6

Камера смертника, приютившая Амиру, была холодной и мрачной. С внешним миром связь держалась лишь через мутное зарешеченное окно крохотных размеров, находившееся высоко под потолком.

Стены были окрашены серой краской с подтеками, столь же гармонично вписывающейся в общий дизайн, как и незатейливые удобства, расположенные в той же камере. Вместо кровати на полу лежал полосатый матрац, еду, если ту вонючую баланду, которую ей приносили, можно было так назвать, ставили также на пол.

Время шло все медленнее и медленнее, залипая между пальцев, словно теплая жвачка. Секунды сливались в минуты, минуты подступали к часам, а часы, словно бы нехотя, срастались в дни. Сколько она уже просидела здесь? Неизвестно. Казалось, прошла целая вечность.

А смертельная инъекция все не появлялась, чтобы покончить со всем этим фарсом, коим оказалась ее бессмысленная жизнь, в которой старинный французский дом в пригороде Марселя словно бы по замыслу какого-то психа вдруг превратился в уродливую камеру смертника, а насыщенный букет Шато Петрюс – в жидкую баланду.

Она не понимала, почему этот балаган никак не закончат, и почему она до сих пор сидит здесь. Если это такой изощренный способ надавить ей на психику, то какой в этом смысл. Ей наплевать на все это в принципе. Жаль только Пармананда Тагора, сложившего свою голову ни за что, ни про что. А теперь, выходит, еще и зря.

Каждое мгновение было похоже одно на другое, и она уже потеряла отсчет времени, которое, казалось, просто застыло на месте, как вдруг надзирательница, приставленная к камере с другой стороны, принося ей очередной ужин, тихо подошла к ней, и, повернувшись спиной, молча показала в своей руке белый уголок. Записка!

Амира молнией метнулась к руке и почти вырвала из нее листок бумаги. Когда она опомнилась, надзирательница уже ушла.

Кому понадобилось передавать ей послание? И, главное, зачем? Какое значение имело то, что она сейчас здесь узнает? Она развернула листок.

К ее разочарованию, листок был пуст. Ее цепкое зрение ухватило микроскопические подтеки, это означало, что послание, все-таки, было, но написали его то ли молоком, как в какой-то другой тюрьме когда-то писал революционер Ленин, то ли лимонным соком, то ли еще чем. Она читала об этом в книгах по российской истории, когда из нее делали Елену Скворцову, все ради того, чтобы Эстебан мог жить с ними.

Да какая, в принципе, разница? Чтобы прочесть текст, нужно нагреть бумагу, подержать над свечой, под лампой или хотя бы прогладить утюгом!

А в ее камере электричества не было, свечи, наверное, использовал для романтических ужинов ее предшественник, а утюг ей просто не нужен, потому что бальных платьев ей больше не носить.

Отправитель, видимо, совсем идиот, раз не учел этих душещипательных моментов. Она попыталась согреть листок дыханием, но потом с досадой швырнула в угол камеры. Температура ее тела все еще 36,6 градусов, а она пока что не превратилась в дракона 28 уровня, чтобы, опалив своим дыханием листок, прочесть зашифрованное в нем послание.

Она вдруг захотела поесть. Приоткрыв алюминиевую крышку, она ожидала увидеть там очередную баланду, но в миске обнаружились макароны.

«Кажется, мы сегодня пируем. – усмехнулась Амира, – Наверное, сегодня какой-нибудь национальный праздник Патонга. Что же, праздник, так праздник». И она вонзила ложку в миску.

В этот момент она почувствовала, как ложка уперлась во что-то твердое. Отодвинув макароны, она увидела маленький резиновый карманный фонарик.

Лихорадочно подобрав бумагу с пола, Амира развернула листок, легла ничком на матрац,  расстегнула робу и навалилась телом на фонарик, чтобы свет не привлек кого-нибудь.

Она грела и грела листок, до тех пор, пока на нем не стал проступать текст. Текст было видно плохо, но она, все же, смогла прочесть его.

Прочитанное повергло ее в ступор. Может ли это быть правдой? Или это очередная ловушка? Хотя, чего ей бояться и какая разница, где погибать. Если кто-то пожелал ей помочь, организовав зачем-то ее побег, то почему бы и нет? Наверное, это все затеял Мистер Загадочная Тень, который с таким любопытством разглядывал ее в зале суда.

