– И внуков не отдадим! Еще чего выдумали – ведьме детей отдавать, чтобы своей же родне зла желать научила!

– А она вот так и отомстила – поле нам испортила, без жита оставила!

– Так вы давно знали, что она ведьма? – нахмурилась Эльга. – Ваша сноха?

Слов звучало много, но дело не становилось яснее. Может, она вовсе ни при чем? И какая-то неведомая злыдня на чужой ниве потрудилась?

Да нет же, поправила Эльга сама себя, Мистина сказал, что это было Радовеково поле. И явившихся на него вепрей они видели сами. Ведь в самом начале, кажется, Радовек что-то говорил о вепрях?

– Ну… – старейшина переглянулся с женой. – Знали мы, что она того… дурная баба…

– Что здесь творится? – раздался рядом знакомый повелительный голос. – Кто тут докучает княгине?

Эльга обернулась: в двух шагах стоял Мистина, упираясь руками в бедра и глядя на Радовека с таким выражением, будто прикидывал, чем поддеть этот кусок дерьма, чтобы выбросить подальше, не замаравшись.

– Ты чего, Радовече, с бабой на два голоса поешь? – Это выражение лица он приберегал для людей, коим требовалось указать их место – у самых подошв его высоких «датских» башмаков. – Петухи давно откукарекали, припоздал ты немного. Или у тебя еще один сын другому лоб проломил?

Эльга раскрыла глаза, и Радовек снова поклонился:

– Прости, воевода. Это все… того… Беляницу-то мы тогда выгнали, а ее родня стала с нас приданого ее требовать, да детей отдать… Мы не даем – кто же даст такой дурной бабе… Князь-то, отец наш, нашу сторону принял, потому как за нами правда дедовская…

– Погоди! – остановила его Эльга. – Свенельдич, ты мне хоть толком расскажи, в чем дело?

И бросила ему выразительный взгляд: это хвост за нашим вчерашним выходом тянется!

Мистина приопустил веки, будто успокаивая: знаю. И пояснил:

– У Радовека младший сын подрался со старшим из-за своей жены, и тот его зашиб насмерть. Они сноху отправили к ее родне назад. Ее родитель, Белянец, недели две назад приходил с жалобой, что дочь обратно прислали, а ни приданого ее, ни внуков не отдают. Они же отвечали, что баба сама виновата, братьев поссорила, а родителей сына через свое распутство лишила, потому ничего они не отдадут и пусть скажет спасибо, что отпустили живой. Побои не в счет. Я все правильно помню? – спросил он у Радовека.

– Так оно и было, воевода! – Тот снова поклонился. – Князь тогда рассудил по совести, по правде, Белянец, сволочуга, ни с чем ушел, да вон не унялся!

– Испортили поле! – осмелев, вновь заголосила Немировна. – Голодными детей оставили! Княгиня, заступись за нас, прикажи ведьму наказать! Пока жива она, никому хлеба не будет, а нам завтра нивы зажинать! Разгневаются боги, пошлют бури с градом, вся земля Полянская…

– Рот закрой! – гневно крикнула Эльга, не успев подобрать более уместных в устах княгини выражений. – Пузо наела, будто копна, а ума не нажила! Как ты смеешь такие слова за день до зажина говорить! Простите, боги, бабу глупую! – Она подняла глаза к небу, потом низко поклонилась, чтобы сразу было ясно, что кланяется она небесным богам. – Не оставьте нас милостью, научите беду избыть! Кань, слово дурное, слово глупое, в землю черную, как следа на воде нет, так бы и того слова дурного следа не было!

Она сделала движение рукой, будто закапывает в землю двора саму Немировну. Не оборачиваясь, почувствовала легкую усмешку Мистины – одобрительную.

– Простите, боги! – промямлила пристыженная Немировна и тоже поклонилась вместе с мужем. – Так ведь страх какой… ум отшибло…

– Вижу, – Эльга скрестила руки на груди. Потом обернулась к Мистине: – Так ты, воевода, говоришь, что у них в роду было братоубийство и это дело разбиралось князем?

– Не совсем так. У них в роду было братоубийство, но у князя разбиралась жалоба отца снохи, что не возвращают приданое.

– И князь решил, что она не должна его получить?

