Глава 1
«Чему я научилась у русских»: Дягилев и его балет

«Когда я увидела дягилевский балет, я решила, что буду жить тем, что люблю»

Коко Шанель

Они просто подсели за их столик. Коко, Мися и ее муж Хосе-Мария случайно увидели на террасе венецианского кафе Сергея Дягилева и великую княгиню Марию Павловну Романову за дружеским завтраком. И решили к ним присоединиться. Мися была знакома с Дягилевым уже давно, с 1908 года, с его первых появлений в Париже в качестве импресарио русского балета. К моменту их случайной встречи в Венеции «Весна священная» на музыку гениального Стравинского уже была поставлена в Париже, уже прогремела, уже была освистана, а затем обоготворена публикой. Париж уже видел на сцене неподражаемую русскую балерину Анну Павлову, афиши к выступлению которой рисовал Жан Кокто.

Шанель с Дягилевым прежде знакома не была, но, конечно, была наслышана о том, что он творил своими «Русскими сезонами». Об этом гудел весь Париж. Она даже кое-что видела из его гениальных творений. Это было еще во времена их романа с Боем. Он привел Коко на спектакль «Шехерезада», который поразил ее совершенно: не только музыкой и новым танцевальным рисунком, но и декорациями. Их к тому балету создал художник Лео Бакст – еще один известный русский, к нему мы вернемся чуть позже.

Но по-настоящему ошеломил ее Вацлав Нижинский – главная звезда русских дягилевских балетов. В нем была заключена неистовая, почти таинственная сила, сводившая с ума тех, кто видел его в танце – безудержном, сильном, до последнего издыхания. За кулисами его в прямом смысле отливали холодной водой, чтобы он приходил в себя – так он отдавался целиком и полностью балетной роли. Его знаменитый прыжок на розово-лиловых афишах Кокто, казалось, знал наизусть весь Париж. И все – благодаря Дягилеву, у которого не было другой цели в жизни, кроме как заставить всех, весь Париж, а значит, весь мир полюбить русский балет.

Мися не раз помогала Дягилеву финансово, поскольку и сама была далеко не из бедной семьи, а выйдя в раннем возрасте замуж за финансиста Таде Натансона (правда, этот брак не был последним в ее жизни), стала до неприличия богатой и могла позволить себе меценатство как одно из развлечений. Другим развлечением в ее жизни было издание журнала La Revue blanche, где печатались культурные новости Парижа, ни одна из которых не обходилась без ее участия – Мися была звездой светской жизни тех лет. Другим удовольствием Миси было обращение в чью-либо музу – то Тулуз-Лотрек, то сам Ренуар восхищались ею, создавая ее портреты, которые впоследствии будут признаны шедеврами и которые сегодня знает весь мир. Каждую неделю она собирала в своем доме невероятно роскошные вечера, куда почитали за честь быть приглашенными все парижские светские личности и представители золотой богемы.

Но главной страстью Миси были нужные знакомства со всеми нужными, важными и богатыми людьми Парижа. Казалось, она знала абсолютно всех, она знала все сплетни и тайные истории Парижа, была посвящены во все секреты и интриги самых влиятельных людей города. И если уж не сама помогала Дягилеву, когда в очередной раз ему требовались средства на новый проект, то всегда знакомила его с теми самыми нужными людьми – богачами, готовыми стать постоянными меценатами или просто разово пожертвовать крупную сумму на искусство. А Дягилев все заработанные и полученные деньги, собранные по сусекам, по щедрым друзьям и благотворителям, тут же спускал на балет, на костюмы, на оплату декораций, на гонорары артистам и новые постановки и снова оставался без денег, да еще и должным кредиторам, арендаторам, поставщикам и так далее и так далее. Дягилев был абсолютно одержим делом всей своей жизни – русским балетом, расходуя на него все свои возможности, средства и силы.

В Венеции началась русская история Шанель

Портрет С. П. Дягилева с няней, Лев Бакст, 1906 год, Государственный Русский музей

Картина признана вершиной портретного творчества Льва Бакста. Художник писал портрет более двух лет, потому что Дягилев постоянно был в разъездах и, кроме того, по словам самого Бакста, «отвратительно позировал» – об этом он жаловался в письме своей жене.

Работа была начата в апреле 1904 года в Петербурге. Следующие сеансы проходили летом в Финляндии, где дописывались голова и часть фигуры.

Заканчивался холст в начале 1906 года снова в Петербурге, тогда и появились интерьер квартиры Дягилева и фигура няни на заднем плане как метафора его прошлой жизни, детства в Перми, резко контрастирующего с последовавшим блистательным петербургским периодом.

А потом был Париж, объединивший узами дружбы и Бакста, и Дягилева, и Коко Шанель, ставшую до конца жизни великого русского импресарио его лучшей подругой.

И теперь, в дни того случайного знакомства Шанель с Дягилевым за столиком венецианского кафе, импресарио снова был на мели, по старой привычке перебирая в разговоре с Мисей всех богатых друзей в поисках тех, кто мог бы вложиться в новую постановку «Весны священной», которую он задумал.

