Глава 2
От обыска до колыбельной

Маме было очень трудно все совмещать. Она нередко приходила домой за полночь. Я ее всегда старалась дождаться, но иногда все же засыпала. Но желание обнять или хотя бы услышать мамин голос часто побеждало.

После учебы мама попала в Ленинский РОВД, стала работать обычным следователем. Этот период я помню очень хорошо, хотя и была совсем малышкой.

Да, кстати, в самом начале службы с нею приключился интересный случай… Я тогда еще «сидела в животе», но выросла уже знатно. Мама до невозможности любила свою работу, до последнего дня ходила к себе в кабинет: на самых поздних сроках опрашивала подозреваемых, подписывала какие-то документы. И вот однажды, опаздывая на построение, решила сократить путь и махнуть через забор. И это с таким большим животом! Не спрашивайте теперь, в кого я такая отчаянная!

Даже находясь на девятом месяце беременности, когда дочку ждала, пришла обвинительное заключение составлять. Худенькая, тоненькая, в легком платьице… Без работы не могла.

Виктория, подруга, следователь

Рассказывала, как была беременная Аленкой и опаздывала на построение. Решила сократить путь и махнула через забор. Это на девятом-то месяце с огромным животом!

Ирина, повар дивизиона

Я отчетливо помню, как с мамой ходила на работу в РОВД. Так бывало довольно часто. Работа у следователя специфическая… Хорошо бы вообще семьи не иметь, когда служишь.

Конечно, маме было очень трудно все совмещать. Она нередко приходила домой за полночь. Я ее всегда старалась дождаться, но иногда все же засыпала. Но желание обнять или хотя бы услышать мамин голос часто побеждало. Смотрю я на стрелки часов, вижу, что вот-вот сойдутся они вверху, а глаза слипаются… Но если я дожидалась, это было какое-то волшебство! Колыбельная, мягкие руки, светлая улыбка и особенный голос… А иногда она включала кассетный проигрыватель, и мы вместе слушали сказки. Или она рассказывала мне о своей работе, про обыски например. Но как-то у нее получалось это не страшно, а по-детски увлекательно. Я слушала, открыв рот. И все вопросиками заваливала: а что там было? А так можно? А где бандит? Постепенно история перерастала в сказку и начинала звучать как колыбельная. Так вот и жила: от обыска до колыбельной…

Мамы мне в детстве отчаянно не хватало. Мне так хотелось чаще с нею быть, чаще ее слышать. Но она так много работала, даже в отпуск не ходила. Мне все хотелось у нее спросить: почему она так много работает? Но я так и не успела…

Я обижалась, особенно когда стала подрастать. Ребяческое самолюбие не отпускало мысль о том, что мама меня «не любит». Где-то в глубине души я знала, что это не так. Но я все-таки пыталась хоть как-то для себя объяснить столь долгое отсутствие дорогого мне человека. Даже армия не до конца это выбила. Только годам к двадцати я перестала заниматься подобной ерундой. Нужно было самой понять, как тяжело порой дается наша жизнь. И все обиды как рукой сняло. Сейчас я, конечно, понимаю, как это было глупо и как маме было неприятно. Но, с другой стороны, я была ребенком. Как любому ребенку, мне хотелось больше играть, быть с мамой. Во взрослой жизни часто круг замыкается: работаешь, чтобы обеспечить детей, при этом забирая у этих же детей очень дорогое – время с тобой. Все это понимают, но не у всех получается построить жизнь иначе. А в конце девяностых было трудно, а маме вдвойне: она растила меня одна.

Отца у меня не было. Рассчитывать молодой маме Оле было не на кого, но она, как могла, старалась меня всем обеспечить. Дедушка еще помогал, но с годами он становился слабее, и вскоре уже ему самому требовалась помощь.

