Но у этой модели капитализма было узкое место: она допускала риск того, что проигравших может оказаться гораздо больше, чем выигравших, а это поднимало важную проблему ее легитимности. Модель ущемляла интересы тех, кто уже осознал себя собственником, и тех, кто совсем не имел собственности. Поддерживать классический либеральный рыночный порядок вопреки интересам растущего числа людей, чувствовавших себя беззащитными, было непросто. Согласно многим классическим толкованиям термина «кризис», предлагаемым, в частности, марксистской и австрийской школами, экономический и финансовый кризисы выполняют ту же функцию, что и войны между различными странами. Они уничтожают слабых и неэффективных и возвышают сильных и успешных. Они расчищают площадку для дальнейшего роста и устраняют препятствия на его пути. Различие между этими двумя школами состояло в следующем: марксисты полагали, что всякий успешно преодоленный кризис лишь толкает систему к более крупным кризисам в будущем, и в конечном счете это приведет капитализм к кризису, с которым тот не сможет справиться, который станет фатальным, окончательным приговором. А до этого каждый кризис будет нести в себе семена последующего кризиса, создавая условия для нового скачка вверх, до тех пор пока возможности не будут исчерпаны и кризис не превратится в оковы. Австрийцы соглашались с марксистами в том, что кризисы являются неотъемлемой частью капиталистической экономики, средством периодического самообновления капитализма, но не считали, что это приведет к некоему непреодолимому, окончательному кризису. Они не понимали, почему цикл капиталистического производства не может продолжаться бесконечно при условии невмешательства государства в попытке предотвратить кризис.