Потом повернулась и вышла из спальни, закрыв за собой дверь. Я занервничал, чувствуя, что слишком далеко зашёл. Что я жестокий лицемер – ведь я был счастлив, что мы переспали в первую же ночь. Я по-прежнему любил её и знал, что всегда буду любить, но вместе с тем я знал, что мы движемся к разводу. Я представлял, как мы пытаемся поделить нашего ребёнка, как Лила живёт на две семьи. Я представлял отчимов, сводных братьев и сестёр, ссоры и скандалы. Представлял бессильную ненависть.

Но даже в самых жутких, отвратительных фантазиях я не мог представить того, что увидел утром: неряшливо нацарапанную записку на столе, сообщавшую, что Беатриз от нас уходит. Я сказал себе, что она не всерьёз. Что она, конечно, вернётся.

Но дни сменялись неделями, недели – месяцами. Я звонил, и писал, и отправлял сообщения, иногда взволнованные, чаще злые, но не получил ответа. Я был разъярён, сконфужен, унижен, я очень страдал. Я жалел себя и невыносимо жалел Лилу.

Хуже всего было то, что я не знал, как всё объяснить дочери. Я говорил себе даже, что Беатриз нет в живых, я вспоминал свои слова в ту ночь и убеждал себя, что без неё нам в самом деле лучше. Больше я никак не мог себя успокоить. Я понял, почему она ушла. Я действительно перегнул палку, я наговорил гадостей. Но я был не в силах понять, почему она не вернулась. Матери так себя не ведут. Отцы сплошь и рядом уходят из семьи, чтобы обзавестись новой или жить в одиночестве. Но матери всегда остаются.

Она ушла – вот и всё, что я мог сказать Лиле.

– Куда ушла? – спрашивала Лила, порой сквозь слёзы, хотя обычно изначальная причина этих слёз была в чём-то другом.

Я всегда отвечал уклончиво – в одно красивое место (на пляж в Бразилии? На небеса?), но всегда старался не врать. Ей и так непросто было это пережить, даже без лживых комментариев отца.

Со временем воспоминания Лилы о матери выцвели, и эта тема стала подниматься всё реже и реже. Моя мать помогала как могла со стрижками и нарядами, со всеми девичьими радостями и горестями. Это спасало. Но большую часть времени я был отцом-одиночкой. Я готовил и стирал, утром провожал её до автобуса, днём встречал, вечером укладывал спать. Я подстраивал свой рабочий график под её распорядок и практически отказался от личной жизни. Время от времени я ходил на свидания – мама соглашалась посидеть с Лилой – но ничего серьёзного не вышло. Отчасти потому, что я не встретил никого подходящего, отчасти потому, что у меня не было ни времени, ни сил, ни денег на кого-то, кроме Лилы. Если вам кажется, будто я жалуюсь, то вы правы. Воспитывать детей нелегко, даже если вы делите эти обязанности с супругом. В одиночку – это грёбаный ад.

Но мы справились, и я гордился тем, какую прекрасную дочь воспитал. Лила выросла красивой, умной, доброй, и весь мой мир вращался вокруг неё. Мы оба забыли о Беатриз и продолжили жить своей жизнью.

Но спустя пять лет она внезапно вернулась. Безо всякого предупреждения. В девятый день рождения Лилы. Настолько неудачно выбранное время, что я хочу предупредить всех без вести пропавших родителей: пожалуйста, налаживайте контакты со своими детьми до или после их дня рождения. Заявиться в сам день рождения или ещё в какой-нибудь важный для них день – не только нарциссизм, но и самая настоящая жестокость. Особенно если ваш ребёнок не ожидал, что вы вообще вернётесь. Особенно если вас не было так долго, что он вообще думать о вас забыл.

В тот год я, как сумел, устроил праздник – у меня никогда не получалось ничего спланировать заранее, а приглашать организаторов было бы слишком дорого. Так что я просто предложил Лиле пригласить трёх подружек с ночёвкой. У неё день рождения в июне, и нам всегда везло с погодой, но тот вечер выдался просто потрясающий. Девчонки бегали по саду, брызгая где попало водой из пульверизатора, а я жарил хот-доги и гамбургеры. Потом был шоколадный торт (спасибо маме), и Лила открывала подарки. Потом все четверо забрались в спальные мешки и заявили, что хотят смотреть фильм, пожалуй, слишком жутковатый для их возраста, но я спросил, разрешают ли им родители смотреть фильмы с рейтингом 13+, и они ответили, что да. Чувствуя себя замечательным папашей, я отправился спать.