Но при этом у меня было много подарков и сюрпризов, я училась в частной школе, со мной занимались репетиторы, у меня была няня, которая водила на разные кружки. Всю эту нагрузку я смогла оценить уже позже, когда стала совсем взрослой…

На занятия меня довозили на машине из дежурной части. Ну и, естественно, меня в школе все побаивались. Как не бояться, когда я катаюсь на дежурной машине? Только когда я подросла, сообразила, откуда у детей эта боязнь полиции. Фобия формируется еще в детстве. Это неправильно, конечно. Детей надо учить доверять сотрудникам органов правопорядка. А у деток боязнь. А вдруг накажут? Или увезут?

Этот миф о «злой полиции» в нашем менталитете сформировался уже давно. Надо это менять.

Мальчишки в школе меня тоже чуть побаивались. Особенно хулиганистые ребята. Они прекрасно понимали, что обижать меня не стоит. Я никогда не была доносчиком и ябедой и смогла бы за себя постоять, но особо и не приходилось.

После школы, бывало, заглядывала к маме на работу. Подросла, а все равно просила рассказать, кого обыскивали, как все прошло, а почему наряд вызывали. С детства я впитала речь следователей. До сих пор не могу привыкнуть, что в словах осужденный и возбуждено (дело) ударение ставится не на букву «у». Эти профессиональные словечки так прочно засели, что и на уроках русского языка мне не удалось перевоспитаться. Мне так проще, роднее, ближе. Так говорила моя мама. Для меня с детства было правильно именно так.

Я помню практически всех маминых сослуживцев. Тетя Вика знает меня с самых малых лет. Ее первая встреча с мамой прошла очень необычно.

Познакомились мы с Ольгой в 1996 году, я работала в Ленинском районе, в РОВД. Пришла Ольга к нам в следствие, ее посадили ко мне в кабинет. Знакомство у нас первоначальное состоялось не очень-то хорошо: мы с ней поругались. До драки чуть не дошло! Кабинет закрыли, выясняли отношения. Прошел час, мы успокоились, выпустили пар и начали знакомиться, рассказывать о себе. Оказалось, у нас много общего. Поговорили и вышли из кабинета лучшими подругами.

Нам было тогда лет по 25. Глупые еще, амбициозные. Вот и начали почти что с драки.

Виктория, подруга, следователь

Да, мама могла быть резкой, хотя ее довольно трудно было выбить из состояния равновесия. Но даже если и вспылила, то отходила быстро.

Гулять с друзьями я не ходила. Во-первых, почему-то даже не хотелось, во‐вторых, я была тем ребенком, который хвостиком за мамой путешествовал по всем рабочим объектам. Мое детство было наполнено кражами квартир, обысками, допросами… Нужно сказать, держалась я молодцом – просто сидела и молча ждала маму, рисовала иногда. Истерик я не устраивала: один мамин взгляд на корню губил все мои попытки хоть как-то возмутиться.

Итак, досмотр квартиры. Повсюду разбросанные вещи, едкий запах чего-то несвежего, грязный засаленный диван, к которому даже прикасаться не хочется, оборванные шторы. Люстра на потолке с одной только лампочкой из трех висит на ниточке, давая еле-еле живой луч света в темную и неуютную комнату. Дверцы шкафа перекошены, на них какие-то детские наклейки. А в углу паутина, толстая, с мой детский палец, как мне тогда казалось. Зеркало в потеках, на нем тоже уже поселился паук. Он даже нас не испугался, не спрятался. Много старой обуви. С оторванными подошвами, полезшими шнурками. От нее дурно пахло, как и от всего в этой норе. У меня было достаточно времени, чтобы осмотреть место, запомнить детали. Я времени даром не теряла. Мне не говорили, кто тут живет, спрашивать я не могла, в рабочее время влезать во взрослые разговоры было неприлично. Мое умение считывать настроение мамы подсказывало, что мои вопросы сейчас менее всего востребованы. Но я домысливала. Может, пьяный дядя, может, семья с детьми, ведь были же детские наклейки. Может, старая бабушка. Но зачем ей столько обуви, да еще и мужской? Картинка в детской голове постепенно складывалась, пока я не увидела возле двери красную лужу. Живет? А вот и нет, жил… Мало приятного, не так ли? Особенно для детского глаза. Ну а куда деваться? Следователь Качура при исполнении. У нее ребенок. Но сейчас у нее обыск.