Цитаты из книг автора «Элизабет Страут»

Кристофер – далеко в Калифорнии. Генри тоже не здесь, а в Хэшеме, в инвалидном доме. Их нет, нет. Ушли – каждый в свой ад.

Бывают дни, когда, сидя в своем инвалидном кресле, он даже головы не повернет. Она ездит туда каждый день и сидит с ним. «Вы святая», – говорит ей Молли Коллинз. Господи, как можно быть такой глупой? Перепуганная старуха – вот что она такое: все, что она теперь знает, – это что когда солнце заходит за горизонт, время ложиться спать. Другие справляются. Она не так уж уверена. Тут-то отлив все еще продолжается, думает она.

О чем они тогда разговаривали? Ох, как ей хочется вспомнить, но вспомнить она не может. В городе, на парковке у магазина «Купи и сэкономь», из-за того что после магазина стройматериалов им понадобилось купить молоко и сок, она сказала, что посидит в машине. И так закончилась их жизнь. Генри вылез из машины и упал. И больше не встал, больше никогда не прошел по галечной дорожке к их дому, больше никогда не произнес разумного слова, лишь иногда его огромные зеленовато-голубые глаза смотрели на нее с больничной кровати.

Нет, она пришла в надежде, что рядом с чужим горем в ее собственную темницу пробьется лучик света. Однако она остается отдельной от всего этого – от этого старого дома, от заполнивших его людей, кроме, пожалуй, одного голоса, который начинает звучать громче всех остальных.

– Ох, Оливия, привет! – откликается она. Марлен потребовалось много лет, чтобы отвыкнуть называть Оливию «миссис Киттеридж», – так всегда бывает, когда полгорода училось у тебя в школе. И, по правде говоря, есть и обратный эффект: ты привыкаешь смотреть на полгорода как на детей;

Кто она такая в этом мире – в этом странном, недоступном пониманию мире, – с ее собственной точки зрения?

Бывали дни – Оливия помнила это, – когда, возвращаясь пешком домой, Генри держал ее за руку, и так они шли, двое людей среднего возраста, в самом расцвете сил. Понимали ли они в такие моменты, что надо спокойно радоваться этому? Скорее всего – нет. Люди, проживая свою жизнь, в большинстве случаев не очень-то понимают, что они ее проживают.

Как-то вечером, вернувшись домой, Оливия открыла ящик стола со старыми фотографиями. Ее мать – полная, улыбающаяся и все же зловещая. Ее отец – высокий, с лицом стоика; его молчаливость в жизни казалась явно видимой на снимке. Оливия подумала, что отец был и остается для нее величайшей загадкой. Фотография Генри, совсем ребенком. Кудрявый малыш с огромными глазами глядит на фотографа (на свою мать?) с детским страхом и удивлением. Еще одна его фотография, во флоте: высокий, худой, на самом деле совсем еще мальчик, ожидающий, чтобы жизнь началась. «Ты женишься на бесчувственной твари и будешь ее любить, – думала Оливия. – Ты родишь сына и будешь его любить. Ты будешь бесконечно добр к жителям твоего города, приходящим к тебе – высокому, в белом лабораторном халате – за лекарствами. Ты окончишь свои дни слепым и немым, в инвалидном кресле. Такой окажется твоя жизнь».

Он лишь устало приподнял руку, показывая этим жестом, что ей не стоит беспокоиться: жизнь привела их к этому рубежу, и он примирился с тем, что приходится жить в аду.

Роджер сразу же сбежал к своей даме сердца в Бэнгор. – Снова легкий смешок. – Но она отвергла его, бедняжку. Все это вызвало у Оливии не просто тяжкий внутренний стон разочарования. У нее возникла неодолимая потребность тотчас же уйти; однако она не могла этого сделать, поскольку вторглась на чужую территорию, ответила на записку Луизы, попросила разрешения нанести визит. – Вы, вероятно, подумывали о том, чтобы убить себя. – Луиза произнесла это совершенно спокойно, будто обсуждая рецепт лимонного кекса.