Виктория поднялась непривычно поздно – вчера они с матерью за полночь возвратились с бала, от которого у девушки остались бы только хорошие воспоминания, если бы ей не пришлось почти половину танцев танцевать с этим отвратительным ей человеком, оказавшимся, по злой иронии судьбы, её женихом.
Конечно, вёл он себя безукоризненно, был предупредителен и вежлив настолько, что ни единым намёком не напомнил о первой их встрече. Он почти всё время молчал, не проявлял назойливости, а уж танцевал просто божественно, отчего их несколько раз ставили открывающей парой, и Виктория постоянно ловила на себе восхищённые и завистливые взгляды. Правда, никто не знал, что они помолвлены, и выбор герцога, тем более, был загадкой для всех: половину вечера протанцевать с никому не известной молоденькой девушкой, едва покинувшей родительское гнездо! И как им пришло в голову даже оттенки туалетов подобрать одного цвета? Словом, сама того не желая, своим первым выходом в свет Виктория произвела фурор.
Разумеется, графиня настояла на том, чтобы пригласить герцога Берновиа сегодня к обеду, и это очень смущало и беспокоило Викторию. Они долго говорили с утра с матерью, и девушка не знала, как ей следует поступить.
– Я не могу отказать ему от дома, дорогая, даже на этом основании, – твёрдо возразила дочери графиня.
– Но дуэли запрещены. Это – преступление.
– И, тем не менее, мужчины продолжают с их помощью выяснять отношения. И не нам их судить за это… Как бы тяжко у нас ни было на сердце. Виктория, если бы это был не Генри, ты не придала бы…
– Но это Генри, матушка!
– Это было делом чести между ними…
– Чести? Разве можно назвать честным поступок, который порочит имя девушки и провоцирует любящего её мужчину жертвовать жизнью, чтобы его защитить?!
Графиня покачала головой:
– И здесь, Виктория, мы ничего наверняка не знаем. Пока ты танцевала вчера, я много с кем говорила об этом скандальном случае. И далеко не все считают, что… что Дженни Вейл вела себя… словом…
– Вот видите, мама! – с горечью воскликнула Виктория. – Тот, кто делает зло, кто сильнее, ловчее, коварнее, остаётся невредимым, и даже репутация его от подобного скандала лишь выигрывает, делая его личность привлекательной в глазах света! А бедная оскорблённая девушка, к тому же потерявшая своего защитника, подвергается сплетням…
– Прошу тебя, милая, не горячиться и не спешить с выводами, – покачала головой графиня. – Как бы то ни было, он приглашён сегодня. И мы должны принять его и выслушать. Ты всегда была разумная девочка. И не забывай: твой отец, хоть ты и была малюткой, когда его не стало, всегда любил тебя и знал, что может составить твоё счастье.
– И с этим я считаться намерена, безусловно, – согласилась, вздохнув, Виктория.
– Старый герцог Берновиа был прекрасный человек. И сына, думаю, он стремился воспитать достойного.
– А что вышло, то вышло…
Несмотря на всё своё возмущение, Виктория встретила лорда Мэнфорда достаточно приветливо, хотя за те два часа, что он провёл в их доме, ни разу не улыбнулась ему. Впрочем, молодой человек тоже был очень серьёзен и, по-видимому, взволнован гораздо больше, чем его невеста, которая, если бы не мрачные мысли о кузене Генри, и вовсе не испытывала бы никаких эмоций по поводу его визита. Она разглядывала его хладнокровно, подмечая, что, без сомнения, он пользуется огромным успехом у женщин. Загар, полученный за время пребывания в Индии, почти сошёл, и здоровый свежий цвет лица очень гармонировал с тёмными волосами и яркими красками глаз и губ. Он был очень привлекательно сдержан, немногословен, тщательно подбирал слова, а голос его – негромкий, бархатный – просто ласкал слух. Он был умён, и его было очень интересно слушать – за обедом графиня, взявшая разговор в свои руки, видя пассивность дочери и явное смущение гостя, очень увлеклась беседой с сэром Райли на разные темы, не касающиеся самого важного для всех вопроса.
– Ну, что же, – произнесла леди Оливия с мягкой улыбкой, когда они перешли из столовой в гостиную. – И я, и Виктория очень ценим оказанную нам честь. И теперь, когда мы немного вспомнили друг друга, – она перевела ласковый взгляд с дочери на её жениха, – пора обсудить вопрос, заданный Вами, милорд, в Вашем августовском письме.
– Вы правы, графиня, – Райли мельком взглянул на Викторию. – Собственно говоря, ответ на этот вопрос может дать исключительно мисс Лейден, – голос его дрогнул, когда он прямо обратился к ней.
Виктория почти впервые за всё время нарушила молчание:
– Я до сих пор не задумывалась о супружестве, сэр Райли.
