– То есть как? Как с Тёмным Богом? – был до глубины души поражён Ортольд. – Церковь не могла дозволить такого, это же самая худшая ересь! Даже отрицать существование богов менее крамольно.

– Виновата идеология. Первый век от Становления Закона Божия – время, когда всё волшебное в человеке считалось от зла. Матери денно и нощно молили благих богов не даровать их детям магического дара, – с высокомерной улыбкой ответил инквизитор. С этой истиной он явно не был согласен.

– Даже сейчас способные к магии люди находятся под особым наблюдением. А уж в те тёмные дни, – печально вздохнул Зарион Твейр.

– Да, в те тёмные дни магию искореняли на корню. И чтобы справиться с этой задачей избранные сыны Церкви, – продолжил Самюэль ван Донатан, – те, в ком не имелось дара, жертвовали чистоту своих душ во имя будущего совершенного мира. И, не иначе чтобы насмеяться, взамен на своё покровительство Тёмный Бог сдирал с них лица. Образно говоря, они становились уродливыми внутри и снаружи.

– Так вот отчего их назвали Безликими, – похолодел Ортольд.

– Верно, именно из-за этого. Но долго этот орден не просуществовал. Постепенно необходимость в использовании магии становилась всё острее. Кроме того, благие Двенадцать давали многочисленные знамения, прямо дающие понять, что они покровительствуют верующим, проявляющим способности к творению чудес. Так что, в конце концов, доктрина была переосмыслена. Даже противоестественная некромантия воспряла как наука и лишь сравнительно недавно стала вновь запрещена. Все нынче знают, что боги не желают лишать своих детей дара, которым они нас наделили. Это наше испытание гордыней. Мы не должны стремиться уподобляться Творцу Богов, но обязаны принять удел учиться использовать дарованное нам праведно. Соблюдая законы Церкви и оставляя свои души чистыми.

– Вот только души Безликих были черны и из-за этого требовалось предать их орден забвению, – вставил своё слово Зарион Твейр, так как начал ощущать себя лишним. Хотя ему, Святому Отцу, вроде как в центре внимания быть полагалось.

– Увы, этого не произошло, – сухо заметил Самюэль ван Донатан. – Они отказались принять очищающее пламя и скрылись. Тёмный Бог слишком глубоко проник в суть этих людей. Они воспротивились воле Двенадцати и последовали его воле. Воле Тринадцатого. А чего может хотеть Враг Сущего, как не создать кого-то подобного себе?

– И да будешь ты страдать, сгорая в пламени, покуда другой не испытает и не насытит жажду подобную твоей. Покуда не начнёт он час тысячи войн. Только тогда взгляд мой отвернётся от тебя, падшего, только тогда страдания твои перейдут к иному посмевшему восстать против замысла моего, – тихо проговорил Ортольд слова писания, описывающие гнев Творца Богов на своего неразумного сына. Каждый послушник знал их наизусть.

– Да, Тёмный Бог ищет возможность избавить себя от страданий. Вот только созданное им орудие будет способно уничтожить слишком много и, к несчастью, не всех страшит это бедствие. Безликие выбрали для себя денно и нощно трудиться во имя зла. Они верные помощники и рабы своего проклятого божества, – тут Самюэль ван Донатан пристально посмотрел Ортольду в глаза. – Мы думали, что давно искоренили эту заразу. Но она здесь. Среди нас. И даже с человеческим лицом! Таится в темноте, чтобы однажды нанести свой удар.

От этих холодных слов Ортольду стало совсем уж не по себе. Он даже задумался, не стоит ли ему признаться во всём.

Да, не вмешайся в разговор Зарион Твейр, так бы оно и было. Но новый Святой Отец, чувствуя себя обделённым и несчастным, тихо проговорил:

– Возвращайтесь к Его высокопреосвященству Альберту Верлеру, милорд Гилберт. Пусть он вернёт вас. Полководец должен быть со своим войском.

