– Ну, ты же просила: immediately, right now. Я и прислал. А это самое укромное место в госпитале во время дежурства. А какое на тебе сегодня нижнее бельё?

Недолго думая, расстёгиваю костюмные брюки под офисным столом (благо, у меня отдельный кабинет. Но, ведь, вдруг кто зайдёт!), делаю мгновенно снимок и отправляю красочную картинку кружевных трусиков на мне.

– OMG! Хочу тебя прямо сейчас! Смотри как сильно! – тут же получаю фото от тебя, как доказательство сильнейшего желания.

Всё, что ни попадя, вся протекающая параллельно жизнь, все отображающие её моменты, от снимков коллег во время утренних совещаний в моём офисе и твоём госпитале, до фотографий готовящихся на обед или ужин блюд, мои горделиво показываемые асаны йоги и твои смешные потуги победы над хула-хупом, ссылка на понравившиеся песни или мелодии, рецепты, статьи об отношениях в журналах – всё, абсолютно всё, было нами пересылаемо друг другу, обсуждаемо друг с другом, а потому казалось, что и нет между нами этого огромного расстояния, и мы каждый миг рядом.

Я ни о чём не жалею.

Но мне очень хочется попросить прощения у моего Сынулика.

Потому что, в то время во мне напрочь исчезла мать.

То, что во мне исчез ценный работник компании, я поняла ещё во время предшествующей командировки. Хотя всегда до этого так гордо презентовала себя так: " Я родилась на радость моим родителям, преподавателям и работодателям!", имея в виду, что дисциплинированность и ответственность всегда были основными моими показателями и стояли в приоритетах.

В системе главных приоритетов во мне исчезла мать, и осталась только какая-то первобытная самка с идиотской улыбкой на блаженном выражении лица в ожидании следующего сообщения.

Самое ужасное, что в это время у Сынулика в отношениях произошёл разрыв с девушкой, и я видела, как тяжело ему видеть меня в этом летающем состоянии на фоне краха его ожиданий. Но я ничего не хотела замечать и ничего не могла с собой поделать.

До того ли было мне. Я не смогла тогда быть рядом с ним, чтобы хоть как-то облегчить боль его разрыва, и от этого чувствую так гадко себя до сих пор.

Потому что мужчины приходят в нашу жизнь и уходят, а сыновья – это единственные мужчины, которых никогда не разлюбишь.

Вопрос следующей встречи особо даже не обсуждался: конечно же, как можно быстрее.

Останавливала по срокам только ваша поездка с сыном в Нью-Йорк на две недели твоего отпуска. Я не сразу поняла, что значат для тебя дети.

Даже поначалу неудачно пошутила:

– А не воскресного ли дня ты отец?

На что получила бурную реакцию твоего негодования:

– Никто! Слышишь, никто в этом мире не скажет обо мне, что я – отец выходного дня!

Я как-то тогда не очень поняла накал такой реакции.

И только недавно меня озарило: Да ведь все наши отношения были только доказательством "от противного" для твоей независимой самодостаточной шведской экс-жены: и по отношению к детям, и к вопросу твоей личной организованности (меня поразила напрочь ещё в Сеуле твоя паника при невозможности мгновенно найти какой-либо документ или банковскую карту), и к оценке твоей брутальной сексуальности.

Да всё это время я служила только доказательством для опровержения её обвинений.

Скажи, разве это не так?

Ты все расходы взял на себя, даже предложил оформить гостевое приглашение.

Да зачем оно мне было надо-то?

У меня хорошая работа, достойная должность, "белая" зарплата, счёт в банке.

Кто же откажет мне в визе, сомневаясь в моей состоятельности?

Я её и получила очень быстро, и мы вместе порадовались, что встреча состоится и состоится очень скоро.

Жила в предвкушении.

Дни летели.

Даже, когда ты был в путешествии по Америке, чувствовала тебя, несмотря на эту ужасающе несовместимую разницу во времени, чувствовала тебя рядом.

Как это поразительно, когда можно знать со всей определённостью, что в какой-то данный момент ты подумал обо мне.

Невероятно, что можно чувствовать невесомые прикосновения твоих поцелуев на своей шее перед сном. У меня даже мурашки пробегали по коже, так это было ощутимо.

И ведь это не бред больного воображения. Я реально это чувствовала. Осязала кожей. Как такое возможно?

И вот – заветная дата.

А за несколько дней до неё я вдруг почувствовала, как ты испугался. Чего? Почему? Для чего? Из-за чего? Я почувствовала, что ты близок к отмене встречи, и надеялась только на то, что, присущая всем заграничным людям практичность не позволит тебе сдать мои билеты и отменить мой полёт.

