Сейчас

Бергамо, Италия

– Как её назовём? – прошептал Рик, не сводя глаз с нашей дочери. Впервые он с такой любовью смотрел на кого-то, кроме меня, но этот взгляд не вызывал ни капли ревности. Я точно так же смотрела на неё и не находила ничего прекраснее во всём мире.

Мы долго думали, как назвать дочь. Конкурсный отбор на лучшее имя начался ещё после первого УЗИ. Список пополнялся и перечёркивался, споры затягивались и походили на пассивную войну, в которой ни одна из сторон не желала поднимать белый флаг. Хороших вариантов было много, но идеальный так и не находился.

Ведь имя – не просто мелодичное сочетание букв, которые приятно звучат в своём созвучии. Это тропинка к будущему, по которой мы идём не сворачивая. Набор заводских установок, которые формируют нас с самого первого дня и до самого последнего. Это то клеймо, что мы будем носить до последнего вздоха, которым нас будут окликать при жизни и которым будут подзывать в царство мёртвых. Имя определяет нас. По крайней мере, тогда я в это верила.

Наша дочь могла получить любое из сотен имён. Рику нравилось что-то нежное, вроде Софи. А мне хотелось, чтобы её имя говорило за неё. Чтобы оно олицетворяло то чудо, которым дочь стала для нас с Риком. Вроде Джоан, что означает «благодать Господа» или Джемма – с итальянского «драгоценность». Быть может, выбери мы одно из этих имён или любое другое из длинного списка, судьба нашей малышки сложилась бы иначе.

Но как бывает, за нас всё решил случай.

– Закругляйтесь, папаша. Вашим девочкам пора отдыхать.

Медсестра заглянула в палату и так же быстро исчезла из поля зрения, позволив нам троим ещё немного побыть в нашем маленьком кругу. Разделить счастье только друг с другом и обожествить этот момент, пока будничная жизнь не разрушит его волшебство.

– Ты должен подержать её хотя бы напоследок, – сказала я, протягивая полусонную дочь Рику.

Всё это время, пока нас обхаживали медики, пока его родители запечатлели своё почтение с букетом гербер и охапкой воздушных шариков, Рик так ни разу и не осмелился взять дочку на руки. Боялся уронить, сделать больно, сломать то хрупкое, что мы так долго упрашивали у Бога.

– Не бойся. Ты справишься. Ничего не случится.

– Ну, ладно, – сдался Рик и разволновался так, словно я предлагала ему усмирить гадюку. – Только помоги мне правильно её взять. Не хочу, чтобы она заплакала, и чтобы знакомство с отцом напоминало ей о слезах.

Я не могла не улыбнуться – таким трогательным Рик ещё не представал передо мной. С самого нашего знакомства он не строил из себя кого-то, кем не являлся. Не прятал романтическую, порой мягкую и сентиментальную натуру под костюмом-тройкой, который был вынужден носить в офис и на слушания. Это там он притворялся. Убеждал всех, что вместо ровных зубов у него клыки, вместо доброго сердца – бесперебойный мотор, а вместо ласковых рук – стальная хватка.

Но Рик в роли отца стал совершенством. Не прошло и часа, как он официально вступил в должность, как я полюбила его ещё сильнее.

Я чуть удержалась, чтобы не рассмеяться, когда он уселся поудобнее на краешке кровати, напряг каждый мускул подтянутого тела, чтобы тот не оплошал, не подвёл в самый ответственный момент, как он размял шею и кивнул:

– Я готов.

Много чего в мире можно назвать чудом. Для одних это танец Северного сияния в переливах зелёного. Для других – непокорность Эвереста, усыпанного хлопьями снега. Для третьих – полотна Караваджо, ван Гога или Ротко. Для меня же чудом был этот самый момент. Когда Рик взял на руки дитя, что так долго не хотело приходить в нашу семью.

Они хорошо смотрелись вместе, хоть сходства отыскать пока что не представлялось возможным. У этого красивого мужчины и сопящего краснокожего комочка не было ничего общего.

