Посвящается Рафаэлю и Элис

Elizabeth Fremantle

Sisters of Treason: A Novel

Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London

Copyright © Elizabeth Fremantle, 2014

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

ТЮДОРЫ И СТЮАРТЫ. Порядок престолонаследия

Монархи выделены полужирным шрифтом; приводятся только браки, в которых рождались наследники престола

Пролог

Лондонский Тауэр, февраль 1554 г.

Левина

Фрэнсис трясло, как в лихорадке. Левина решительно взяла ее под руку и прижала к себе. В голых ветвях деревьев свистел холодный, пронизывающий ветер. От сильных порывов задирались подолы платьев; женщины придерживали руками чепцы, чтобы не слетели, потуже завязывали ленты под подбородком. Зимнее небо отливало перламутром, словно в облаках кто-то открыл устричные раковины. На бледном размытом фоне силуэт Белой башни казался особенно зловещим. Редкая толпа зрителей топталась у эшафота; они молча переминались с ноги на ногу и дышали на ладони, пытаясь согреться. Два возчика катили тачку, но Левина не смотрела на них. Запрокинув голову, она разглядывала окно под самой крышей башни; ей казалось, что она видит в проеме человеческую фигуру.

– О боже! – прошептала Фрэнсис, зажимая рот рукой. – Гилфорд!

Левина обернулась и замерла от ужаса. В тачке под окровавленным тряпьем лежало тело Гилфорда Дадли. Дыхание Фрэнсис участилось, сердце забилось в горле как сумасшедшее, лицо позеленело. Левина взяла ее за узкие, как у девочки, плечи, развернула к себе лицом и, пристально глядя ей в глаза, приказала:

– Дышите глубже, Фрэнсис, дышите глубже! – Она задышала глубоко и ровно, надеясь, что Фрэнсис, подражая ей, немного успокоится. Левина не могла представить, что испытывает несчастная мать в ожидании казни своей семнадцатилетней дочери, когда осознала, что не в ее силах помешать страшному действу.

– Не понимаю, почему Мария… – Фрэнсис словно поперхнулась словами и начала снова: – Почему королева не позволяет нам увидеться с ней… Чтобы попрощаться.

– От страха она стала безжалостной, – ответила Левина. – Наверное, ей всюду мерещатся заговоры. Ей кажется, что даже мать и ее приговоренная к смерти дочь способны плести интриги… – Она склонилась к своему борзому псу по кличке Герой и погладила его выпуклые позвонки. Пес, словно желая ее успокоить, ткнулся носом ей в юбку.

Левина вспомнила, как рисовала Джейн Грей в ее королевских регалиях – с тех пор не прошло и года. Тогда ее внимание привлекла юная девушка с пристальным взглядом широко расставленных темных глаз, в которых мелькали золотистые искорки, у нее были длинная шея и изящные руки. Джейн производила впечатление одновременно силы и беззащитности. Конечно, «рисовала» – не совсем точное слово, потому что Левина едва успела приколоть к доске бумагу для эскиза и приступить к фону. Вскоре в Лондон во главе армии прибыла Мария Тюдор и свергла с престола свою юную кузину, которой сегодня отрубят голову. Тогда именно Фрэнсис Грей помогла Левине разбить доску и бросить ее в огонь вместе с этюдом. Последнее время колесо фортуны поворачивалось в Англии очень быстро.

Бросив взгляд через плечо, Левина заметила группку католических священников. Среди них выделялся Боннер, лондонский епископ, толстый и гладкий, похожий на нелепого младенца-переростка. Левина хорошо знала его, ведь она живет в его приходе; Боннер славился своей жестокостью. Он расплылся в надменной улыбке – радуется, что юной девушке отрубят голову? Торжествует победу? Левине очень хотелось бы влепить ему пощечину, стереть с его физиономии самодовольную улыбку. Она отчетливо представляла себе багровую отметину у него на лице, и даже ладонь у нее зачесалась, словно после удара.

– Боннер, – прошептала она, наклоняясь к Фрэнсис. – Не оборачивайтесь. Если он встретится с вами взглядом, еще, чего доброго, поздоровается!

Фрэнсис кивнула, сглотнув подступивший к горлу ком. Левина поспешно увела подругу подальше от вновь пришедших, чтобы она не столкнулась с ними лицом к лицу. Немногие явились взглянуть на казнь девушки, которая пробыла королевой лишь несколько дней. По слухам, над Анной Болейн пришли поглумиться несколько сот человек, с нее и пошла мода обезглавливать королев. Сегодня никто не будет свистеть и улюлюкать. Все в ужасе от предстоящей казни, кроме Боннера и его приспешников, но даже они не настолько тупы, чтобы публично демонстрировать радость. Левина думала о королеве во дворце, представляла, как бы она ее нарисовала. Сейчас Мария сидит в окружении самых доверенных фрейлин – скорее всего, все они молятся. Но Левине Мария представлялась в одиночестве в пустом приемном зале; когда ей только что сообщили, что по ее приказу казнили ее молодую родственницу, которую она прежде так любила. У Марии на лице вовсе не скрытое торжество, как у Боннера, и не страх, хотя ей есть чего бояться. В конце концов, прошло лишь несколько дней после неудавшегося вооруженного мятежа Томаса Уайетта. Восставшие хотели посадить на престол сестру Марии Елизавету. Левина отчетливо видела перед собой узкое лицо королевы, белое, как лист нового пергамента, ее мертвые, бесстрастные глаза. Судя по всему, казни только начались.