Мистина кивнул, но Эльга уловила в его взгляде проблеск неуверенности. Похоже, суть дела, обозначенная ею как братоубийство, предстала пред ним в этом свете лишь сейчас.

– Порчу поля и опасность для жатвы так оставить нельзя, – сказала Эльга. – У князя много народу?

Она взглянула на Мистину, и он понял, чего она хочет.

– Если ты желаешь, княгиня, я попрошу его допустить этих людей.

– Попроси его от моего имени, и пусть эти люди обождут возле гридницы. Я скоро приду, у меня есть часок, пока тесто отдыхает.

Она направилась к жилой избе. Гримкель Секира, от ворот слушавший эту беседу, крикнул ей вслед:

– Госпожа, а Белянца прикажешь пропустить?

* * *

– И не допущу я этих вупырей к себе в овин, хоть они приступом иди! Ты, княже, пошли отроков твоих, им все покажу!

Белянец был высокий, почти седой мужик с костистым лицом и круто заломленными черными бровями; Эльга мельком подумала, нет ли у них в роду хазарской крови. Она сидела в гриднице по левую руку от Ингвара, одетая в хенгерок из тонкой шерсти нежно-зеленого цвета. Сама красила: крапива, череда, крушина с добавлением ржави. На нем особенно красиво смотрелись позолоченные наплечные застежки и ожерелье из чередующихся темно-зеленых и желтых бусин. Две бабы – Немировна и Красиловна, большуха Белянца, то и дело косились на ее платье и узорочья: красота и богатство княгининого убранства отвлекали их даже от того дела, с каким явились.

– Да что к ним теперь ходить, они уж колоски-то попрятали! – возражала Немировна. – Ты, княже, отроков на наше поле пошли, пусть посмотрят, как там край выстрижен!

– Хрольв! – Ингвар глянул на десятского. – Возьми пару дренгов, съездите посмотрите это поле.

Вид у князя был хмурый: ему не нравилось разбирать дело о ворожбе.

– И пусть сосчитают колосья, – добавила Эльга, мысленно моля богов, чтобы муж не вспомнил о «ворожбе», на которую сам ее проводил вечером накануне. – Сколько срезано и сколько рядом лежит на земле. Если счет сойдется, стало быть, никто не забирал трех колосков и не вешал в овине. Идите прямо сейчас с этими людьми…

– Вместе с ними! – Мистина выразительно глянул на Хрольва, имея в виду: не выпуская их из виду, чтобы не спрятали три колоска.

– Да все она, ведьма проклятая! – твердила Немировна, явно обеспокоенная предстоящим подсчетом.

– Сама ты ведьма! – кричала ей Красиловна, рослая и худощавая старуха. – Сами вы злыдни, сыновей в уважении вырастить не можете, а у вас потом люди виноваты, кто сам же и пострадал! Через вас моя дочь вдовой осталась опозоренной, а вы на нее еще такую вину возводите! Бабу мужа доброго лишили, детей родных отняли, приданое не отдают! Да избили всю, она еле жива пришла! Род наш славы лишили, а за нами от веку худого дела не водилось! Вы разбойники лихие, а не люди! Княгиня, прикажи привести к тебе Беляницу! Пусть она перед ликами богов на Святой горе тебе ответ даст!

– Да как не постыдится твоя змеюка перед богами предстать! Да ее молнией Перуновой на месте сожжет, только подойдет!

– Тебя сожжет!

– Тебя! Язык твой бесстыжий!

– А ну молчать! – рявкнул раздосадованный Ингвар. Только бабьей свары в гриднице ему не хватало. – Я сказал! Подите все отсюда, а как вернутся мои люди с поля, будем дальше судить. Разорались тут!

