у меня не так много опыта в физическом выражении привязанности.
Айрин, кажется, удивлена моим поступком. Впрочем, она, судя по всему, совсем не против моей неуклюжести, потому что крепко обнимает меня в ответ. Ее объятия теплые и пахнут апельсинами и корицей.
В необычном порыве целую ее в щеку. Для этого мне приходится наклониться. Я ростом пять футов и восемь дюймов без каблуков, а я всегда ношу каблуки. Айрин – пять футов и дюйм[15] и всегда носит балетки.
– Давай обменяемся подарками на Новый год, – говорю я ей.
– Не смей мне ничего покупать, юная леди, – командует Айрин материнским тоном. – Ты подарила мне отпуск. Время с семьей – это лучший подарок, о котором я могу просить, – шепчет она, как будто люди из отдела кадров кроются в тени и только и ждут, чтобы потребовать ее увольнения. – Хорошо? Никаких подарков.
Отдаю ей честь вместо ответа.
Мы обе знаем, что я все равно подарю ей подарок. Дизайнерскую сумку, которую она сама себе ни за что не купила бы. Я купила ее несколько месяцев назад, когда увидела в витрине в Сохо. Она огромная, потому что эта женщина таскает с собой половину своей жизни, и красная, потому что это ее любимый цвет.
Заставляю Айрин поклясться здоровьем ее любимой орхидеи в горшке, что она покинет офис в течение следующих пяти минут, и выбираюсь в лобби, к лифтам. Удивительно, но я чувствую легкий трепет в груди оттого, что ухожу с работы пораньше.
Хотя я и не верю в то, что надвигающаяся метель будет так страшна, как о ней говорят, я знаю, что, как только пойдет снег, все сойдут с ума. Я бы предпочла быть у себя на диване с отличным Бароло, когда это произойдет.
Судя по всему, не я одна такая умная, потому что у лифтов собралась необычно большая толпа. Чтобы никому не пришло в голову попытаться втянуть меня в ужасающие разговоры о погоде, достаю телефон и притворяюсь, что очень занята.
Не помогает.
– Здравствуйте, Кэтрин! Счастливого вам Рождества!
Поднимаю взгляд от телефона и моргаю. Я знаю этого мужчину, но никак не могу вспомнить его имя.
Майк?
Мэтт?
Хм. Не то. Знаю только, что он недавно у нас и приехал из Техаса. Гарри и Джо все уши прожужжали о том, как они «выцарапали» его, потому что в Далласе он, очевидно, был звездой юридической сцены. Я пока не сложила о нем мнение, надо сначала увидеть его в деле.
Майк-Мэтт… Мартин? Эх. Снова мимо.
Кем бы он ни был, он… неплох. Ему сильно за сорок. Он шатен. Вроде бы приятный.
Могу позволить себе такие щедрые комплименты, потому что знаю: он не претендует на партнерство. Слишком новый сотрудник.
За это я одаряю его улыбкой.
– Как скажете.
Он моргает, но принимает мой неловкий ответ. Мы заходим в лифт.
– Вы как, к метели готовы?
– Не то слово. Лыжи, сигнальный пистолет – все при мне. – Я похлопываю себя по бедру.
– Вот вы шутите, а я все слышу, что зимний шторм Барри будет настоящим монстром!
Отвлекаюсь от телефона.
– Что еще за Барри?
– Они его так назвали. Этот шторм.
– А. «Они» – это метеорологи, – говорю я тоном, который обычно приберегаю для астрологов. И те и другие занимаются псевдонаукой.
– Это главная новость сегодняшнего дня, все только об этом и пишут. Барри вроде как может стать самым сильным штормом этого века!
Я не удостаиваю это заявление ответом, но мой собеседник намека не понимает и продолжает болтать, опуская глаза к телефону.
– Черт. Спрос сейчас безумный, – бормочет он и показывает мне экран с открытым приложением, которое, видимо, должно что-то для меня значить. – Вы же на севере города живете, да? Не хотите вместе поехать? Ждать всего восемь минут, неплохо для Пятой авеню в это время суток.
Тихонько усмехаюсь, и он смотрит на меня с озадаченной улыбкой.
– Я что-то упустил?
– Знаю, вы тут недавно, но… настоящие ньюйоркцы ездят на желтых такси, – говорю я.
– Сколько же нужно здесь прожить, чтобы стать настоящим ньюйоркцем? – удивленно спрашивает он.
Скорее всего, вопрос риторический, но я все равно задумываюсь, потому что эта тема достойна размышлений.
И правда, когда же ты становишься ньюйоркцем?
Для всех по-разному. Ненавижу такие расплывчатые ответы, но тут это чистая правда. Кто-то может прожить здесь двадцать лет, но так и не измениться. Другие проникаются городом за какие-то недели.
– Расслабьтесь, Кэтрин! Я пошутил, – говорит Мэтт-Майк-Мартин. – Думаю, в душе я навсегда останусь техасцем. Я и не возражаю!
Мы выходим из лифта, и на этом разговор должен бы закончиться, но в лобби полно народу, поэтому нам приходится идти медленно. И вместе.
– Так вы в городе остаетесь на праздники?
Бр-р. Беседа продолжается.
– Да.
– Я тоже. Семья жены приезжает, – делится он со страдающим выражением лица. Из-за этой гримасы он начинает больше мне нравиться. Не потому, что я разделяю его муки с ужасными родственниками, но из-за того, что он первый за весь день человек, который понимает: Рождество – это не только снежинки и сахарные тросточки.
– Они замечательные, – продолжает он принужденно-радостным тоном. Мы выходим на улицу. – Просто… сами понимаете. Мне надо их чем-то занять на целых четыре вечера, чтобы разговоры не сводились к тому, как все плохо с нашей системой здравоохранения и растущими ценами на пшеницу.
– Ага. – Я сразу же иду к бордюру и поднимаю руку, высматривая на забитой улице желтые машины. В частности, те, у которых на крыше горит надпись, означающая, что они свободны.
– Вы что, серьезно рассчитываете поймать такси на Пятой авеню в декабре в час пик? – спрашивает он со смешком. – Может, я и не ньюйоркец, но даже я знаю, что это безумие. Серьезно. Прекратите. Садитесь со мной в «Убер». Ждать уже всего шесть минут.
– Без обид, Техас. Я пользуюсь только желтыми. Самый надежный и безопасный способ передвижения по городу!
Такси подъезжает и останавливается прямо передо мной. Не могу сдержаться и самодовольно улыбаюсь ему через плечо. А я что говорила?
Он качает головой, все еще улыбаясь своей неугасающей улыбкой.
– Ваша правда. Ну, счастливого Рождества, Кэтрин!
– Хорошо. – Я бросаю сумку с компьютером в салон и собираюсь было забраться следом, но в последний момент неохотно оглядываюсь: – Не хотите тоже поехать? Раз уж нам по пути?
– Да нет. – Он покачивает телефоном. – Ждать пять минут. Но спасибо!
– Не за что, – говорю я и надеюсь, что мое облегчение не слишком очевидно.
Снова начинаю садиться в машину и снова останавливаюсь. Поворачиваюсь.
Не знаю, что на меня находит. Правда не знаю.
О проекте
О подписке