– Во всем виноват ее отец, – бормотала Фрэнсис. – Я не могу не думать о том, что он сделал, Левина… Из-за его бездумного тщеславия… – презрительно выплевывала она, точно произносимые ею слова были грязные.

Левина снова бросила взгляд на верхний ярус башни, гадая, кто там в окне. Может быть, муж Фрэнсис, отец Джейн, Генри Грей, которого также обвиняют в государственной измене. Тачка остановилась рядом с невысоким строением наискосок от них. Возчик завел разговор с каким-то приятелем; похоже, ему скучно и безразлично, что он везет в своей тачке тело казненного юноши.

– Это карточный домик, Вина, карточный домик!

– Фрэнсис, не надо. – Левина положила руку на плечо подруги. – Вы сведете себя с ума.

– А королева… где ее милосердие? Ведь мы ее близкая родня. Elle est ma première cousine; on était presque élevée ensemble^[1].

Левина молчала и лишь крепче сжимала плечо подруги. Фрэнсис часто забывала о том, что Левина почти не понимает по-французски. Левина никогда не спрашивала Фрэнсис, почему та, англичанка до мозга костей, так любит французский язык – тем более что при дворе Франция давно не в моде. Возможно, любовь к французскому как-то связана с матерью Фрэнсис Марией Тюдор, младшей сестрой Генриха VIII, которая около года была женой короля Франции Людовика XII.

К ним приближался какой-то незнакомец; из-за развевающегося на ветру черного плаща он был похож на летучую мышь. Остановившись рядом с двумя женщинами, он вежливо поклонился, снял берет и стал мять его в руках.

– Миледи, – произнес он, щелкая каблуками. – Сэр Джон Бриджес, комендант Тауэра.

Вид у него был суровый. «Наверное, – подумала Левина, – именно так должен выглядеть тюремщик». Правда, он тут же оставил официальный тон.

– Всей душой сочувствую вам. Мы с женой… – Он сбился, голос его едва заметно задрожал. – За последние месяцы мы очень привязались к вашей дочери. Она замечательная девушка.

Фрэнсис, не в силах вымолвить ни слова, молча взяла коменданта за руку и медленно кивнула.

– Сейчас ее спустят вниз. – Сэр Джон понизил голос почти до шепота: – Я могу устроить, чтобы вы ненадолго повидались с ней. Она отказалась видеться с мужем перед тем, как его… – Видимо, он собирался сказать: «Перед тем, как его казнили», но ему хватило такта промолчать. – Она попросила позволения увидеться с вами.

– Отведите меня к ней, – с трудом выговорила Фрэнсис.

– Предупреждаю, будьте крайне осторожны. Мы не должны привлекать к себе внимание. – Сэр Джон явно имел в виду Боннера и свору его приспешников. – Сейчас я уйду. Через несколько секунд следуйте за мной. Войдите черным ходом вон в то здание. – Он жестом указал на невысокую пристройку к Колокольной башне. – Мы будем ждать вас там.

Он ушел; через некоторое время Фрэнсис и Левина последовали за ним. Со стороны было похоже, что они ищут убежища от ветра. Им пришлось пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь; закрыв ее за собой, они оказались в полной темноте и не сразу разглядели напротив входа еще одну дверь. Левина гадала, нужно ли им войти в нее. Она понимала, что ей придется взять инициативу на себя, потому что Фрэнсис, похоже, сейчас ни на что не была способна. Когда она сделала шаг в сторону второй двери, та со скрипом открылась; из-за нее выглянул Бриджес. Увидев женщин, он открыл дверь шире, и к ним вышла Джейн. Она была в черном с ног до головы. В своих маленьких белых ручках она держала две книги.

– Мама! – с улыбкой произнесла она, как будто сегодня был самый обычный день.

– Chérie! – воскликнула Фрэнсис, мать и дочь кинулись друг к другу в объятия. Фрэнсис снова и снова шептала: – Ма petite chérie!^[2]

Французский язык добавлял встрече драматизма, как будто они разыгрывали живую картину. Левину поразило и то, что Фрэнсис скорее можно было принять за дочь Джейн, которая была очень сдержанна и хладнокровна.

