Глава 7

Кэти оставалась в усадьбе «Скворцы» целых пять недель – до самого Рождества. За это время ее лодыжка совсем зажила, а манеры заметно улучшились. Наша молодая хозяйка часто навещала ее там, чтобы исподволь попытаться ее перевоспитать. Она постаралась поднять самомнение девочки шикарными нарядами и лестью, и эти семена упали на благодатную почву. И вот вместо маленькой растрепанной дикарки без шляпы, которая врывалась в дом и тотчас кидалась обнимать всех нас, с хорошенького черного пони сошла юная леди, чьи каштановые кудри изящно выбивались из-под бобровой шапочки с пером. Двумя руками она поддерживала длинную теплую амазонку, чтобы не просто войти, а торжественно «вплыть» под родной кров. Хиндли помог ей спешиться, радостно восклицая: «Ай да Кэти! Какая ты стала красивая! Я бы тебя не узнал – настоящая благородная дама! Да Изабелла Линтон ей в подметки не годится, правда, Фрэнсис?».

– У Изабеллы нет таких природных данных, – отвечала его жена, – однако Кэти должна помнить, как себя вести, чтобы вновь не впасть в дикость. Эллен, помоги мисс Кэтрин с ее вещами! Стой спокойно, дорогая, иначе ты растреплешь свои локоны. Дай-ка я помогу тебе со шляпкой…

Я сняла с девочки амазонку, и под ней оказалось пышное сборчатое платье из яркого шелка, белоснежные панталоны и до блеска начищенные туфельки. Глаза Кэти радостно засверкали, когда верные собаки в знак приветствия запрыгали вокруг нее, но она не решилась их погладить из страха, что они запачкают ее роскошные одежды. Она осторожно поцеловала меня: я была вся в муке, потому что пекла рождественский пирог, и обнимать меня не следовало. А потом она стала оглядываться вокруг, ища Хитклифа. Мистер и миссис Эрншо решили проследить, как пройдет их встреча, чтобы понять, есть ли надежда разлучить двух друзей.

Сначала Хитклифа не могли найти. Если и до отсутствия Кэтрин о нем никто особо не заботился, то сейчас на него совсем махнули рукой. Никто, кроме меня, даже не удосужился назвать его грязным мальчишкой и потребовать, чтобы он мылся хоть раз в неделю, а дети в его возрасте редко имеют природную склонность к мылу и воде. Словом, если даже не говорить о его одежде, которая за три месяца бессменной носки собрала на себя всю возможную пыль и грязь, его густые волосы порядком спутались, а лицо и руки были сильно измазаны. Он был настолько смущен, когда в дом вошла элегантная и изящная девушка, а не простоволосая подруга по прежним играм, которую он так ждал, что притаился за диваном.

– Где же Хитклиф? – с требовательными нотками в голосе спросила Кэти, стягивая перчатки и демонстрируя пальчики, чудесным образом побелевшие от праздности и сидения в четырех стенах.

– Хитклиф, можешь подойти! – распорядился мистер Эрншо, заранее предвкушая, каким неуклюжим и непрезентабельным предстанет мальчик перед своей подругой. – Ты можешь поздравить мисс Кэтрин с приездом, как другие слуги.

Кэти, завидев своего друга в его убежище, кинулась его обнимать. Она от души расцеловала его, а потом отстранилась, оглядела его с ног до головы и разразилась смехом, восклицая: «Ой, какой ты чумазый и недовольный, просто бука! Ты такой… такой смешной! И кажешься хмурым… Но это оттого, что я привыкла к Эдгару и Изабелле Линтонам. Ну что с тобой, Хитклиф, неужели ты забыл меня?»

У нее были причины задать этот вопрос, потому что от стыда и гордости лицо его потемнело, а сам он окаменел в неподвижности.

– Пожмите же друг другу руки, Хитклиф, – снисходительно бросил мистер Эрншо, – ради такого случая я разрешаю.

– И не подумаю, – отвечал мальчик, избавившийся наконец от своей немоты, – не хочу, чтобы надо мной смеялись. Я не потерплю этого!

Он попытался вырваться из обступившего его круга, но мисс Кэти перехватила его.

– Я не собиралась над тобой смеяться, – начала оправдываться она, – просто не смогла удержаться. Ну же, Хитклиф, пожми наконец мне руку! Из-за чего ты вздумал дуться? Ты же действительно на себя не похож. Вот умоешься и причешешься, и будет совсем хорошо. Ты сейчас такой грязный.

