Глава 4: Свидание без намерения

Дверь захлопнулась за спиной, отрезав прохладную ночь, но не сумев отсечь маму. Агата Арсеньева, как ураган в норковом манто, мгновенно заполнила крохотную прихожую Мирыной квартиры. Запах ее духов – смесь лаванды, пачули и театральной драмы – вытеснил привычные ароматы дома, даже стойкий приятный запах кофе.

– Ну, солнышко, где тут у тебя свет цивилизации? – Агата щелкнула выключателем, и свет лампочки (обычной, не волшебной, Мира мысленно похвалила себя) выхватил из полумрака ее недовольную гримасу. – Боже, Мирочка, ну как можно жить в такой… берлоге? Тут же пауки скоро заведутся! И энергетика застоявшаяся, прямо чувствую! – Она сбросила пальто на вешалку, под которой тут же образовалась лужица, удвоенная водой от подошв ее изящных, но абсолютно непрактичных сапожек на каблуке-шпильке. В руках поблескивал зловещий пакет из гастронома "Золотой улей".

Мира молча подставила тазик под капающую воду, чувствуя, как привычная тревога, едва утихшая после группы и встречи с Ромой, снова поднимает голову. "Берлога" была ее крепостью, местом, где можно спрятаться от мира и от себя самой. И вот эту крепость штурмует генерал Агата.

– Мам, я устала, – попыталась она вставить слово, но Агата уже парировала, проносясь мимо, в гостиную- она же спальня – она же кухня.

– Устала? От чего? От того, что ходишь в этом сером… мешке? – Она ткнула отманикюренным пальцем цвета спелой вишни в Мирин любимый потертый свитер овсяного цвета. – И волосы! Совсем не уложены! Мира, ну как можно? Ты же молодая женщина, цветок жизни! А выглядишь как… как затюканная сова! – Агата поставила пакет на стол (заваленный счетами и блокнотом с рецептами) с таким видом, будто привезла Святой Грааль. – Ладно, сейчас исправим. Я привезла икры "Царской", осетринки слабого посола, хрустящих булочек из пекарни Степаныча… и бутылочку отличного киндзмараули. Поднимать настроение и тонус! Разливай-ка по рюмочкам, пока я осмотрю хозяйство.

Мира, как загипнотизированная, полезла в буфет за хрустальными рюмками (подарок бабушки, которые Агата считала "единственным достойным сосудом для благородных напитков"), пока мать носилась по комнате. Поправляла диванные подушки, приговаривая в пол голоса: "Ужас! Совсем форму потеряли! Выглядят как побежденные гладиаторы! Смахивала пыль с комода тыльной стороной ладони, бормоча: "Ты хоть раз в неделю влажной тряпкой проходишься? Или ждешь, пока сама свалится художественным слоем?" И заглядывала в мойку: "Посуда! Мира! Это же рассадник микробов и застойной энергии! Прямо вижу черные сгустки!".

– Мам, все нормально, – попробовала защититься Мира, расставляя рюмки с легким дрожанием рук. – У меня работа, кафе, группа…

– Группа! – Агата фыркнула, доставая из пакета банку черной икры с золотистой этикеткой. – Эти ваши "группы взаимного нытья". Сидят, сопли жуют. Тебе бы практику, дочка! Зеркало активировать! Силу чувствовать! А не воздух сотрясать разговорами о… о чем вы там? О прокрастинации? – Она произнесла слово так, будто это было название редкой болезни, подхваченной от бездомных котов.

– О личностном росте, мам. О контроле. О спокойствии, – процедила Мира, откупоривая вино. Терпкий аромат винограда смешался с мамиными духами, создавая дурманящую смесь.

– Спокойствие? – Агата расставила на столе закуски с театральным размахом. – Спокойствие – это для кладбища, солнышко! Жизнь – это движение, энергия, страсть! Вот, например, этот твой… тип. Грустный мужчина. Рассказывай!

– Кто?! Мам, о ком ты?Мира чуть не выронила бутылку. Пробка со звоном ударилась о край раковины.

– О ком, о ком! – Агата махнула ножом для икры (настоящим серебряным, который почему-то всегда возила с собой в сумочке просто "на всякий случай"). – О том, с кем ты "чаи распивала"! Ты думаешь, я слепая? Я почувствовала мужскую энергию еще на лестнице! Несильную, приглушенную, но… присутствует! И пахнет… типографской краской и печалью. Кто он? Откуда? Чем занимается? Как зовут?

Мира почувствовала, как кровь приливает к лицу. Барсик, привлеченный запахом рыбы, беспечно выскочил из-под дивана и уселся у ног Агаты, мурлыча и благосклонно наблюдая за процессом допроса, как рыжий следователь.

– Мам, это просто… знакомый. С группы. Рома. И мы не чаи распивали, мы… просто шли домой вместе. После занятий. Это не свидание.

– "Просто шли"? "С группы"? "Рома"? – Агата прищурилась, намазывая икру толстым слоем на хрустящую корочку булочки. – Имя хорошее. Солидное. А фамилия? Возраст? Почему такая… тяжеля аура? Как у моего кота Валеры после того, как его кастрировали. Вечность в глазах.