Ты, похоже, засомневался в необходимости встречи.

А может, я не права, и ты просто хотел сохранить то, что случилось между нами, не превращая это в рутину…

Я никогда не узнаю истинную правду, потому что ты никогда не скажешь мне её.

Как быстро летело время на пути в Стокгольм.

Всё нравилось: и девять часов полёта Владивосток-Москва, ведь можно сидеть без дела и думать о нас с тобой, и вспоминать наше время в Сеуле, и предвкушать предстоящую встречу, и загадывать, как это будет. Бродила по Шереметьево во время ожидания рейса в Стокгольм. Удивляла тебя в чате, что, оказывается, рейсы в Стокгольм отправляются с того же местного терминала D, куда прилетают большинство российских рейсов.

– Ох, может, это неспроста? – напрягался ты, – Может, Швеция уже становится объектом российских притязаний и слоган «крымнаш» превратится в нечто похожее – «Стокгольм наш»?

А рейс Москва-Стокгольм? Ну, что может быть короче этого расстояния, преодолеваемого всего лишь за два часа полёта.

И всё это время я, как заклинание, повторяла " О Боже! Скоро встретимся! О Боже!".

Сердце колотилось так, что не слышно было мыслей…

Посадка.

Паспортный контроль. Вообще не понимаю, о чём спрашивает это весёлый разбитной шведский пограничник.

Как можно понять его, когда в голове только одна-единственная мысль – ты здесь, ты рядом, ты через несколько минут, и мы встретимся.

Жаром пышут щёки, грудь раздирает волнением, дыхание прерывается, а ноги подкашиваются.

Увидела тебя, поняла – ждал.

Ждал, волновался, метался мыслями, но – ждал.

Подошла молча, не сказав ничего общепринятого при встрече, просто уткнулась тебе в грудь, обняла такое знакомое уже тело и замерла.

Замерла, вдыхая твой запах, ощущая тепло твоего тела, останавливая предательскую дрожь в коленках и вялость в мыслях.

Долго стояли так. Я просто не могла идти, и не знаю, понял ты это или нет, поэтому предложила присесть на скамейку.

– Nice to see you. Nice to see you again, – сказал ты мне в ухо.

А потом повторил ещё и ещё раз – в ухо, в макушку, в нос, в губы, и непонятно, кого ты хотел в этом убедить – меня или себя.

У меня вечная проблема в понимании разницы между этими «Nice to meet you» и «Nice to see you». Осознавать разницу помогает только усилие воли и эпизоды из фильма «Ешь. Молись. Люби», когда героиня Джулии Робертс объясняет это Кетуту: в первом случае – это после знакомства, а во втором – при дальнейших встречах.

Вообще никогда не важно было, что говорю и как слышится моё деревянное русское произношение. Всегда была уверена, что ты поймёшь меня правильно и не ошибёшься.

Заранее договаривались, что пару дней проведём в Стокгольме.

Ну, я, конечно, сомневалась, что мне удастся посмотреть много достопримечательностей, зная неуёмность нашей страсти, но – уехать в далёкий Сундсвалль и не посмотреть Стокгольм??

Нет, несмотря на всю полноту моих чувств к тебе, пожертвовать новыми впечатлениями в новой для меня стране было выше моих сил.

В такси с аэропорта до отеля ещё держались приличий.

Водитель оказался твоим земляком. Беседа о наболевшем, своём, арабском, немного отвлекла тебя от меня, а мне позволила взять передышку и немного хоть совладать с дыханием, частотой сердцебиения, да и просто с мыслями.

В номер уже просто ввалились.

Что это было?

Разрывая друг друга, впиваясь друг в друга губами, руками, ногами, телами и зубами, не осознавая боли, причиняемой друг другу, стремились ворваться, взорваться, раствориться, углубиться, убедиться, насладиться.

И когда я спросила: «Что это? Что это с нами?» Ты ответил просто: «Это называется любовь».

Потом были неспешные прогулки по прекрасному, сказочно-историческому и европейски-миниатюрному старому Стокгольму.

Сливались с ленивыми потоками праздно шатающихся многоголосых туристов, крепко держась за руки не потому, что боялись потеряться в многолюдной толпе, а потому что не хотели разъединяться, оставаясь в энергетической сцепке, ощущая тепло рук друг друга.

Наслаждение красотой нового места вместе с наслаждением совместного бытия с человеком, который уже стал твоей какой-то неотъемлемой частью, что может ещё вмещать в себя счастье?

Тягучее неспешное ощущение полноты этого самого счастья, и в те моменты казалось, что это будет длиться вечно…

Были осмотрены основные достопримечательности старого города, сделаны фотографии в просвете самой узкой улицы в мире, поглажен по лысой макушке мальчик Олле – самая маленькая статуя в мире.