– Не могу поверить, что она наша, – выдохнул Рик, когда понял, что от его дыхания или движения с малышкой ничего не случится.

Мы склонились лбами над перевязью пелёнок, из которых торчал лишь носик-кнопка и парочка светлых волосинок. Малышка порыдала несколько минут и быстро успокоилась. Ей нравилось тихо лежать у папы на груди и прислушиваться к миру вокруг. Я осторожно погладила её щёчку, и тут она высвободила ручку из-под кокона и обхватила мой указательный палец.

Этот крошечный, другими не замеченный жест значил так много. Её пальчик обвил мой, как виноградная лоза обвивает деревянную изгородь. Как побег плюща пробирается к свету через каменные преграды.

– Айви, – тихо сказала я, и малышка открыла глаза. Так внимательно посмотрела на меня, словно её имя было уже написано в каком-нибудь небесном пророчестве, а я только что угадала его.

– Мне нравится, – улыбнулся Рик. – Айви Роуз Беннет. Как тебе?

– По-моему, идеально.

Так на свет появилась Айви⁹. И если имя и правда прокладывает нам пути, то я надеялась, наша малышка продерётся через любые каменные преграды, любые изгороди и блокады, чтобы дотянуться своими пальчиками до яркого света. Так же, как и плющ, что всегда найдёт путь наверх.

Но стена, что удерживала мою дочь последний год, оказалась слишком высокой, слишком прочной и непробиваемой для Айви. И только я могла освободить её, помочь прорасти сквозь и добраться до света.

Пусть я не знала, где именно её искать. Но я знала имя той, кто приведёт меня к дочери.

– Non le devo dire proprio niente,¹⁰ – тихо, почти заговорщически проговорила Кармела, когда недовольный народ за моей спиной рассосался и дал нам несколько минут спокойно поговорить. – La donna che ha inviato questa lettera viene qui una volta ogni due settimane. Sempre lunedì.¹¹

Переводчик бесстрастно озвучил слова Кармелы, не передав ни единой интонации. Ни опаски, что её могут уволить. Ни волнения, что такая незначительная информация может оказаться полезной в таком значительном деле.

– Как её зовут?

– Come si chiama?¹² – повторил телефон, на что женщина покачала головой, как игрушка на приборной панели, что были в моде много лет назад.

– Non so esattamente.¹³

О нет… Значит, приход сюда ничего мне не даст. Я могла уговорить и разжалобить хоть всю государственную почту Италии, но если никто не знал полного имени человека, то мне никогда его не узнать.

Видно, разочарование слишком чётко проступило на моём лице, потому что Кармела тут же поспешила добавить:

– Ma io mi ricordo di lei, è sulla cinquantina. Bassa, сolore dei capelli è un caffè con latte. Educata, sorride molto.¹⁴

– Она никогда не называлась, но однажды кто-то окликнул её. Донья Росси. Кажется, так, – добавил переводчик.

Как только телефон перевёл последнее слово, назвал имя, подал знак, пусть и наполовину размазанный, я была готова тут же бежать и стучаться в дверь к каждой женщине с фамилией Росси в радиусе сотни километров. Но Кармела хотела сказать что-то ещё.

– Каждые две недели она приходит и отправляет письма анонимно. – Подсказал переводчик. – Говорит, что это их с подругой старая традиция.

– Она уже была на этой неделе?

– Вчера утром, около десяти, как и положено.

Следующий визит на почту намечался только через две недели. Я опоздала всего на сутки! Решись я на эту поездку чуть раньше, я бы могла натолкнуться на так называемую донью Росси ещё вчера и вполне возможно уже сейчас держать на руках свою подросшую дочь. Но я долго собиралась с мыслями, ведь никто меня не поддерживал, никто мне не верил, никто не принял мою сторону. Теперь они поверят.

– А ей самой приходят письма? – уточнила я через уже привычного посредника.

– Она появляется чтобы что-то отправить и иногда забирает посылки с собой. Не всегда в мою смену, но я успела запомнить эту женщину за целый год.