– Виктория ещё ведь совсем дитя, – пояснила графиня.
Сэр Райли слегка кашлянул, овладевая голосом, и произнёс:
– Я буду ждать ответа столько, сколько потребуется… месяцев… или лет. Если у Вас, – он снова взглянул на девушку, – нет причин для… расторжения нашей помолвки.
– Но может быть, – уверенно возразила Виктория, – Вы сами имеете причину желать расторжения? Если, скажем, Ваше сердце занято? Тогда я уверяю вас, что вы свободны от своего обещания.
– Моё сердце, – он запнулся, – занято. И причин желать расторжения у меня нет.
На этот раз даже невозмутимость Виктории уступила место румянцу. Графиня с интересом посмотрела на молодого человека, который замолчал и опустил глаза.
– Думаю, – заметила леди Оливия, – вам обоим ещё рано говорить о чём-то конкретном. Нужно получше узнать друг друга. И наше пребывание здесь весьма этому поспособствует.
– Вы правы, – согласился сэр Райли. – Если моё общество не будет неприятным мисс Лейден, я сочту за честь пригласить вас сегодня вечером в свою ложу в театре.
– Разумеется, мы примем приглашение, – ответила вместо дочери графиня.
С того вечера лорда Мэнфорда можно было постоянно видеть в компании этих двух дам, к немалому удивлению света. Он ещё летом написал прошение о продлении отпуска для решения вопроса с женитьбой, и, в случае, если свадьба не состоится, должен был отправиться в свой полк после Рождества. В случае согласия Виктории на брак, Райли собирался уйти в отставку.
Все, кто знал его, удивлялся, что уверенный в себе, общительный, остроумный молодой человек, легко и свободно чувствующий себя в светском обществе, хотя и удостаивавший его своим присутствием в редкие периоды отпусков, стал вдруг очень молчаливым и сосредоточенным. Куда девались его искрящиеся улыбкой глаза, его шутливые замечания и галантные комплименты, где были его безграничное обаяние, энергия и жизнерадостность? Многие знакомые графине Лейден женщины откровенно говорили ей:
– Не иначе, герцог без памяти влюбился в вашу дочь. Он сам не свой!
Райли присутствовал подле Виктории, словно тень, когда она, очарованная действом, внимательно смотрела на сцену в театре или опере, сопровождал её с матерью на балы и званые обеды, танцевал с нею, раз в несколько дней обедал у графини, ловя, кажется, каждый вздох этой ничем не примечательной, хотя и очень милой девушки. Виктория же являла собою воплощённое спокойствие, принимая его внимание почти холодно, но не отталкивая и глубоко размышляя над своей дальнейшей судьбой.
За эти дни она пришла к выводу, что у неё нет никакого сколько-нибудь уважительного мотива отказать герцогу. Единственное – это гибель Генри, но мать настаивала, что здесь всё непросто, а сэр Райли всем своим поведением доказывал ей, что он мог бы стать для неё подходящим мужем. На робкие вопросы графини о любви Виктория пожимала плечами: она была из тех редких не романтических натур, которые не верят в это чувство, считая, что основой брака являются уважение и привязанность, а страсти до добра не доводят. Графиня знала, что эти истины Виктория усвоила от бабушки, и не пыталась переубедить дочь, надеясь, что пылкое сердце и преданность избранника сделают всё гораздо лучше родительских наставлений.
Смесь лёгкой симпатии и отчуждения – таковы были чувства Виктории к сэру Райли. Она оправдала данные себе обещания оставаться невосприимчивой ни к безусловной внешней красоте лорда Мэнфорда, заставляющей трепетать почти всех знавших его женщин, ни к его явной душевной склонности, которая казалась осторожной девушке отчасти притворной, а уж богатство, статус и прочие «мелочи» и вовсе её не волновали.
Леди Оливия, как сказала ей дочь, тоже «пала жертвой чар этого человека», а всё потому, что в разговоре с Викторией позволяла себе утверждать, что считает его умным, красивым, добрым и прекрасно воспитанным.
Что касается самого сэра Райли, то он обнаружил почти с первых часов знакомства, что Виктория проникла в его сердце глубоко и крепко, что мысли о ней не выходят у него из головы, а присутствие её волнует его нестерпимо, лишая и красноречия, и весёлости. Он не решался даже наедине с самим собой произносить слово «любовь»: прежде казавшееся ему доступным для употребления лишь избранными, оно теперь представлялось ему слишком слабым для описания того состояния, в каком пребывала его душа.
Герберт Брэкстон был самым первым и самым посвящённым очевидцем сердечных переживаний своего друга, с которым он, будучи человеком очень чутким, не смел, против обыкновения, ни словом, ни взглядом шутить на эту тему. Он видел прекрасно: Райли получил удар в самое сердце, произошло нечто такое, чего не испытывал ни один из них до сих пор.