И, зная уже, что при этом надо загадывать самое сокровенное желание, конечно же загадала своё: быть с тобой вместе, всегда, вот так – за руки по-жизни…

Врун ты, маленький мальчик Олле! Не исполнил ты моё сокровенное желание, хотя и положила рядом с тобой все нашедшиеся в сумочке российские рублики – и по примете, и по обычаю, чтобы вернуться.

А слаще всего были бесконечные поцелуи – нежные и быстрые, украдкой и надолго, неспешные и жаркие, утайкой и напоказ, не замечая и не стесняясь окружающих людей.

Мы стояли на вокзале в ожидании поезда в твой Сундсвалль, лениво оглядывая проходивших мимо пассажиров, я наконец-то сделала вывод: чем же мы так отличаемся от них.

Что позволяет так безошибочно определить нас в любой стране мира (ну, Африку и Азию брать не будем)?

Мужчины, особенно отдыхающие россияне, палятся носками, одетыми под сандалии, мокасины, и даже сланцы…

А вот, чем же привлекаем мы, русские женщины, других мужчин?

И в один момент меня озарило: да ведь мы являем себя миру!

Вот идёт она, шведка, как та наша Мымра из «Служебного романа»: вся скукоженная, как старый башмак, взгляд внутри себя и своего собственного мира, волосы цвета, с которым и родилась, стянуты унылым пучком, и – чешет, не замечая никого и ничего вокруг!

А мы? Мы, русские женщины, причём абсолютно разного возраста, степени привлекательности, уровня образованности и качества жизни?

Мы смотрим в мир.

Мы себя миру несём.

Мы себя миру дарим.

Без оглядки, без остатка, нараспашку и наотмашь.

Мол, берите меня всю, ничего не жалко, у меня ещё этого добра много!

Именно, добра – в душе, в сердце, в мыслях.

Поэтому, так и привлекательны русские женщины, и так удивительны мы для всех остальных мужчин, кроме, наверное, наших, которые к красоте этой привыкли, как к полученной по праву рождения данности.

От Стокгольма до Сундсвалля часа четыре езды на поезде.

Время шло так незаметно.

Да и какая разница: сколько ехать, куда и зачем?

Был бы милый рядом, как в песне.

Вагон комфортабельный, сиденья мягкие, туалеты чистые, а в тамбуре даже "чай, кофе, потанцуем".

А из окон – игрушечные домики чинно-благородной Швеции, ровненькие поля, чистые машины на чистых дорогах.

И Сундсвалль твой оказался таким же игрушечным. И не понравился мне в тот раз совершенно.

– Что за глушь, – думала я, оглядываясь по сторонам, – как здесь вообще можно прижиться?

Отторгало всё: сонность провинциального городишки, отсутствие людей в пределах видимости, удалённость вилл, сами виллы, наружной отделкой напоминающие всем надоевшие сэндвич-панели наших киосков (хотя при близком рассмотрении это оказалась обшивка настоящим деревом, окрашенным в цвета стандартных сэндвич-панелей).

Твой дом понравился сразу и бесповоротно.

Я сразу поняла, что он меня принял, я умею чувствовать эти вещи: кто или что меня принимает, а кто или что – нет.

Твой дом, твоё обиталище, твоя гордость! Он не мог быть другим: просторный, тёплый, очень комфортабельный, а главное – живой.

И наполненный именно твоей энергетикой, хотя ещё с оставшимся интерьером твоей экс-жены.

И даже во всей беспорядочности хаоса, устроенным вами с детьми, в нём было уютно.

Шокировало всё: носок сынка-тинейджера на кухонном столе, розовый бюстгальтер половозрелой дочурки под подушкой на диване, раскиданные там же пледы, полные залежами посуды раковины – и это при наличии двух приходящих помощниц по дому.

Было ясно и показательно понятно, что в этом доме париться по поводу домашнего хозяйства никто не любит и не считает нужным тратить на это время.

А уж из твоих дальнейших рассказов я потом сделала вывод, что это тоже был протест, твой протест против маниакальности твоей экс к порядку, твоё личное восстание Спартака.

Дети… Отдельная глава всей нашей истории.

Мне вот интересно даже сейчас: ты всегда их так самозабвенно любил и баловал, или это тоже твой последующий протест на обвинения жены, что ты живёшь только работой, а не семьёй?

Да нет, ты просто отец – перфекционист…

Ведь в Швеции, оказывается, участие отца ребёнка в родах – это, скорее правило, чем исключение.

Через несколько дней заметила восстановленную на полке вашу семейную фотографию: ты её отвернул, но кто-то из детей восстановил её в правах заявлять о неизменности вашей семейной истории и поставил на место.