Меня разбудила Лила, тряся за плечо. Вид у неё был изумлённый.

– Сколько времени? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она, потому что дети никогда не знают.

– Что случилось? – Я взглянул на часы и увидел, что почти полночь. Лила села на край кровати и произнесла слова, поразившие меня едва ли не больше всего в жизни.

– В дверях стоит мама, – сказала она, – и хочет с тобой поговорить…

На этом воспоминании я и уснул в ночь после того, как Лила вернулась со своего блевотного фестиваля. Проснулся я рано утром оттого, что зажужжал её телефон. Я поднялся и подошёл к кровати Лилы, убедился, что она ещё спит, потом взял телефон и набрал 1919 – пароль, который вбил несколько дней назад. В глубине души я надеялся, что она его поменяла, но цифры сработали, и я получил полный доступ к личной жизни моей дочери. Я с трудом держался, чтобы не читать её дневник, который, как я знал, хранится в верхнем левом ящике стола – это было бы бесцеремонное вторжение. Я и теперь ощущал чувство вины, но сказал себе, что превыше всего для меня – её безопасность и комфорт, а сейчас под угрозой и то, и другое. Поэтому я нажал на иконку сообщений и стал просматривать список входящих.

Большинство имён были мне известны, и всё это были девочки. Я почувствовал мимолётное облегчение, хотя тот факт, что мальчики не писали ей сообщений, не исключал того, что у неё могло с ними произойти что-нибудь другое. Ввёл имя Грейс, открыл недавнее сообщение, то, которое пришло только что.

У тебя всё норм? Сорри, что позвонила папе, но ты ппц меня напугала!!! Он не очень злится??

Я провёл пальцем по экрану, медля, прежде чем переступить опасную черту. Думать как Лила. Писать как Лила. Я набрал:

Фу, блин, ну и похмелье. Чо вчера было-то?

Вспыхнул овал, сообщение отправилось, и со скоростью света пришёл ответ:

Ты ваще ничо не помнишь?

Моё сердце колотилось. Я изо всех сил старался печатать как можно быстрее.

Неа (расскажи.

Я затаил дыхание. На этот раз ждать ответа пришлось дольше.

Ты была в отключке. Прости, прости, что я тебя бросила одну! Я же не знала, что ты тааак напилась! Чо ты пила? И чо у вас с Финчем?

Не знаю, – ответил я.

Грейс отправила мне грустный смайлик и вслед за ним ещё одно сообщение:

Тут, блин, такое… кто-то выложил твою фотку. Хз кто, но, по-моему, Финч.

Чувствуя подступающую тошноту, я написал:

Какую фотку? У тебя она есть?

Есть.

Перешли мне.

Я старался держать себя в руках, когда картинка всплыла на экране, слишком маленькая, чтобы что-то разглядеть. Нажал, чтобы увеличить, приблизил и увидел свою малышку на кровати. Она лежала на спине, грудь была голой. Меня едва не вырвало, как Лилу вечером, но приступ тошноты сменился яростью, когда я прочитал комментарий к фото:

Похоже, эта девчонка получила свою зелёную карту.

Твою мать, – написал я, забыв на секунду, что я – Лила. Хотя с подружками она наверняка материлась. Что это за херня?

Хз. Он тебя обзывает нелегалкой, что ли? Ты же полубразильянка, да?

Нихера, я американка. Да хоть бы и да… – напечатал я, слишком сильно разозлившись, чтобы закончить фразу.

Грейс ответила:

Понимаю ((это ппц. Но зато ты такая секси!

Я покачал головой, поразившись глупости этого замечания, и едва себя не выдал – всё равно они обе это выяснили бы – но решил ничего больше не писать. Моё сердце просто не выдержало бы.

Мне пора, – написал я.

Ок. На связи! – ответила Грейс.

Я удалил переписку. В моей голове всплывали ужасные кадры – несколько воображаемых и один весьма реальный.

– Готова рассказать, что случилось? – спросил я Лилу спустя несколько часов, когда она наконец выплыла из спальни. Вид у неё был задумчивый и сконфуженный. Я сидел в гостиной и ждал её.

– Ты и сам знаешь, что случилось, – ответила она мягко. Вероятно, они с Грейс уже вывели меня на чистую воду. Телефон она сжимала в руке. Потом положила на чайный столик, экраном вниз, и села рядом со мной, по всей видимости, чтобы не смотреть мне в глаза. – Я слишком много выпила.