***

Снерш разрывался. Его тело рвалось нарушить покой дома Зарраха, чтобы, неся пламя и разрушение, забрать оттуда свою мереш, но разум противился. Мудрость нашёптывала держаться подальше от такого опасного шага. Ему хорошо помнилось как чужая сила заставила его пригнуть шею к земле и позорно поджать хвост. Поэтому Снерш юлил и выискивал требуемые от него доказательства. Слову Зарраха он верил. Годы дружбы давно раскрыли перед ним характер кузена: жёсткий, надменный, но вместе с тем любознательный, честный и милосердный. И нынче именно на последние три качества брата Снерш делал ставку… и нисколько не испытывал сомнений, что окажется прав.

Про вторую часть Ключа он при этом, казалось, забыл, однако это было не так. Просто Снерш не тяготился ожиданием заветного часа и расставил для себя приоритеты. Сперва мереш, а потом уже власть. Дракон не торопился. Он лично увидел, насколько сильно скверна поразила тело брата, и даже мысленно усмехался – скоро, очень скоро он получит новый шанс стать императором.

Однако обладание артефактом внесло кое-какие коррективы в бурную деятельность Снерша. Он резко охладел к поднятым им волнениям на землях людей. Они во многом утратили свой смысл. Если бы не желание отодвинуть на второй план Бофира, то он бы вообще оставил свой прежний замысел в покое. А так Снерш, посчитав момент подходящим, какое-то время намеренно полетал вдоль границы, старательно делая вид, что никак не решается преодолеть её из-за возросшей бдительности патрулей, а затем преспокойно добрался до Потрейра под водой. Надолго задерживая дыхание, дракон в истинном облике скользил под толщей вод. Изредка он осторожно приподнимал голову, чтобы сделать новый глоток воздуха. И снова, тише чем рыба, продолжал свой путь.

На суше он сменил ипостась, закутал человеческое тело в плотные поношенные одежды и, скрывая лицо, направился к своему осведомителю. В намерения Снерша входило не только получить свежие известия, но и втихаря «подбодрить» кое-какого храмовника. Будучи умным от природы, дракон не сомневался, что крепкое сотрудничество верхушки Церкви однажды кончится также внезапно как началось. Но вот эта марионетка! О, маркизу Виссерийскому доверили столько славы и силы, что теперь его не смахнёшь с доски как обычную пешку. Этим стоило воспользоваться.

– Я хочу, чтобы ваши люди передали кое-что милорду Ортольду Гилберту, – ближе к концу встречи протянул мятый конверт Снерш своему осведомителю. – Причём учтите, никаких свидетелей. Желательно, чтобы он даже прочитал содержимое этого письма будучи в полном одиночестве.

– Хорошо, господин Снорр.

– Это ещё не всё. Сразу после этого письмо нужно выкрасть обратно. Уж постарайтесь, чтобы оно вернулось ко мне и не смейте читать его сами!

Последнюю угрозу можно было не озвучивать. Стоящий перед ним человек любил деньги, а не проблемы. За годы своего дела он порядком утратил любознательность к делам, в которые лучше не совать нос. Поэтому он не опустил взгляда и заверил.

– Не стану. И если кто-то из моих людей посмеет нарушить это указание, то он быстро научится болтаться на висельной верёвке.

– Устраивает, – криво усмехнулся Снерш и покинул притон.

Ему следовало возвращаться на острова драконов, а письму… письму следовало спешить к своему адресату.

«Да, братец, сглупил ты основательно, – думал при этом Снерш. – Позволить своей мереш писать подобное, да ещё лично мне в руки отдавать».

Конечно, Снерш знал содержимое письма, что некогда Омико Иви ван Крауд написала своей сестре. И да, Сабрину оно в своё время успокоило. Омико не писала про ежедневные пытки или что-то подобное, что эта глупышка уже себе напредставляла. Но вместе с тем каждое предложение было пронизано безнадёжностью и отчаянием. Слова складывались в крайне тоскливую картину, в которой лишь встреча сестёр позволила появиться лучику надежды. Лишь слепой не увидел бы между строк, сколь невыносимой кажется девушке её новая жизнь. Но… Зарраха устроило написанное. То ли брат не представлял, что Снерш сможет использовать письмо такого рода, то ли успокоился, что Омико не написала ничего лишнего про его дом.

«Честность и милосердие. Вот твои два камня преткновения», – размыслил Снерш и юрко прошмыгнул мимо «не заметившего» его драконьего патруля.