Хрольв ушел с тремя гридями, уводя с собой селян. Теперь Эльга уже разобралась в существе дела. В первый раз Белянец приходил с жалобой в один из тех дней, когда она целыми днями смотрела за разделкой веприных туш, вытопкой сала, копчением окороков, мытьем, выскребанием и опаливаем ножек и голов для холодца. Только поэтому такое странное и неприятное дело, как драка родных братьев из-за жены, могло пройти мимо нее. Белянец и его баба клялись, что дочь, отданная замуж за Червеца, младшего сына Радовека, уже давно жаловалась, что ее домогается старший деверь – проходу не дает. И вот однажды Загреба подстерег бабу в хлеву и завалил на солому, задрав подол; крик услышал ее муж, однако старший брат так швырнул его об стену, что проломил голову. День пролежав в беспамятстве, Червец отошел к дедам. Убитые стыдом и горем родичи нашли выход чувствам, обвинив бабу: дескать, завлекала. Но если завлекала, то к чему ей было бы кричать? – возражал Белянец. Избитая Беляница убежала к родичам, и Белянец потребовал от ее имени выкупа за смерть мужа, возвращения ее приданого и детей. И пошел с жалобой к князю. Однако Ингвар рассудил, что убийство внутри рода касается только рода, дети тоже принадлежат роду, а приданое пусть вернут. Однако и с этим Радовек не спешил: Червец женился пять лет назад, большая часть принесенных женой вещей уже пришла в негодность, и чтобы вернуть то же количество сорочек и полотна, пришлось бы опустошить скрыню с приданым дочери.

Эльга жалела, что не услышала об этой тяжбе вовремя. На ее взгляд, Ингвар решил не лучшим образом.

– Если люди могут без князей решать такие дела, как жизнь и смерть, то в чем тогда наша власть? – сказала она, когда поселяне уже ушли и в гриднице остались только свои. – Какого повиновения мы должны от них ждать, если они могут насиловать своих невесток и убивать братьев, и это будет их семейным делом?

– Да если братья вместе живут, бывает, что братовых жен пользуют понемногу, – хмыкнул Мистина. – Но обычно без шума. Свои же люди…

– Мне плевать на жизнь и смерть всякого смерда, – отвечал Эльге Ингвар. – Он принадлежит своему роду, а вот род принадлежит мне! Род будет делать, что я скажу. В этом и состоит моя власть. А их власть отцов и старших братьев – катать по сену хоть невесток, хоть кого, меня не касается.

– Ты не так рассуждал, когда посылал Свенельдича за мной, – Эльгу задело это рассуждение. – Я здесь потому, что я сама так решила. Если бы я позволила, как ты говоришь, чтобы мной распоряжался род, то я бы сначала год просидела в лесу с медведем, а потом вышла за Дивислава, – понизив голос, чтобы не слышали гриди, напомнила она.

Упоминание о пользовании братовых жен Ингвару тоже не понравилось: это был не тот предмет, который уместно обсуждать между мужьями Эльги и Уты. Он спокойно раздал своих полонянок в жены десятским и еще шутил, что они, дескать, ему теперь «как зятья», но мысль о том, что побратим взял в водимые жены женщину, которая хоть недолго, но была его, Ингвара, наложницей, саднила душу. Томило смутное ощущение, что это ему еще аукнется каким-то неприятным образом, хотя по виду все в семье шло гладко.

– Ну, увозить тебя с дракой я ему не приказывал, – Ингвар бросил хмурый взгляд на Мистину.

– Сразу бы сказал, что недоволен, я бы отвез ее обратно, – усмехнулся тот. – Но три года назад, если помнишь, ты очень хотел жениться на старшей племяннице Вещего и не заботился, каким путем я ее добыл. И неужели любовь ее родни согрела бы тебя так же…

– Хватит! – осадила его Эльга, которой вовсе не хотелось, чтобы тепло ее любви к мужу обсуждалось в гриднице.

– Я с ними едва помирился потом! – недовольно хмыкнул Ингвар. – Едва прикрыл твою задницу, – он снова глянул на Мистину, – а то они за своего волхва могли бы и отомстить…

– Не могли! – быстро возразил Мистина. – Волхв обитал на том свете: он был вне рода, вне племени, вне Яви и света белого. Ни один род и племя не имел право на месть за него. Мы поговорили об этом с Белояром, все и уладилось.

– Вот как! – воскликнула Эльга.

– Я не знал! – одновременно с ней удивился Ингвар.