И зачем ему это было нужно? Уж не влюбился ли? Ему захотелось станцевать с ней вальс еще раз? Или это вообще не он? «Что же, заодно и узнаем», – подумала она.

Дочитав до конца, она быстро сунула бумагу в рот и проглотила, зажевав макарониной.

Фонарик она положила на прежнее место и завалила остатками ужина.

Проснувшись на следующее утро, она начала думать, что ей сделать такого, чтобы вынудить надзирателя, а точнее, надзирательницу, избить ее. Самое неприятное то, что придется не только подавлять свою агрессию, не только терпеть удары палкой, но и подставлять лицо.

В письме было написано, что надзирательница будет знать, куда бить, и что бояться нечего. Палкой она получит лишь для острастки, только лишь из-за того, что всем известен уровень ее подготовки.

И хотя все надзиратели Бахкирутана проходили особую подготовку в войсках спецназа, им не сравниться с элитными подразделениями Сиддхардха. Дело не должно выглядеть шитым белыми нитками.

Амира оглядела стены. Да. Битье головой отменяется. Швыряние посуды тоже. В лучшем случае, попадешь в психушку. В письме не говорилось, что именно она должна сделать, чтобы спровоцировать нападение. Если Амира ее атакует, никто не гарантирует, что эта маленькая потасовка обойдется без пуль.

И вдруг ее осенило. Моцарт! Вот кто ей поможет. Она встала с матраца и, подойдя к внешней стороне камеры, раскинула руки в стороны, высоко подняла голову и запела 116 псалом³:

Laudate Dominum omnes gentes,

Laudate eum, omnes populi,

Quoniam confirmata est,

Super nos misericordia eius,

Et veritas Domini manet in aeternum⁴…

Насколько это ей удавалось сделать с нераспетым голосом. Она пела и пела, внутренне отмечая, что не делала этого уже лет сто, не меньше.

На шум тут же прибежала надзирательница.

– Немедленно угомониться! – приказала она.

Но Амира уже знала, что именно она должна делать. И она продолжала. Войдя в раж, она даже и не замечала того, что происходит вокруг. Словно бы жизнь снова вернулась к ней, словно бы второе дыхание открылось. Словно бы…

– Немедленно прекрати, ты грязная тварь! – ее тюремщица еле сдерживалась, – иначе я отхожу тебя дубинкой прямо сейчас и посажу в карцер, в темную комнату, без еды и воды на двое суток.

«Она новенькая, что ли? – промелькнуло в голове у Амиры, – или она так изощренно издевается? Как она только умудрилась подумать, что смертника можно испугать карцером?»

В это время терпение охранницы, похоже, лопнуло. Она подскочила к горлопанящей бунтарке и что есть силы хлестанула по коленям дубинкой.

«Она в курсе, – молнией мелькнуло в воспаленном мозгу арестантки, – она в курсе, иначе бы ударила меня палкой по почкам или голени. Нужно быть осторожной и не втянуться в настоящую борьбу, как и написано в письме. Иначе я ее сейчас уделаю, и шансов на спасение у меня останется ровно в минус десятой степени больше. Хотя нет, это если только шансов у меня было целых десять, а здесь столько не раздают. А если шанс на спасение всего один, то математически хоть в какую степень его ни возведи, хоть в минус сотую, он все равно останется одним».

Все это происходило под молчаливые тычки дубинкой, которые Амира терпеливо сносила, не нападая в ответ. Неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, но надзирательница, видимо, сообразив, что нужно как-то продвигать дальше эту мышиную возню, ударила Амиру кулаком в переносицу.

Завязалась потасовка. В какой-то момент Амира поняла, что получила удар электрошокером вместо дубинки, и тихо обмякла на холодный каменный пол.

Очнулась она уже в лазарете. Далее по инструкции она должна несколько дней отказываться от пищи. Сиддхартх был в этом плане совершенно прав, она набрала не меньше пятнадцати килограммов лишнего веса, и теперь с ними нужно расстаться в экстремально быстром порядке.

Что будет потом с ее здоровьем, Амира не думала. Да и как можно было об этом подумать, когда на кону была ее жизнь?