Однажды вечером, приехав к другу после обеда у графини Лейден, Райли, долго сидевший с задумчивым видом в кресле возле жарко полыхающего камина, сказал с грустной улыбкой:
– Знаешь, помолвка только кажется взаимным обязательством… А на деле правом потребовать исполнения данного слова обладает лишь она… Мне же дозволено ждать, надеяться, а если она, в конце концов, скажет «нет», я не имею права ни на что… даже на упрёк.
– Ну, а если она возьмёт и потребует исполнения? – предположил Герберт, отпивая вино.
– Если она не сделает этого, Герберт, я не знаю, как буду жить дальше…
– Но надежда-то есть?
– Она не любит меня, – сурово посмотрев впереди себя, ответил Райли.
– Откуда знаешь? Ты спрашивал?
– У меня бы не хватило на это духу. Нет, просто чувствую, что не любит. Но шанс, что даст согласие, есть.
– Говорят, у совсем молодых девушек это бывает, – изрёк Герберт, стремясь утешить друга. – Они сами сначала не знают, что чувствуют, а потом, выйдя замуж, влюбляются. Ну, брачные отношения там и всё такое… Мисс Лейден ведь, по сути, совсем ещё девочка… А когда ты её заполучишь и окружишь вниманием, когда она узнает все радости супружества…
Герберт был не мастером говорить, но Райли внимал ему с надеждой во взгляде, не подвергая критике его слова. Ему слишком хотелось верить, что лёд в душе Виктории однажды растает.
– Мне иногда кажется, она как-то подчёркнуто холодна со мной, – сказал он. – И я не могу понять, почему. Словно я виноват перед нею в чём-то… Я словно по лезвию хожу. Герберт, как ты думаешь, она всё-таки согласится?
– Думаю, да, – отважно кивнул лорд Уайли, движимый единственным желанием – вселить бодрость в лучшего друга.
Материнское чутьё подсказывало графине, что, хотя дочь её не была влюблена в лорда Мэнфорда, союз с ним может сделать её счастливой. Она слишком хорошо видела, насколько герцог Берновиа всецело поглощён своею невестой. В каждом его взгляде, движении, звуке голоса, когда рядом была Виктория, сквозила безграничная нежность, он буквально дышал ею, при этом не стараясь выставлять свои чувства напоказ. Может быть, ему даже невдомёк было, как это бросалось в глаза. Не отдавая себе отчёта, он с трепетом следил за нею, чем бы она ни занималась, забывая обращать внимание на окружающее. Он не видел того, что творилось на сцене театра, не замечал кружащихся по залу пар, не слушал забавных историй, рассказываемых в кружке собравшихся, и не делил со всеми смеха. Он весь превращался в касание, когда она давала ему свою руку, и все эти месяцы являл собою самое терпеливое ожидание, полное надежды и тревоги.
Это не могло не тронуть леди Оливию. Не каждый мужчина способен так самозабвенно отдаваться своей любви, и она полагала, что Виктории очень повезло.
А ещё графиня понимала, что будь сэр Райли влюблён чуть менее, будь его чувство легче и поверхностнее, ему гораздо проще было бы очаровать Викторию и убедить принять его предложение. У него нашлось бы море способов, которыми сейчас, дрожа от страха быть отвергнутым, он просто не мог воспользоваться.
Поэтому начался декабрь, а ухаживание сэра Райли не продвинулось ни капли. Леди Оливия сожалела, что у молодых людей мало было возможностей побыть вдвоём – они постоянно находились на людях. Ей часто приходило в голову, что две-три прогулки в их поместье давно всё решили бы.
А Виктория, в свою очередь, пребывала в тягостном сомнении. Решимость отвергнуть виновника гибели горячо любимого кузена была сильно поколеблена общением с ним. Что и говорить, сэр Райли отличался большим обаянием, и чем менее он был способен им пользоваться, из того остроумного собеседника, что смеялся летом над её кобылой, превратившись в задумчивую её тень, тем сильнее становилась её к нему симпатия. Девушка ожидала, что он пустит в ход все свои чары, будет изводить её томными взглядами и пламенными речами, на которые она с лёгкостью ответит отказом. Но он был серьёзен и немногословен и, кажется, готовился ждать её ответа вечно, ничем не обнаруживая досады.
Привычка видеться с ним дополнялась и приятной возможностью вести непринуждённые беседы с его другом лордом Уайли, который понравился и Виктории, и её матери. Добродушный, искренний, внимательный, он скоро завладел обществом невесты своего друга.
Однажды, отдыхая между танцами (а Герберт танцевал неважно, в отличие от Райли, и делал это редко) и время от времени бросая взгляд на кружащегося с какой-то дамой в паре сэра Райли, Виктория отважилась на вопрос:
О проекте
О подписке
Другие проекты