– Даже немного пить тебе не стоит, – заметил я. – Ты несовершеннолетняя.

Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо и тяжело вздохнула.

– Я знаю, пап. – Она давила на жалость, искала сочувствия, но я оставался непреклонным.

– И сколько же ты выпила? – продолжал я.

– Не так много, ну честное слово. – Её голос дрожал, и я не знал, раскаяние тому виной или похмелье.

– И часто ты так напиваешься?

– Нет, пап… совсем не часто.

– Значит, это первый раз?

Она немного помолчала, прежде чем ответить – это, конечно, означало, что не первый, но ещё и то, что она сомневается, врать мне или нет. Потом, решившись, твёрдо сказала:

– Да.

Я поднялся, обошёл диван и сел в кресло напротив неё.

– Ладно, вот как мы поступим, – сказал я твёрдо и негромко, переплетя пальцы. – Я хочу, чтобы ты была со мной откровенна. Я не буду тебя наказывать, а ты не будешь мне врать. Иначе та жизнь, к которой ты привыкла, закончится очень и очень надолго. Это ясно? – Лила кивнула, не глядя мне в глаза. –   Когда ты впервые попробовала алкоголь?

– Прошлым летом, – сказала она, не сводя глаз со своего колена.

– Значит, ты пьёшь с прошлого лета?

Она немного помолчала, потом кивнула.

– Да. Но не всё время. Иногда.

Я набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Ну, начнём с этого. С алкоголя.

– Пап, – сказала она, устало вздохнув. – Я знаю…

– Что ты знаешь?

– Знаю, что ты сейчас скажешь.

Я поднялся. Да, с её стороны это был блеф.

– Ладно, Лила. Хорошо. Дело твоё. Но таким путём мы придём к необходимости тебя наказать.

Когда я проходил мимо, она поднялась и схватила меня сзади за рубашку.

– Прости, пап. Садись. Я тебя слушаю.

Я пристально посмотрел на неё и сел рядом, вновь вспомнив ту ночь, когда вернулась Беатриз. Разумеется, пьяная. Я велел ей уйти, но она вернулась на следующее утро и провела в городе целую неделю, обещая Лиле, что переедет в Нэшвилл – это была скорее угроза, чем обещание. Однажды сообщила ей, что я – чокнутый псих, с которым она не смогла жить. А потом опять свалила.

Это было семь лет назад, и с тех пор я совершенно запутался, где, по словам Беатриз, она теперь жила (в Лос-Анджелесе, Атланте, Сан-Антонио, снова в Рио) и сколько раз проезжала мимо нашего города, радовала нас своим нетрезвым присутствием, давала Лиле пустые обещания и снова исчезала.

Не без помощи школьного психолога, с которым я побеседовал после очередной чудовищной выходки Беатриз, я научился не говорить о ней гадости в присутствии Лилы, и до недавнего времени мне это удавалось. Но сейчас важнее было другое. К тому же, сказал я себе, алкоголизм – не черта характера, а болезнь.

– Нелишне будет сказать, что твоя мама – алкоголик, – начал я. Лила щёлкнула языком и закатила глаза.

– Ну да. Я знаю, пап.

Я кивнул, стараясь подбирать слова.

– Хорошо. Тогда ты, наверное, знаешь, что алкоголизм передаётся по наследству.

– Папа, хватит! Я не алкоголик! – простонала она. – Я не пью так много! И кстати, мама сейчас тоже почти не пьёт. Она ходит на собрания…

– И всё равно она алкоголик, – отрезал я. – Собрания тут не помогут. Алкоголизм заложен в генах. Опасность есть всегда.

– Я не пью так много!

– Ну, «так много» приходит постепенно, Лила. Это скользкая дорожка. С твоей мамой так и случилось.

– Я всё это знаю, пап…

Я оборвал её:

– Дай мне договорить. Есть и более практические соображения. В нетрезвом виде люди часто совершают поступки, о которых впоследствии жалеют. К примеру, возьмём вчерашний вечер. Ты помнишь, что произошло?

Она пожала плечами и ответила:

– Да. – Потом добавила: – Вроде.

– Вроде? Значит, чего-то ты не помнишь.

Она снова пожала плечами.

– Да, наверное.

– Ты… была… с мальчиком?

– Пааап! – возмутилась она.

– Отвечай на вопрос, Лила.

– Там были мальчики, если ты это имеешь в виду.