Интересно, что стало с ее лицом. Она попыталась встать, но это было не так-то просто. Все тело ныло. И по понятной причине зеркала в палате не было. Она с радостью отметила, что окон здесь было намного больше, хотя они и были зарешечены так, что даже ручка ребенка не доберется. Не менее радостным было и то, что она не была привязана или прикована к кровати наручниками.

Но она понимала, что стоит ей только попытаться сунуться за дверь, она получит пулю в лоб. На этот счет в профилактории под названием Бахкирутан были особые и совершенно неоднозначные предписания, с которыми ее ознакомили еще при поступлении.

Она провела рукой по лицу. Так и есть, лицо распухло. Однако она не чувствовала на нем ран, это значит, что били прицельно, только чтобы появились гематомы. Значит, у нее еще есть шанс получить назад свое лицо без тонны пластических операций, если она, конечно, отсюда выберется. Надо же, кому-то не безразлична ее внешность! «Как это трогательно», – саркастически подумала она.

Но что происходит с ее правой рукой? Она попробовала согнуть пальцы. Пальцы гнулись, но реакция явно запаздывала. То есть, с такой скоростью работать рукой мог только столетний старик, но не она!

Черт! Эта гадина повредила ей руку! Говорят, то, чего ты больше всего на свете боишься, обязательно с тобой произойдет. Больше всего на свете она ненавидела и боялась лжи и предательства. И как по заказу, ее предал собственный брат. Да так, что эхо этого предательства преследует ее даже из его могилы.

Но еще больше она боялась, что что-то может случиться с ее руками. Тогда она не сможет играть ни на гитаре, ни на фортепиано, ни…

Она тут же себя одернула. Какая, черт возьми, разница, сможет ли она играть на фортепиано, если ей уготована смертельная инъекция. Кому, интересно, и, главное, что она собиралась играть?!

Она злилась и ненавидела себя в этот момент. В ту минуту, когда думать нужно только о том, чтобы хоть как-то остаться в живых, использовать своей единственный и последний шанс, она думала о том, что рука не двигается так, как надо! Как это на нее похоже. Когда были изуродованы ноги, единственное, что ее волновало, так это то, что они некрасиво смотрятся под колготками, потому и не носила юбок. Ну и дура же она!

Через неделю прямо посреди ночи в палату вошли двое и внесли на носилках какое-то тело. Амира сразу поняла, что человек на носилках был мертв. Их слишком долго учили определять это, чтобы она могла неправильно понять особо характерную бледность кожи и отсутствие хоть каких-то мышечных фиксаций, как у тряпичной куклы.

Интересно, если бы тот полицейский, доставший ее из котлована, руководствовался тем же самым обучением, лежала ли бы она сейчас здесь? Насколько ей известно, она была уже холодной, полумертвой, и лишь небезызвестная полицейская подозрительность да внимание к деталям спасли ее тогда.

 Но сейчас не было времени на раздумья. Амира молча, хоть и не без труда, поднялась с кровати.

Тело переложили с носилок в то место, где только что лежала она. Амира, превозмогая чувство брезгливости и страха, медленно легла на носилки. У выхода из палаты ей быстро бросили какую-то пижаму и одеяло и велели переодеться.

Это было не так-то просто сделать, сил после голодовки практически не осталось, но она карабкалась, как могла. Она понимала, что если все пойдет гладко, скоро ее мучения закончатся, при этом сама она останется в живых. Так ей сообщало таинственное письмо.

Переодевшись, она отдала свою пижаму сопровождавшему ее человеку, который тут же уложил ее в пакет.

Наконец, наступил долгожданный час икс. В лазарете ее завернули в полосатый матрац, матрац положили в какой-то мешок и все это бросили в огромный контейнер вместе с другими матрацами и мешками.

Как можно было догадаться, матрацы эти были списаны, контейнер поставят в грузовик, и все это добро поедет на мусоросжигательный завод. Хотелось бы, чтобы ее вытащили из этого лоскутного крематория и вытащили вовремя.

Она задыхалась. Казалось, проведи она в этом матраце еще хотя бы один лишний час, и смертельная инъекция ей больше не понадобится, она околеет и так. Вонь была просто нестерпимой.

Нужно бы как-то заснуть. Но как это сделать, когда ты и на шелковых-то простынях в своем доме ворочаешься по полночи, как неприкаянная?