Она всегда у меня перед глазами, эта фотография: твоя жена (типичная шведка – невзрачная и невыразительная), дочки и ты с маленьким сыном на руках – счастливый отец и надёжный муж.

Я тогда впервые ощутила острую зависть к твоей жене: ведь это ты с ней был все месяцы её беременностей, её руку ты держал в родах и ей шептал нежные слова поддержки.

Я же все эти этапы проходила совершенно одинокой, надеясь только на себя и имея только себя…

Как я захотела родить ребёнка от тебя и тебе!

Чтобы тоже получить свой кусочек такого же счастья.

И тогда же поняла, что мне не войти в твою семью… никогда ей не стать… эта дверь для меня закрыта.

И закрыл её ты давно, когда твоя жена ушла от тебя, не взяв ничего из дома, который она с таким вниманием и усердием создавала и обустраивала.

Ушла, скорее всего, молча и достойно, даже не побив, по русской народной привычке, посуду или оборвав портьеры… ну, это, конечно, на мой уже вкус.

Я не романтичная натура.

Никогда ею не была.

Мне всегда чужды были эти мусипуси – вечера со свечами и вином.

Знаю, вгоняла в ступор мужчин, отвечая на извечный вопрос:

– А вы, девушка, что пить будете? Шампанское, конечно?

– Да нет же, мне – водочки, пожалуй!

Потому что, ещё во времена моей работы в отделении интенсивной терапии и реанимации нашей городской больницы, учили меня наши доктора:

– Пей водку. Самый чистый продукт.

Да и со студенчества, как-то привычка больше к спирту была.

Но вот эти совместные приготовления ужина вдвоём, на кухне…

Я тогда в первый раз почувствовала, как это – раствориться в человеке.

Для тебя приготовление пищи – это процесс создания, созидания, креатива, всегда экспромт.

В этом ты весь.

Сразу вспомнила твои слова, как ты любишь пробовать местную кухню в новой стране – всего по чуть-чуть, но всего.

Теперь понимаю, это относится не только к кухне.

Ко всему.

И к женщинам тоже.

Вернее, не к женщинам, как таковым, они (мы) тебе не особенно-то и нужны.

Ощущения. Эмоции. Впечатления.

Вот, что тебе нужно.

И всегда новые.

И в блюдах также. Для меня, рационального Козерога, пища – это всего лишь комплектация жиров/ белков/ углеводов, в зависимости от поставленной цели – сбросить или набрать вес.

Я могу месяцами питаться однообразно, поглощая белки в виде яиц, печени или куриной грудки, мне это вообще не важно. Важен только конечный результат, что я могу с этого приобрести.

Но для тебя даже сам процесс приготовления ужина – это созидание.

Я смотрела на тебя, на твои движения, твою мимику – я смотрела на тебя с обожанием.

Вот она, ошибка!

Никогда, никогда, никогда нельзя говорить мужчине: Я тебя обожаю!

Это – табу.

После этого всё пойдёт не так. Всё пойдёт вкривь, вкось и поперёк, потому что именно в этой фразе кроется безоговорочная женская капитуляция.

Всё.

Её не надо больше завоёвывать, восхищать, удивлять.

Она, побеждённая – у ног своего победителя.

Она больше ничего не стоит.

Она – ничто, она уже неинтересна, она – уже прошлое.

Я помню тот день, и даже час и момент, когда я стала твоим прошлым.

Тогда, на кухне, когда ты чистил чеснок, а я сказала: «Я тебя обожаю!»

Хотя, вот странно, на обратной дороге в аэропорт, мы много говорили о браке, женитьбе, возможностей адаптации в другой стране.

Тебя очень интересовал вопрос, как я смогу оставить своего сына и родных.

А я пыталась тебе объяснить, что только русская женщина, имея великую историю жён декабристов, может бросить всё – благополучие, статус, близких – и уйти за своим любимым куда угодно. Это – наша история, это – наша данность, мы – такие.

Если любим, то – взахлёб, безрассудно, наотмашь, отдавая себя целиком и полностью.

Но, наверное, не понять тебе было этого, проживши 30 лет в браке с самодостаточной шведкой.

Пять часов дороги пролетели незаметно, в неспешных разговорах под мои любимые песни Успенской.

И тебе они понравились.

У нас вообще все вкусы совпадали, по любому поводу.

Как, скажи, ну как возможно вот такое совпадение всего, что нравится или нет??

Ну, не врут, значит, про вторые половинки?

Мы остановились в аэропортовском отеле.

Последняя ночь.

Что в ней было?

Страсть, мольба, желание, крик, надежда, боль, доверие, отчаяние, зов…

Как будто навсегда…