Мира села напротив, взяв свою рюмку, но не делая глотка. Вино пахло терпко, обещая головную боль и ту степень откровенности, на которую она не была уверена, что соглашалась.

– Мам, пожалуйста… Он просто человек. Немного… замкнутый. Ему тяжело. И не лезь, пожалуйста. Ему и так непросто. – Она осторожно опустила рюмку, боясь, что дрожь в руках выдаст ее.

Агата отставила бутерброд, ее глаза загорелись азартом знахарки, нашедшей сложный случай. Она пристально посмотрела на дочь, потом медленно обвела взглядом комнату, будто выискивая следы незримого гостя. Ее взгляд остановился на шарфе Миры, небрежно брошенном на спинку стула.

– Тяжело… – протянула она многозначительно. – Ого-го. Чувствуется. Глубокая рана. Не зажившая. – Она отпила вина, причмокнув. – И ты к нему… что? Тянет магнитом? Чувствуешь его боль? Как лучик света в его темное царстве?

– Мам! – Мира вскочила, рюмка задрожала в ее руке. – Нет! Ничего я не чувствую! Мы просто… иногда идем вместе. И все! Потому что по пути. Никакого "магнита"! Никакого "темного царства"! И пожалуйста, не надо тут ничего… активировать! Я прошу тебя! – Голос ее сорвался. Она боялась не столько вмешательства матери в личную жизнь, сколько того, что Агата может нечаянно спровоцировать ее собственную магию. Или, что еще хуже, открыть Роме правду. Мысль о том, что мать может "случайно" навестить кафе, заставила похолодеть даже пальцы ног.

Агата смотрела на нее оценивающе, как опытный диагност. Потом медленно отпила вина, оставив на хрустале след помады цвета спелой вишни.

– Мирочка, солнышко, – голос ее внезапно стал мягче, но не менее проницательным. – Ты вся… дрожишь. Как осиновый лист на ветру. И не от холода. Ты боишься. Чего? Его? Или того, что в тебе самой просыпается? Чувства? Сила? – Она наклонилась через стол, ее серьги-подвески закачались, отбрасывая блики. – Этот Рома… он тебе нравится. Чувствую кожей. Твоя аура вокруг него… розовеет. А ты боишься самого этого слова «нравиться». Боишься, что твоя сила снова вырвется и все испортит. Как тогда, с дубом.

Мира отвернулась, глотая комок в горле. Мама, как всегда, била в самое больное место. Точно. Образ поваленного дерева, крик соседского мальчишка – все это всплыло перед глазами с пугающей четкостью.

– Я не боюсь чувств, – солгала она, уставившись в трещинку на столешнице. – Я боюсь… не справиться. Снова. И причинить боль. Ему… или кому-то еще. – Она не добавила "как тогда". Не было необходимости.

Агата вздохнула, шумно, по театральному, как героиня мелодрамы.

– Дочка, подавленная сила – хуже выпущенной. Она гложет изнутри. Как ржавчина по железу. Ты хочешь спокойствия? Так вот оно – самое настоящее беспокойство! Этот страх! Он тебя съест раньше, чем твоя магия кого-то заденет. – Она отрезала еще кусок булки и оставила на столе.

– А насчет этого твоего Ромы… Ладно. Не полезу. Пока. Но смотри! Если он тебе действительно интересен… не отталкивай. И себя не отталкивай. Ты – не бомба. Ты – Мира. Моя дочь. И ведьма. И это нормально. Теперь ешь икру. Дорогая. И не кисни. И наливай!

Остаток вечера прошел под аккомпанемент маминых рассказов: о соседке-гадалке, у которой кот научился таскать карты Таро. "Настоящий магический феномен, Мира!" О новом любовном зелье из бузины и лепестков розы. "Для вялых мужчин, знаешь, таких… как твой бывший!" О том, как она "случайно" заставила цвести кактус у начальницы мужа. "Бедняга цвел как сумасшедший три месяца, потом скончался. Но начальница была счастлива!".

Мира слушала вполуха, ковыряя вилкой икру на тарелке, превращая ее в кашицу. Слова матери о страхе и подавленной силе засели в голове, как заноза. Когда Агата наконец, собралась уходить, закутанная в мех и чувство собственного достоинства, она обняла Миру на прощанье – крепко, по-матерински. Воздух наполнился запахом дорогого парфюмом, икры и безапелляционности.

– Думай, солнышко. И не бойся жить. А то икра пропадет. И молодость. И этот типографский кот. – И скрылась в лифте, оставив после себя запах духов, пустые банки из-под икры, крошки на столе и тяжелый груз нерешенных вопросов.

Утро после визита Агаты началось для Миры с ощущения, будто ее квартиру посетил ураган в норковом манто и на каблуках. Мира убирала, движения ее были механическими. Протереть стол, вымыть хрустальные рюмки, выбросить пакет из "Золотого улья". Хотелось заглушить эхо вчерашних разговоров. Слова матери – "розовеющая аура", "не отталкивай", "ты – не бомба" – звенели в ушах, смешиваясь с тревогой и каким-то странным, смутным ожиданием.