 Амира вспомнила, как когда-то давно в гарнизоне ее учили специальной мантре, которая помогала ей заснуть. Четок с собой не было, поэтому она начала считать на костяшках пальцев. Правая рука ее не радовала совсем, потому, что за то время, пока она дотягивалась до пальцев левой руки, можно было бы родить, наверное.

Через некоторое время она ощутила какой-то толчок и вдруг обнаружила, что лежит уже не в насквозь пропахшем человеческими экскрементами матраце и даже не на каменном полу, а на вполне вменяемой кровати, хотя и довольно скромной.

Она была все еще в той самой пижаме, которую ей дали в палате. Ее мутило. Она не понимала, как оказалась здесь и попыталась вспомнить цепочку последних событий. Вот она пытается заснуть, читая мантру в уме, а потом почему-то ничего не помнит.

Через некоторое время, по мере того, как ее сознание начало приходить в форму, она поняла, что матрац был пропитан специальным составом, наподобие хлороформа или чего-то подобного, чтобы «пациент» отключился и не наделал ненужного шума при перевозке.

Да уж, постарались. Интересно, кто стоит за ее божественным спасением. Кому понадобилось, чтобы она в очередной раз осталась в живых? Хотя чего гадать, скоро она это и сама узнает.

***

Ее глаза постепенно привыкали к темноте. Был день, но окна были наглухо закрыты плотными темными шторами, создавая романтический полумрак. Она шарила взглядом по комнате, как вдруг чуть было не подпрыгнула от неожиданности.

В кресле, стоявшем в углу, сидел Он!

Человек в черном балахоне и капюшоне, накинутом на голову. Разглядеть его было невозможно из-за темноты в комнате и черного чулка, натянутого на лицо. На руках незнакомца красовались тонкие перчатки из мягкой черной кожи.

Кто же это был? Ее раздирали сомнения. И с чего вообще она взяла, что это мужчина? А что, если это женщина?

 Да нет, все-таки, это мужчина. Крупноват для женщины, плечи широкие. А там дальше – неизвестно. Бывают и женщины такого сложения, хотя и встречаются они намного реже.

У нее стало тревожно на душе. Чего хотел этот человек? Кто это был? Был ли этот тот загадочный посетитель, которого она уже однажды видела? Каковы его мотивы?

Ведь ясно же, что вытащить смертника из Бахкирутана под силу только умельцам из особого подразделения войск Патонга, причем дело это было очень рискованным, хлопотным и дорогим. И это должен был быть очень нужный человек, чтобы ради него во все это ввязываться.

Одному Богу известно, сколько пришлось отвалить, чтобы подкупить надзирателей, пронести тело в камеру и обменять на нее, а ее потом вывезти в куче матрацев. Известно ведь, что каждый, абсолютно каждый предмет, выезжавший за пределы этой тюрьмы, подвергался жесточайшему досмотру!

Должны были быть веские обстоятельства, чтобы охрана «забыла» осмотреть именно этот матрац!

Интересно, все же, у кого теперь в кармане эти веские обстоятельства хрустят, и во сколько обошлось этому человеку ее спасение или тем, кто занимался этим деликатным вопросом для него. Но еще интереснее было узнать, чего же он хочет взамен!

Наверняка это похищение, и этот мужик в черном, убедившись, что она, наконец-то, вне опасности, будет пытаться вытянуть из ее семьи деньги. Скорее всего, так и есть. Интересно, как он собирается это провернуть? Наверное, будет шантажировать ее мать. Она, конечно, порядочная стерва, но даже таких людей можно пронять, когда они теряют обоих детей да еще и внука! Видимо, этот талантливый господин хорошо подготовился и собрался предъявить что-то ее матери, угрожая выдать ее обратно властям Патонга на неминуемую смерть.

Что, если ради этого и был убит ее сын?! По коже Амиры пробежал холодок.

Увидев, что Амира проснулась, таинственная фигура встала и приблизилась к ней. Мужчина, а она была теперь уверена, что это мужчина, подошел к ней так близко, что ей стало неуютно. Судя по всему, похититель недавно побрился, и запах его лосьона после бриться действовал ей на нервы.

Ей почему-то вспомнился дом, и оттого, казалось, все старые раны синхронно вскрылись вновь, начав кровоточить. Сердце заныло, скучая по ее старой, сытой жизни, которой уже никогда не суждено вернуться назад.