– Нет. Я не это имею в виду. Ты знаешь, что я имею в виду. У тебя был секс? – Я с трудом произнёс это слово. – Ты могла забеременеть?

– Папа! – закричала она, закрыв руками лицо. – Хватит! Прекрати! Нет!

– Нет – ты не могла забеременеть, потому что у тебя не было секса? Или нет – ты не могла забеременеть, потому что вы предохранялись?

Она поднялась и завопила:

– Господи, папа! Уж лучше накажи меня! Я не хочу это с тобой обсуждать!

– Сядь, Лила, – сказал я так сурово, как только мог, не срываясь на крик. – И не смей так со мной разговаривать.

Она закусила губу и снова плюхнулась на диван.

– У тебя был секс вчера вечером? – спросил я.

– Нет, пап, – сказала она. – Не было.

– Откуда ты можешь знать, если не помнишь?

– Пап, знаю, и всё. Давай не будем об этом, ладно?

Я глубоко вздохнул, готовясь перейти к самому главному.

– Ладно. Хорошо. Кто такой Финч?

Она принялась разглядывать свои ногти. Её нижняя губа дрожала.

– Я знаю, что ты сделал, пап. Я знаю, ты переписывался с Грейс с моего телефона. Она отправила мне скриншоты. Я всё видела. Просто признай это.

Я кивнул, готовясь выслушать тираду о праве на личную жизнь. Но она как-то почувствовала, что нужно вести себя смиреннее.

– Кто он такой?

– Старшеклассник, – сказала она.

– Из твоей школы?

Она кивнула.

– Ну хорошо, – сказал я. – Сообщу об этом администрации Виндзора.

– О господи! Папа! – вскричала она и подпрыгнула. Её глаза расширились от ужаса и стали совсем дикими. – Не надо! Пожалуйста!

– Я вынужден…

– Ты не можешь! Пожалуйста! Я больше никогда не буду пить! И прощу тебя за то, что ты копался в моём телефоне! И можешь наказать меня… как угодно! Только, пожалуйста, пожалуйста, не трогай его! – кричала она, перегнувшись через чайный столик, молитвенно сложив руки.

Я привык к её мелодрамам (все подростки такие) и знал, что она начнёт брыкаться. Но всё же такая реакция показалась мне слишком бурной. Я кое-что прикинул, пытаясь понять, какая часть этой истории мне неизвестна. Спросил, всё ли она мне рассказала; она поклялась, что всё.

– Это совершенно неважно, – добавила она.

– Это важно. Это очень важно, – сказал я как можно спокойнее. – И нужно что-то сделать с…

Она покачала головой и залилась слезами – настоящими слезами. Я всегда знал, когда она притворяется.

– Нет. Не надо, папа! Правда, не надо! Мы можем просто оставить всё как есть?

– Нет, Лила. Не можем.

– Почему, пап? Ну почему? Господи! Я не хочу, чтобы об этом знали! Пожалуйста! Давай оставим всё как есть и не будем драматизировать! – взмолилась она.

Я посмотрел ей в глаза и уже готов был сдаться, лишь бы она не плакала. В конце концов, сказал я себе, ей и без того хватает трудностей. Конечно, не каких-нибудь неразрешимых трудностей, мешающих жить нормальной жизнью, но тем не менее. Во-первых, она дочь плотника, вынужденная учиться в понтовой школе, битком набитой богатыми детишками. А во-вторых, мамаша ей досталась никуда не годная. Поэтому я, само собой, хотел пойти по пути наименьшего сопротивления и согласиться на её условия. Но я сомневался, хорошо ли это кончится в итоге для самой Лилы. Может быть, мне стоило больше заниматься воспитанием дочери? Показать ей, как важно стоять за себя и за правду? И потом, если бы я смолчал, не факт, что эта проблема не выплыла бы потом из ниоткуда, как мать Лилы.

При мысли о Беатриз я вновь представил себе её лицо в ту ночь, когда сказал ей, что лучше уж никакой матери, чем такая. Это, конечно, было не так; я не должен был говорить ей эти слова; мне очень хотелось, чтобы сейчас она была рядом. Чтобы мы с Лилой были не одни.

– Посмотрим, Лила, – сказал я уклончиво. Потом поднялся и вышел, пообещав вернуться. Важнее всего сейчас было справиться с чудовищными, недостойными эмоциями и сосредоточиться на том, что мне нужно сделать. Ради дочери.

– Ты куда? – Её голос был резким и печальным.

– В мастерскую, – ответил я как можно сдержаннее. – Пей побольше воды.