В кафе "Мед и мята" она пришла раньше обычного. Ритуал открытия – помол зерен, включение кофемашины, проверка витрины – сегодня был спасительной рутиной. Она расставляла свежие круассаны в вазочке, стараясь думать только о текстуре теста, о запахе сливочного масла. Барсик, величественно восседавший на "своем" стуле у окна, наблюдал за ней прищуренным глазом.

– Утро после бури? – спросил он лениво, вылизывая лапу. – Пахнет… драмой и рыбьей икрой. Довольно сильно.

– Тише, пушистый провокатор, – буркнула Мира, поправляя баночку с медом. – Сегодня нам нужна тишина. И порядок. Абсолютный.

Дверной колокольчик звякнул резко, не в такт ее мыслям. Мира обернулась, ожидая увидеть первого сонного клиента. Вместо этого в дверь ворвался… фейерверк в человеческом обличье.

Агата Арсеньева стояла на пороге, заливая крохотное пространство кафе волной лаванды, драмы и абсолютной уверенности в своей необходимости здесь и сейчас. На ней был леопардовый пиджак, невероятно обтягивающие черные брюки и новые, невероятно высокие каблуки, на которых она балансировала с грацией канатоходца. Ее волосы, ярко-рыжие, были уложены в сложную башню локонов, а макияж подчеркивал эффектные глаза. Она выглядела так, будто собиралась не на утренний кофе к дочери, а на вручение "Оскара". Ее взгляд мгновенно просканировал помещение, задержавшись на Мире, потом на Барсике, потом на банке с чем-то янтарным у стойки.

– Я решила, что утро – лучшее время для дополнительного материнского контроля, – объявила Агата, шагая внутрь так, будто выходила на сцену. Ее голос звенел, заполняя все уголки. Она указала наманикюренным пальцем цвета спелой вишни на банку. – А что это у тебя тут? Варенье? Какой тоскливый цвет? Выглядит приторно.

Мира замерла с круассаном в руке, чувствуя, как по спине бегут мурашки паники. Дверь позади скрипнула, впуская первых настоящих посетителей. Краем глаза, Мира увидела вошедшего Рому.

– Мам, – начала она, стараясь звучать спокойно, но голос дал легкую трещину. – Ты не можешь просто… так рано… без предупреждения…

– Конечно, могу! – Агата махнула рукой, браслеты звякнули. Она подошла к стойке, ее духи вступили в бой с ароматом свежей выпечки. – Это моё лицо на твоей магической метрике, дорогуша! Если ты снова начнёшь подавлять силу – у тебя опять посуда будет нервничать. – Она сделала драматическую паузу, позволяя словам повиснуть в воздухе. Ее взгляд скользнул мимо Миры и прилип к окну. К тому самому столику у окна, где сидел Рома. Он сидел с головой уткнувшись в книгу, и явно пытался стать невидимкой. Но стать невидимым для Агаты Арсеньевой было невозможно. Ее глаза сузились, как у хищницы, учуявшей интересную добычу. – Кстати, – голос Агаты стал громче, театрально заинтересованным, – кто этот мужчина у окна? Такой весь в… глубокой задумчивости. Но с харизмой мрачного кота. Очень атмосферно.

Мира почувствовала, как земля уходит из-под ног. Кровь прилила к лицу. Она видела, как Рома медленно поднял голову от книги, услышав мамин голос. Его взгляд встретился с Мириным – растерянным и полным немой мольбы.

– Мам… – прошептала Мира, бессильно сжимая круассан. Крошки посыпались на пол.

Но Агата уже развернулась и делала уверенные шаги к столику Ромы. Мира бросилась следом, как на абордаж, но было поздно. Агата остановилась у стола, сияя во весь рот.

– Ну что, как вас зовут, будем знакомы? – спросила она громко, весело и абсолютно беззастенчиво. – Или вы тут постоянный элемент интерьера? Очень гармоничный, надо сказать. Вносит нотку… трагического романтизма.

Рома медленно закрыл книгу. Его лицо было невозмутимым, но в глазах Мира уловила смесь крайнего удивления и… привычной усталой смиренности перед абсурдом жизни. Он посмотрел на Агату, потом на Миру, которая стояла в двух шагах, готовая провалиться сквозь пол.

– Роман, – ответил он тихо, но четко. Его пальцы лежали на обложке книги. – Я… посетитель. И знакомый Миры. По группе личностного роста. А вы, мадам?

– Роман! – Довольная подтверждением своей догадки, Агата протянула руку для рукопожатия, сверкая кольцами. – Агата Арсеньева. Мама этой скромницы. Очень приятно! Я чувствую в вас… сильную энергетику. Загнанную в угол, но сильную! Как у загнанного, но гордого волка. Или того самого кота. – Она улыбнулась еще шире. – Вы часто тут бываете, Роман? Пьете кофе с моей Мирочкой? Разговариваете по душам? Она у меня девушка сложная, замкнутая, как ракушка, но внутри – жемчужина! Нужно только уметь раскрыть!