Она с опаской поглядела на его темные пальцы, которые она сжимала в своих, а потом перевела взгляд на платье. Она боялась, что ее наряд запачкался от этих прикосновений.

– Не надо было тебе до меня дотрагиваться! – отвечал Хитклиф, проследив за направлением ее взгляда и отдернув руку. – Буду ходить таким грязным, как мне вздумается. Мне нравится быть грязным, и я буду грязным!

С этими словами он бросился вон из комнаты под смех хозяина и хозяйки и к вящему огорчению Кэтрин, которая никак не могла взять в толк, почему ее слова вызвали такую бурю темных чувств в душе ее друга.

Выполнив обязанности горничной для вернувшейся Кэти, я поставила печься пироги, зажгла веселый огонь в очаге на кухне и в камине в зале, как подобает в Сочельник^[12], и приготовилась отдохнуть и развлечься в одиночестве пением рождественских гимнов^[13]. Я твердо решила не обращать внимания на слова Джозефа о том, что мелодии их неподобающе мирские, потому что радостные. Джозеф пошел к себе, чтобы предаться одиноким молитвам, а мистер и миссис Эрншо развлекали Кэти показом очаровательных безделушек, которые они накупили, чтобы она вручила их молодым Линтонам в благодарность за их доброту. Мои хозяева пригласили Эдгара и Изабеллу провести весь завтрашний день на Грозовом Перевале, и приглашение было принято, но с одним условием – миссис Линтон умоляла не подпускать к ее нежным деткам «гадкого маленького сквернослова».

Вот так я оказалась на кухне совсем одна. Я вдыхала аромат пирогов, восхищалась блеском начищенной кухонной утвари и любовалась отполированной поверхностью часов, украшенных остролистом. Передо мной выстроились на подносе в ряд серебряные кружки, которые только и ждали того, когда к ужину их наполнят душистым элем с пряностями, под ногами расстилался предмет моей особой гордости – безукоризненно чистый пол, который я собственноручно подмела и вымыла до блеска. Я мысленно отдала должное каждому предмету вокруг меня, и тут вспомнила, как старый хозяин приходил в кухню после предпраздничной уборки, говорил, какая я молодчина и совал в руку традиционный рождественский шиллинг^[14]. Сразу вспомнилась и любовь покойного хозяина к Хитклифу, и его боязнь того, что после его смерти мальчик будет страдать от дурного обращения и небрежения. Естественно, я начала размышлять о том, в каком ужасном положении оказался бедняга сегодня, и вместо того, чтобы запеть, я заплакала. Правда, скоро до меня дошло, что вместо того, чтобы лить слезы без толку, нужно хоть немного исправить то зло, которое ему причинили, и я пошла на двор поискать паренька. Он был тут – на конюшне, где чистил и без того сияющую шкуру черного пони и выполнял свою обычную работу, задавая корм всем остальным лошадям.

– Поторопись, Хитклиф! – сказала я. – В кухне так хорошо, а Джозеф убрался к себе наверх. Пойдем скорей, я приодену тебя к приходу мисс Кэти, и вы сможете посидеть спокойно у очага, где никто вам не помешает, и наговориться всласть до отхода ко сну.

Он продолжал свою работу и даже головы не повернул в мою сторону.

– Давай, Хитклиф, не упрямься, – сделала я еще одну попытку, – каждому из вас я пеку по маленькому пирожку, и они почти готовы. А тебя надо одевать еще добрых полчаса.

Я подождала пять минут, но, не получив ответа, ушла. Кэтрин поужинала с братом и его женой, а мы с Джозефом ели отдельно, и трапеза эта была совсем не веселой, ведь с одной стороны неслись упреки и ворчание, а с другой – колкости. Пирожок и сыр Хитклифа остались на столе на всю ночь – как говорится, «пошли на корм эльфам»^[15]. Хитклиф умудрился затянуть работу в конюшне до девяти вечера, а потом прямиком отправился, молчаливый и мрачный, в свою каморку. Кэти засиделась допоздна, отдавая тысячу распоряжений по подготовке к встрече гостей – своих новых друзей, и только один раз забежала на кухню, чтобы перекинуться словечком со старым другом, но Хитклифа не было. Кэти спросила только, что с ним, и тут же поспешила обратно по своим делам. Утром Хитклиф встал рано и, поскольку был праздник, отправился срывать свою злость на вересковые пустоши и не возвращался до тех пор, пока семья не отбыла в церковь. Казалось, пост и размышления подействовали на него благотворно. Он некоторое время вертелся вокруг меня, а потом собрался с духом и выпалил: «Нелли, приведи меня в порядок! Я хочу быть хорошим мальчиком!»