– Я ему объяснил, что если они попытаются мстить за того, кто и так был мертв, как за своего живого родича, то Навь посчитает своим все племя северных кривичей. Они не стали подвергать себя такой опасности. Умные люди, – одобрительно добавил Мистина. – Ну и, возможно, у них нашлись другие причины пожелать, чтобы мир был достигнут как можно скорее…

Эльга не повернула головы. Но и так чувствовала его взгляд – насмешливый и дерзкий, намекающий на то, о чем она хотела бы забыть – а еще больше хотела, чтобы забыли в Киеве. Когда вслед за похищенной девушкой в Киев приехали ее плесковские родичи, здесь вовсю ходили слухи, будто по дороге Мистина получил от Эльги то, что дружинные скальды называют «дружбой бедер». Белояру и Асмунду, ее двоюродным братьям, не раз тогда случилось подраться с болтунами, и кое-кому эти разговоры стоили жизни. Понимая, что дракой и прочим шумом позорящие девушку слухи можно лишь подкрепить, но не опровергнуть, родичи быстро приняли мудрое решение: полный мир с Ингваром и скорейшая свадьба.

Поношения оказались напрасны, и в этом весь Киев смог убедиться своими глазами. Запятнанный кровью настилальник со свадебной постели Эльги был вывешен на тын, как это делают и в самых глухих весях. Честь ее была восстановлена, брак заключен, и Мистина, казалось, радовался этому едва ли не больше, чем сам новоявленный муж. Уже потом, когда все успокоились, Эльга сообразила: убедившись, что извлечь выгоду для себя не получится – кусок все же был не по рту, – Мистина обернул заваруху к выгоде побратима. В итоге его никто ни в чем не винил, а брак с сестрой Эльги, тоже племянницей Вещего и княжеской вдовой, стал для него утешением и наградой.

Но и по сей день Эльгу не оставляло сомнение: так кто же кого тогда одурачил?

И хотя Мистина не состоял с Ингваром в настоящем кровном родстве, а был ему всего лишь побратимом, мысль о вражде между братьями из-за жены отдавалась в сердце Эльги таким тревожным звоном, будто эта беда и от нее ходит не так далеко.

Но она гнала подозрения. Она знала Ингвара и Мистину всего три года, а они знали друг друга с раннего детства, то есть лет двадцать. И если Мистина выбрал быть на стороне своего товарища-князя, то он сам будет следить, чтобы не испытывать мир между ними на прочность.

Однако помнить об осторожности не помешает. Нет, о дружбе ее бедер названный деверь (как еще назвать побратима мужа?) может и не мечтать. Но необязательно в чем-то провиниться, чтобы о твоей вине начали говорить. В этом Эльга уже убедилась на собственном опыте.

– Ингвар, – она обернулась к мужу, желая вернуть его мысли к делу. – Этот случай нельзя так оставить. Братоубийство не может быть заботой только своего рода. Что же, этот несчастный младший брат – теперь не человек, если он младший?

– Без своего рода – нет. Я имею дело с их отцом, и мне все равно, сколько у него сыновей. Я не лезу в его дела, а он взамен делает так, чтобы все его домочадцы поступали так, как надо мне.

– А я? – В смарагдовых глазах Эльги сверкнула обида. – Тогда и я тоже была не человек, пока ты объяснялся с моими родичами?

– Ты? – Ингвар поднял брови. – Ты вообще женщина, какой же ты человек?

– Иногда и женщина – не говоря уж о человеке, – может привести целый род туда, куда нужно! – Мистина слегка подмигнул Эльге, будто намекая, что он на ее стороне. – С нашей княгиней получилось именно так.

– Если этот братоубийца останется в роду, а Радовек будет являться на Святую гору и пировать в обчине, получится, что все поляне и русы приносят совместные жертвы с братоубийцей, – настаивала она, вопреки своему благоразумному решению ободренная этой поддержкой. – И боги проклянут нас всех заодно с ними!

– Ну, так и что я теперь должен сделать? – Ингвар посмотрел сначала на нее, потом на Мистину. – Взять того мужика и казнить?

– Потребовать, чтобы род его изгнал, а иначе мы не допустим их старейшин на Святую гору, – предложил Мистина. – Если ты казнишь его, это восстановит против нас и Радовека, и еще много кого. А так пусть сами решают, что для них важнее: этот похотливый шиш или боги.

– А что там с ворожбой-то было, я не понял? Была ворожба?

– Хрольв вернется – узнаем, – так деловито ответил Мистина, что никто и не заподозрил бы его в причастности к делу.

