Отдельно хочется отметить тот факт, что современная психологическая отрасль в России выстроена в основном на западном культурном коде просто потому, что практически все классики – не русские. И это отличный вопрос для дискуссии, насколько, например, теория Фрейда обусловлена его австрийско-еврейским происхождением и будет ли она так же хорошо работать на представителях других этносов? Да, идеи важности этнических традиций звучат на конференциях или в кулуарах, но в действительности в программах обучения как минимум российских вузов нет ничего про основы русской традиции. Подавляющее большинство практикующих психологов имеет ровно такое же представление о жизни Матрёны Ивановны и базовом русском культурном коде, как и среднестатистический россиянин, – очень скромное.
Помню, как обучалась песочной терапии в юнгианском подходе и была крайне удивлена выданной нам табличке с расшифровкой символов. Каждый третий символ в русской этнографии трактуется совершенно иначе, и неясно, если вы работаете с русскоговорящим клиентом, он будет опираться на швейцарские трактовки или русские? Например, зеркало у Юнга – это отражение Бога и божественного в человеке, а в традиции – потустороннего небезопасного мира. Ель в песочной терапии символизирует жизненную силу, а в традиции связана с миром мёртвых. Во время похоронной процессии бросали на дорогу еловые лапки, чтобы покойник не вернулся к живым, так как в представлении Матрёны Ивановны в ином мире брошенные еловые лапки превращались в непроходимый лес, преграждая путь умершему. Жилые дома из ели строили редко, да и традиция новогодних ёлок приживалась с трудом.
«Дорогу показывают – ветки кидают, видимо, чтоб домой не ходил. На еловые ветки наступать нельзя, человек вот заболеет и умрёт. Это дорожку застилают умершему, он по ним идёт»[4].
Я голосую за идею дополнения, а не противопоставление западного и русского. Хорошо бы каждому психологу, который работает с русскоговорящими людьми, владеть этнографическим минимумом.
Обожаю рассказывать психологам базовые культурные коды. Столько радости, бурных реакций и круглых глаз вижу я в этом процессе. Этнография порой даёт совершенно неожиданные ответы на те вопросы, которые лежат за пределами мировоззрения классической психологии. Например, существует вполне логичное этнографическое объяснение послеродовой депрессии. В понимании Матрёны Ивановны роды есть поход матери в тот мир за душой ребёнка. Другими словами, матери нужно символически умереть при жизни, чтобы привести с того света новую душу. А после таких экспедиций важно ещё правильно ожить, но об этом мы с вами поговорим в главе про переходы. При грамотном подходе этнография дополняет психологическую практику, а не спорит с ней. Я это вижу в своей работе и в работе моих последователей. И Фрейд был прав, и Матрёна Ивановна знала толк. Вместе эффективней.
Человеку, не включённому в фольклор, бывает очень сложно разобраться, что из представленного ныне имеет отношение к русской традиции, а что нет. Не всякий фестиваль родной культуры действительно повествует о ней, не каждый мастер русских обрядов видел/слышал аутентику. Путаница, одним словом. Что ж, будем распутываться.
На эту тему я писала целый диплом в НГПУ[5], где проанализировала различные формы бытования традиционной народной культуры в РФ и составила теоретическую модель. Я называю её «сага о кластерах». У каждого кластера есть свои лидеры мнений, манера звукоизвлечения, визуальный и текстовый коды. Названия кластеров мои, представители этих групп могут именовать себя совершенно иначе. Фамилии не озвучиваю умышленно, даю лишь критерии отличия.
Он же «клюква», он же «сценический фольклор», он же «фейклор». Этот кластер всем уже набил оскомину. Именно его нам показывают по телевизору, на городских праздниках, в школах и институтах. Он везде. Вы точно это видели: атласные сарафаны, натянутые улыбки, красные щёчки и каблучки, вырви глаз наряды с пайетками, причём все одинаковые, картонные кокошники, народные оркестры, народные танцы, нарочитый убийственный мажор и оркестровые аранжировки, прямые зычные голоса, сносящие с ног. Это всё наследие СССР, где важно было срочно придумать что-то своё родное и чем-то занять всех, вне зависимости от возраста. Взяли аутентику и «сварили в горшочке», т. е. сделали из неё сценический формат. Всё это институализировалось: появилась особая манера звукоизвлечения и своя хореография, «дресс-код», этика поведения, а истоки забылись. Теперь в каждом районе крупного города есть ДК, при котором есть свой коллектив, выступающий на городских праздниках (и детский, и взрослый, и пение, и танцы). В каждом институте или колледже культуры есть своё «народное отделение», которое готовит будущих руководителей этих ансамблей и кружков. Это громадная система, отвечающая госзаказу: ярко, весело, что-то про культуру, все при деле. На бумаге это звучит как «Поднимаем русскую традицию», на деле – всё иначе.