Левина отошла в сторону и тактично отвернулась. Правда, мать и дочь, похоже, забыли о том, что она тоже здесь.

– Мне так жаль, chérie… о, как мне жаль!

– Знаю, Maman. – Джейн первая разомкнула объятия и, собираясь с духом, разгладила платье. – Ne vous inquietez pas^[3]. Господь избрал меня для этого. Я по доброй воле отправляюсь к Нему как посланница новой веры.

Нет больше той девушки, портрет которой Левина писала несколько месяцев назад; теперь перед ними явилась молодая гордая женщина, безупречная и спокойная. Левина тяжело вздохнула. Неожиданно в голову ей пришла странная мысль: Джейн Грей могла стать гораздо более достойной и мудрой королевой, чем Мария Тюдор. Если бы народ увидел ее такой, какая она сейчас, никто бы и не подумал поднимать армию для ее свержения и воцарения на престоле ее кузины-католички.

– Жаль, что у меня нет хотя бы немного твоей отваги, – пробормотала Фрэнсис.

– Пора, Maman, – сказала Джейн, покосившись на Бриджеса. Тот медленно, торжественно кивнул. Джейн передала Фрэнсис одну из своих книг, прошептав: – Там, внутри, послание для вас – и еще одно для Кэтрин; ей я написала кое-что в самой книге, потому что в противном случае она наверняка потеряет письмо – моя младшая сестренка вечно все теряет! – Она засмеялась; ее звонкий смех даже у Фрэнсис вызвал подобие улыбки. На миг мать и дочь стали так похожи друг на друга, что Левина неожиданно для себя тоже улыбнулась. Смех Джейн оборвался, и она тихо попросила: – Maman, берегите Кэтрин. Боюсь, у нее не слишком много выдержки.

Левина вдруг с ужасом осознала, что младшая сестра Джейн неизбежно станет новым центром протестантских заговоров. Многие наверняка захотят свергнуть католичку Марию Тюдор и посадить на трон кого-то из своих единоверцев; но заговорам суждено было заканчиваться неудачей.

– А что передать от тебя Мэри? – Фрэнсис имела в виду младшую из трех своих дочерей.

– Мэри умная. Ей мои советы не нужны.

Взмахнув тонкой рукой, Джейн ушла. Миг – и ее нет, и внутренняя дверь закрылась за ней. Фрэнсис одной рукой крепко прижала к себе книгу, а второй схватилась за стену, чтобы не упасть.

– Пойдемте. – Левина взяла ее под локоть и вывела на улицу, где бушевал ветер. За то время, пока их не было, зрителей у эшафота добавилось, и все же это была не толпа, а лишь группа людей.

Но вот они появились: первым появился мертвенно-бледный Бриджес, за ним – католический священник, которому так и не удалось обратить Джейн в свою веру. Головы у обоих низко опущены. За ними шла Джейн, отважная, с прямой спиной, она держала перед собой раскрытую Псалтирь, губы шевелились в молитве. По бокам от нее шествовали две ее фрейлины, которые не могли сдержать слез. Сцена отпечаталась в мозгу Левины: черное платье Джейн на фоне желтовато-серого камня Тауэра у нее за спиной; то, как ветер дергал подолы платьев, чепцы, словно предлагая побег; скорбные фрейлины, чьи яркие платья выглядели неуместно; бледное лицо Бриджеса; выражение суровой безмятежности на лице Джейн. Левине захотелось запечатлеть сцену в красках. Сильный порыв ветра сломал ветку ближайшего дерева, и она с треском упала на землю, так близко от Лондонского епископа, что тот испуганно вздрогнул и отошел подальше. Интересно, подумала Левина, многие ли из присутствующих, подобно ей, пожалели, что ветка не упала на голову Боннеру или кому-то из его приспешников.

Джейн Грей поднялась на помост и развернулась к зрителям, собираясь говорить. Она была так близко, что, если бы Левина встала на цыпочки, смогла бы дотронуться до подола ее юбки. Но порывы ветра унесли прочь слова приговоренной; до них долетали лишь обрывки ее речи:

– Умываю руки мои в невинности… – Она сложила свои маленькие ручки. – Я умираю истинной христианкой и не ищу спасения никаким другим способом, а только милостью Божией. – Джейн до последнего мгновения хранила верность новой вере; Левина жалела, что ей недостает непреклонности этой молодой девушки.

Произнеся речь, Джейн сбросила с плеч платье, передала его фрейлинам и развязала чепец. Когда она сняла его с головы, волосы, свободные от лент и завязок, плавно взмыли вверх, как будто хотели поднять ее в небеса. Она обернулась к палачу. Левине показалось, что он просит у нее прощения, но слов она не слышала. Зато увидела искаженное лицо – значит, происходящее ужасало даже палача. Только Джейн выглядела совершенно спокойной.