* * *

Увлеченная всем этим, Эльга едва не пропустила время, когда настала пора сажать хлеб в нагретую печь. Потом сидела рядом, смотрела на печь и думала, надеясь, что тройственный совет земли, хлеба и огня наведет на верные решения. Ее вину невольно взяла на себя другая женщина, которой и так пришлось нелегко. Еще не видя Беляницы, Эльга готова была согласиться с ее отцом: зачем та стала бы кричать, если сама завлекала старшего деверя? И жаловаться родителям? В чужом роду разбирать, кто кого домогался – дело неблагодарное: правды, может, и не отыщешь, а замараешься обязательно.

Но вот хлеб испекся. Эльга вынула хлебную сковороду из печи, легонько постучала лезвием ножа по корочке каравая – звенит! – выложила на доску, вместе с доской завернула в рушник и унесла в избу. Потом вернулась в гридницу и кивнула Мистине: подойди.

– А если счет колосков не сойдется? – шепнула она. – Я не хочу, чтобы бедную бабу утопили.

И взглядом добавила: из-за меня.

– Если княгиня пожелает, то счет сойдется! – заверил Мистина, будто иначе и быть не могло.

И даже подмигнул.

– Ты сказал Хрольву… – сообразила Эльга.

– У нас все сойдется, как у жидина Егуды с его греческой дощечкой! Хотя болтовни теперь не миновать. Если уж слово «порча» было сказано, сейчас вся волость от страха пустит «теплого» в портки. Но ты не печалься! – добавил он, видя беспокойство на лице Эльги. – Для тебя это даже лучше.

– Лучше?

– Порчу надо снимать. Ты сделаешь это.

– Я не уме… – начала Эльга и умолкла.

Для начала, она умеет. То есть знает как – ее учили. Она-то, родная внучка Буры-бабы, не сможет снять порчу? К тому же такую, какая лишь мерещится.

– Но погоди… – Новая мысль отвлекла ее от перебора способов. – Если порча все же есть, значит, есть и ведьма-порчельница. Если это не Беляница… – «и не я», добавила она мысленно, – кто же тогда?

Мистина посмотрел на нее, приподняв брови. Потом обронил:

– Есть кое-какие догадки. Кто виноват, тот и ответит.

И ушел, на ходу сделав знак Альву и Доброшу следовать за ним.

Эльга проводила его глазами до самой двери. Так кого же он, скажите на милость, имел в виду?

* * *

Хрольв вернулся, прояснив дело лишь наполовину. В овине у Белянца никаких скрещенных колосков не нашли, но на краю поля насчитали аж на девять больше обрезанных стеблей, чем подобрали колосков. Все остальные тщательно собрали, и Хрольв привез их княгине как доказательство.

– Пусть ее, ведьму, водой испытают! – требовал Радовек.

– Тебя вместе с ней! – возражал Белянец. – Против нас нет ничего, княгиня, он нас винит – пусть его баб с моей вместе в воду бросают!

– Мы ведьму отыщем, – заверила Эльга. Ингвар оставил ее разбирать это женское дело, и она сидела на своем престоле слева от пустующего княжьего, согретая чувством гордости. – Непременно. Но главное сейчас не это.

Она убедилась, что оба старейшины смотрят на нее в напряженном ожидании, и продолжила:

– Главное сейчас – снять порчу, чтобы нивы наши не пострадали и урожай не оскудел. Пусть все ваши бабы, Радовече, придут к полю нынче на закате…

Тут она взглянула на Мистину и запнулась: он буйно мотал головой.

– Позволь подсказать, княгиня, – поспешно вставил он, – нынешним вечером лучше у богов совета спросим, где злодеев искать. А порчу снимать – завтра. День будет удачнее.

– Так и поступим, – Эльга неуверенно кивнула, не понимая, зачем ему понадобилась эта отсрочка, но закончила твердо: – Мы спасем жито земли Полянской, люди, не тревожьтесь.

Вечером Эльга пожелала навестить Уту: поделиться всем пережитым за день и посоветоваться насчет снятия порчи. Конечно, можно было найти советчиц и поопытнее, но Эльга была еще слишком молода и слишком недавно стала княгиней, чтобы кому-то другому, кроме сестры, сознаться в своем незнании. Она – родная племянница Олега Вещего, а стало быть, в свои восемнадцать лет обязана быть мудрее, чем иные в сорок.