Целый год… Она была здесь всё это время, пока мы шли по ложным следам, заходили в тупики и всё больше теряли из виду Айви. Нас обвели вокруг пальца, выставили идиотами, обокрали, унеся самое ценное, что только можно унести. Нашу дочь. Но я верну её с процентами. Они ещё пожалеют, что разрушили мою семью.

– Grazie mille!¹⁵ – С жаром воскликнула я и не прочь была бы обнять эту необъятную женщину, а может и расцеловать в смуглые щёки, но нас разделяла стойка и правила приличия. Всё остальное, что мне хотелось сказать этой доброй женщине, пришлось снова вещать через переводчик. – Вы так мне помогли! Не знаю, как отблагодарить вас за доброту! Можно, я оставлю вам номер отеля? Если эта донья Росси появится раньше времени, позвоните мне, хорошо?

Кармела взяла листочек, на котором я накарябала название отеля и номер, в котором остановилась. Оставалось надеяться, что она не забудет о моей просьбе и не выбросит листок вместе со старыми чеками, испорченными марками и прочим почтовым мусором. Но доброта и отзывчивость этой незнакомой мне женщины были самой надёжной гарантией.

Я ещё раз десять поблагодарила Кармелу, собираясь уходить, и наконец освободила окошко для скопившихся у соседней стойки посетителей. Но она окликнула меня. Жестами указала на телефон, и я снова протянула его через дырку в стекле.

– Questa donna… – за неразборчивой беглой речью последовал медленный перевод. – Она в чём-то виновата? Она сделала плохо вашей дочери?

В меня как будто выстрелили из дробовика в упор. Крупнокалиберная пуля разнесла все мои внутренности, размазав по и так не шибко чистому стеклу. Всё тело налилось свинцом, отяжелело, задрожало и едва не осыпалось на пол осколками. Некоторые вопросы высасывают из нас душу. Вгрызаются в плоть и застревают глубоко внутри. Я пробормотала что-то невразумительное, ещё и не постаралась перевести это бормотание на итальянский, и поскорее вышла на улицу. Туда, где не так душно, хотя с самого утра солнце нагрело Бергамо градусов до двадцати, не меньше.

Я выскочила из отделения почты, чуть не врезавшись в какую-то даму в свободной рубашке. В спину мне полетели жгучие, острые словечки, сплёванные с её языка. Но я даже не обернулась. Грудь жгло, словно я проглотила зажжённую спичку, и от этой дымовой завесы было трудно дышать.

Опершись на стену почты, я стала вбирать в лёгкие спасительный кислород и выдыхать гарь, боль, скорбь. Женщина, которую я искала, донья Росси или как там её теперь зовут, не просто сделала моей дочери плохо. Она помогла её похитить. Посеяла кругом мрак, заперла её в самой тёмной комнате, чтобы мой маленький плющ не смог пробраться к свету.

Когда дыхание выровнялось, а боль стала не такой удушающей, я выпрямилась и на секунду замерла посреди Виа Антонио Локателли, не зная, куда идти дальше. Слишком долго ждать следующего визита доньи Росси. Я должна найти её раньше.

Поправив шляпку, я надела солнечные очки и двинулась в сторону отеля, не собираясь терять ни минуты на разглядывания храмов и исторических памятников. Проходя мимо припаркованных в косой рядок машин, я краем глаза заметила лицо, которое уже видела раньше. Буквально десять минут назад. Тот самый мужчина лет сорока из соседней очереди, что смотрел с сочувствием, будто понимал мои душевные излияния на английском и разделял боль. Он стоял у стены соседнего здания и курил себе с таким видом, словно ни дня его душу не заботила никакая тревога. Словно весь мир для него значит не больше затяжки. Словно он докурит, расплющит окурок носком ботинка и заглянет в соседнее кафе на чашку эспрессо или чего покрепче.

Я бы и не обратила на этого беззаботного мужчину никакого внимания. Если бы его глаза пристально не следили за каждым моим шагом.