Если же говорить о дальнейшем, то четырьмя днями позже (в то самое время, как милорд Ортольд Гилберт при свете магических светлячков разворачивал планы Добрграда и кусал ноготь большого пальца в надежде выдумать лучшее стратегическое решение нежели то, к которому пришли его адъютанты) некто в обносках нищего начал просить милостыню, пробираясь меж лагерных палаток. На вид этот человек был сущий старик – морщины исчертили его лицо, как борозды землю, сухонькие ручонки тряслись, в спутанной бороде бегали насекомые. Глаза его смотрели на мир с безучастной мольбой и мало кто решался прогнать тощего бедолагу, не дав корки хлеба. Кто он? Откуда? Для солдат это не имело значения. Ещё один горемычный пришёл на паломничество в Добрград, что ж его и не накормить, что ли? Нелюди кругом разве?

А старичок этот в какой-то момент уселся под раскидистое дерево, прижал к себе дарованные ему объедки и… как будто пропал. Вроде караульные ещё минуту назад недовольно косились, что такое смердящее отребье к офицерским палаткам столь близко подойти посмело и всё. Нет никого.

– Фу, ушёл проклятый, – выдохнул с облегчением один из караульных. Не хотелось ему поднимать скандал из-за такого вот страхолюда.

– Ага, я тож думал сюда направится. Так и видел, что ногой пну в харю его мерзкую.

– Вот что ты, Фёдор. Как будто символа веры на тебе нет, – начал говорить с укоризной первый и говорил ещё много слов, призывающих к милосердию, но этот разговор не имеет для нас никакого значения.

Важнее, что повсеместно известный Ортольд Гилберт, отойдя от натянутой меж двух столбиков карты, вернулся к расстеленным на столе чертежам и… вдруг увидел поверх них мятое грязное письмо.

– Моей милой Сабрине, – прочитал он и взгляд его зацепился за глупые завитушки.

Руки молодого маркиза тут же начали подрагивать. Ему даже пришлось встряхнуть ладони, чтобы унять их дрожь и всё же поднять конверт. После чего Ортольд начал дотошно рассматривать послание. Поверх ранее сорванной печати была другая, но тоже синяя. А синий сургуч являлся исключительно привилегией драконов. Кроме того, неизвестно, какой оттиск был на прежней печати, но на новой чем-то острым была выведена буква «С».

Снерш?

«Да, если речь о Сабрине, то не иначе Снерш», – размыслил Ортольд и, не испытывая никаких сомнений, вскрыл письмо. Секундой позже глаза мужчины быстро заскользили по строкам.

– Боги, да на какую же судьбу я обрёк тебя, любимая, – горько прошептал несчастный маркиз, когда закончил чтение. А затем он не сдержался и поцеловал бумагу. На миг она показалась ему благословенной, ведь её касались руки его жены.

– Клянусь, Омико, ты не останешься в плену. Не останешься! – горячо сказал он и, крепко сжав руки в кулаки, вернулся к столу за составление планов.

Там, спящим за столом, его наутро и нашли.

– Милорд, – с упрёком сказал Вернард. – Вы что, никак забыли, что у вас есть постель?

– А?

– Разве можно спать сидя?

Ортольд устало приподнялся на локтях. Короткий сон, в который он просто‑напросто провалился, не придал ему новых сил. Но он всё равно первым делом начал осматривать стол, как если бы искал глазами что-то.

– Ну прозвали вас Страстотерпцем, боги прости этих дурных крестьян с их жалким воображением, но это же не повод в самом деле лишения терпеть, – продолжал чихвостить его Вернард, но мужчине было важнее другое. И, наконец, он озвучил что именно:

– Где письмо?

– Какое письмо?

Начался поиск, но никакого письма ни сам маркиз, ни верные ему люди не нашли. Вернард вовсю убеждал хозяина, что ему это только приснилось, но в ответ Ортольд зло скрипел зубами. Он был уверен, что ещё разбирается, где фантазии, а где реальность. А затем, сделав из пропажи свои выводы, мужчина резко успокоился и отдал новые распоряжения.

Осаду Добрграда он решил вести по собственному разумению.