– Давно бы так, Хитклиф, – обрадовалась я, – ты действительно сильно расстроил Кэти. Скажу тебе по правде, она даже жалеет, что вернулась домой. Сдается мне, что ты ей завидуешь, потому что с ней носятся, а тобой пренебрегают.

Зависть к Кэтрин явно была для Хитклифа чувством непостижимым, однако обвинения в том, что он ее огорчил, его очень задели.

– Она сама сказала, что я ее расстроил? – спросил он с самым серьезным видом.

– Она заплакала, когда я сказала ей, что утром ты опять исчез.

– Я тоже плакал ночью, – заметил он, – и у меня было больше оснований для слез, чем у нее.

– Ну конечно, у тебя были все основания отправиться спать на пустой желудок, но с сердцем, полным гордыни, – отвечала я. – Гордецы сами вскармливают свои же печали. А теперь послушай меня внимательно: если тебе стыдно за свою обидчивость, ты должен попросить прощения у Кэти сразу же, когда она вернется домой. Просто поднимись, попроси позволения поцеловать ее и скажи… Впрочем, ты сам лучше знаешь, что сказать. Главное, чтобы слова твои шли от сердца и не звучали так, как будто бы новый наряд превратил мисс Кэти в незнакомку. А теперь, хотя мне обед надо готовить, я найду время и сделаю из тебя такого пригожего парня, что Эдгар Линтон покажется рядом с тобой надутым болванчиком! Ты моложе, но, бьюсь об заклад, выше ростом и чуть ли не вдвое шире в плечах. Да ты его одним пальцем с ног свалишь и сам об этом знаешь!

Хитклиф на мгновение расцвел, но тут же опять нахмурился.

– Ах, Нелли, Нелли, – отвечал он, – да если я его даже раз двадцать свалю в драке, он не станет хуже на лицо, а я не превращусь в записного красавчика. Почему у меня нет светлых локонов и томной бледности, почему я одет бедно, лишен хороших манер и у меня нет шанса в один прекрасный день разбогатеть?

– Ты что, и вправду хочешь быть таким, как он, – насмешливо добавила я, – и звать мамочку по любому поводу, и дрожать от страха, когда деревенский мальчишка грозит тебе кулаком, и сидеть целый день в четырех стенах, если на улице дождик? Где твоя храбрость, Хитклиф? Ну-ка подойди к зеркалу, и я покажу тебе, что тебе действительно нужно изменить в лице. Видишь две глубокие вертикальные борозды на лбу? Видишь эти брови, которые, вместо того чтобы изгибаться дугой, горестно сталкиваются на переносице? Видишь этих черных чертят, которые так глубоко сокрылись в глубине твоих глаз, что никогда не растворяют ставни, а только смотрят в щели, как дьяволовы соглядатаи? Научись разглаживать гневные морщины, смело подними веки и замени чертенят на доверчивых и невинных ангелов, которые смотрят на мир без подозрения и сомнения и видят в людях скорее друзей, нежели врагов. Не смотри, как кусачая шавка, которая получает пинки по заслугам, но ненавидит весь мир и пуще всего того, кто ей эти пинки дает.

– Получается, что мне нужен гладкий лоб Эдгара Линтона и его огромные голубые глаза? – спросил Хитклиф. – Но сколько бы я ни желал этого, их у меня не будет.

– Доброе сердце – залог прекрасного лица, мой мальчик, даже если оно черно, как у негра. А злой нрав даже писаного красавца сделает хуже чем просто безобразным. А теперь, когда мы помылись, причесались и прекратили дуться, скажи-ка мне, разве ты не считаешь себя красивым? Я так точно считаю. Ты похож на переодетого принца. Может быть, отец твой был китайским императором, а мать – повелительницей Индии? И любой из них мог купить Грозовой Перевал с усадьбой «Скворцы» в придачу на свой недельный доход? Может быть, тебя похитили пираты и привезли в Англию? Я бы на твоем месте уж точно приписала бы себе благородное происхождение. Одна мысль об этом может придать столько отваги и достоинства, что можно без потерь пережить притеснения ничтожного и грубого фермера!