Именно в этот кластер ассоциативно попадает современник, если его спросить, что такое русская традиция, и совершенно справедливо чует какой-то подвох. Мне очень понятно, почему городские жители выбирают йогу: не могут себя узнать в «клюкве», всё это кажется поверхностным, нарочитым, искусственным – то ли дело медитации! Мало кто догадывается, что поданное «блюдо» под соусом «наше родное» имеет очень отдалённое отношение к аутентичной русской традиции. Да, народники – уже часть нашей истории, однако это не в полной мере «подлинное».
А вот это и есть подлинное. Исследователи-практики, которые ездят по этнографическим экспедициям, сами и поют, и танцуют, и костюмы шьют, стараясь воспроизвести каждую ноту, говор и строчку на сарафане. Нашей стране повезло, что, несмотря на обилие «клюквы», в своё время появились энтузиасты, которые вдруг проявили интерес к настоящей деревенской культуре и многое успели записать. Этот кластер также институализировался: в каждом городе-миллионнике, помимо ДК, есть центр фольклора, фольклорные ансамбли, где хранят и воспроизводят региональную традицию. В России есть даже несколько вузов, которые готовят профессионалов именно в этом виде деятельности.
Как вы понимаете, «клюквой» обозвали народников именно фольклористы. И там, конечно, идёт непримиримая борьба («вот мы настоящие, а вы нет»), про которую мы с вами и не знаем. Фестивали тоже проходят, но есть маленький нюанс: мы с вами их не видим. Слово «фольклорист» есть, а вот как они выглядят и где обитают – населению неизвестно. К сожалению, это достаточно тайное закрытое сообщество, скрытое от глаз несведущих. В целом понятно, почему так случилось: долгое время представители этого кластера хранили традиции как могли, и за это им отдельная благодарность и поклон. Однако пришло время передачи, но тиски размыкаются со скрипом.
Это учёные. Они тоже ездят в экспедиции, однако сами, как правило, не являются практиками (не поют, костюмы не шьют), а вместо фольклорных фестивалей встречаются на научных конференциях, разговаривают очень сложным языком, пишут статьи и диссертации. Этнографы занимаются скорее анализом, а не сохранением традиции.
Есть редкие фольклористы, которые вхожи и в этот круг, но, как правило, это разные непересекающиеся миры. Например, многие фольклористы даже не в курсе самых ярких фамилий из этого кластера. Я бывала на конференциях этнографов, которые разносили деятельность фольклористов в пух и прах за несоответствие оригиналу.
Я сейчас перечислю маркеры, и вы сразу их опознаете: хороводы мира, солнечные барды, коловрат, очелья на голове и белые платья, родовые поместья, костры и бубны, Масленица/Комоедица 22 марта, буквица, праздники по солнцу, славянские правки, сказочные картинки и тексты, альтернативная история, древние гимнастики и т. д., и т. п. Как правило, тут используют слова «славянский», «сакральный», «ведический». В этих кругах популярны идеи «мира всем мирам» и фокусировка на позитивизме, вегетарианство, подмена истории и великий потоп/пожар, дохристианская культура, ведическая Русь. В какой-то мере это своя альтернативная реальность, очень далёкая от подлинной традиции и манящая своей «сказочностью». Этот кластер не единообразный, здесь много ответвлений и подгрупп: есть более закрытые вплоть до сект, а есть и максимально открытые и массовые.
Фольклористы их называют «долбославы», а те фольклористов – «христанутые». Это очень красноречиво описывает непростые отношения между кластерами.
Каждый кластер считает себя «истинно верной традицией», а всех остальных – «недостаточно подлинными».
Чувствуете, как всё сложно? И какая битва идёт между кластерами! В поле традиции такое напряжение, что понятно нежелание народа идти туда. Он хочет на йогу, на сальсу – куда угодно, только не в свой культурный код. Ибо там война непонятно за что.
В голове современника винегрет из всего. Он не понимает разницы между кластерами и как отличить один от другого. А представителям кластеров, мягко говоря, не до человека. Фольклористам обычные люди мешают наслаждаться традицией, этнографы сидят в своих кабинетах и на конференциях, народники пляшут на сцене. Одни лишь родноверы так умело работают с широкой аудиторией, что теперь кулоны с коловратом можно купить даже в краеведческих музеях, а это, на минуточку, новодел чистой воды.
Надеюсь, мне удалось выдать вам базовую навигацию в непростом околофольклорном мире. Из позитивного: сейчас стали появляться очень любопытные проекты для людей, но при этом в опоре на аутентику. Пусть этого будет больше.
Завершая эту главу, хочу выразить свои личные научные пристрастия. У меня есть три этнографических кумира: Светлана Борисовна Адоньева (проект «Прагмема», Пушкинский дом), Никита Викторович Петров (Центр типологии и семиотики фольклора РГГУ) и Дмитрий Александрович Баранов (Российский этнографический музей). В своей деятельности и в этой книге в частности я во многом опираюсь на их идеи и труды.
О проекте
О подписке
Другие проекты