На молчаливую портниху, подругу Миси, Дягилев почти не обратил внимания во время той встречи. А вот ее он поразил с первой минуты. Особенно его глаза, как писала позже Шанель в своих воспоминаниях: «Умные, полные восторга и тоски. Ни у кого, даже у русских, которым вообще свойственно несочетаемое, я больше таких глаз не видела. Он словно умолял и насмехался одновременно, смеялся и плакал, гнал и звал к себе».

Красивый, слегка вальяжный, со своей фирменной седой прядью на фоне смоляных волос, он сразу покорил Коко, но навсегда остался для нее просто другом, зато каким! Его же личную жизнь она никогда не обсуждала, для нее он был лишь феноменальный гений, прославляющий и продвигающий русский балет. Впрочем, Дягилев был не просто гений в своем деле. Кроме одержимости балетом он обладал даром собирать вокруг себя всю богему тех лет. Пикассо, Жан Кокто, Лео Бакст, русские аристократы в эмиграции, да и весь русский свет, оказавшийся так или иначе в Париже в те годы, крутился вокруг Дягилева.

И вот Дягилев снова, как, впрочем, и всегда, искал деньги, пока без особых успехов, на новую постановку «Весны священной». Шанель решила для себя, что поможет ему поставить новую «Весну…». Для кого она это сделает? Для Дягилева и русского балета или больше для себя? Чтобы почувствовать себя меценатом чего-то грандиозного и масштабного? Позже, в своих воспоминаниях, она признается, что, скорее всего, тогда это было важно, в первую очередь, для нее самой.

Через некоторое время после их знакомства и возвращения в Париж, не говоря никому ни слова о своем решении, даже близкой подруге Мисе, Габриэль предстояло вручить Дягилеву чек на триста тысяч франков. Баснословная сумма по тем временам. Он даже чуть опешил и будто бы не верил в такую щедрость, пока не обналичил деньги в банке.

А что же Коко попросила взамен? Всего лишь его молчание. Никто не должен был знать, откуда средства на постановку. Впоследствии от ближайшего друга и Дягилева, и самой Коко, танцора балета Сержа Лифаря она узнает, что именно это и настораживало и даже пугало Дягилева – что Шанель ничего не просит взамен и, более того, настаивает на анонимности своей помощи.

Правда о колоссальных суммах, которые она жертвовала на русский балет, всплыла много лет спустя. Борис Кохно, личный секретарь Дягилева, вел все записи, в том числе о поступивших средствах. После его смерти дневники были выкуплены с аукциона, тогда-то и обнаружились эти сведения. Но не раньше, как и обещал Дягилев, ставший впоследствии для Коко настоящим искренним другом. Она ласково звала его Дяг, или просто Серж. И в дальнейшем всячески пыталась помогать и лично ему тоже. Хотя он упорно сопротивлялся, норовя все имеющиеся в его распоряжении средства снова спустить исключительно на балет.

Известен забавный случай, когда Шанель решила подарить Дягилеву шубу. Его прежняя была такой изношенной, что годилась только моли на съедение, как шутила острая на язык Габриэль. Тем более, что импресарио русского балета должен выглядеть презентабельно, считала она совершенно серьезно. Но Дягилев категорически отказался от шубы в качестве подарка и отдал Коко за нее деньги. Которые она сразу же передала как очередной взнос на русский балет.

Впрочем, Шанель помогала русскому балету не только деньгами. Она шила костюмы для постановок. Так, все костюмы к балету «Голубой экспресс» были изготовлены Шанель. Премьера его состоялась в июне 1924 года на одной из самых элегантных сцен Парижа в театре «Шанз-Элизе». Спектакль был показан в рамках театральной программы VIII Олимпийских игр, проходивших в тот год во Франции, и стал важнейшим ее событием, на котором присутствовал даже барон де Кубертен, возродивший современную Олимпиаду.

Парижанам не нужно было объяснять название балета. Все знали, что «Голубой экспресс» – это новый роскошный поезд, курсировавший между столицей и Лазурным побережьем и привозивший туда богатых курортников в поисках шикарных летних развлечений. «Голубой экспресс» стал в своем роде актуальной модной сатирой на прожигателей жизни. В этом новаторском балете словно не артисты танцевали в костюмах Шанель, а настоящие спортсмены и спортсменки – в спортивных трико и туфлях для тенниса или гольфа. Например, персонаж «Красавчик» выступал в костюме, неотличимом от майки атлета, а «Игрок в гольф» носил твидовые брюки, пуловер и носки в полосочку – как у обычных гольфистов тех лет.

Хотя артисты балета, конечно, были самые настоящие. Главную женскую партию исполняла Бронислава Нижинская, родная сестра Вацлава Нижинского, до революции выступавшая в Мариинском театре и получившая вместе со своим братом Вацлавом классическое балетное образование в санкт-петербургском Императорском театральном училище (ныне имени Вагановой). К слову, Нижинская была и первой в истории балета женщиной-хореографом, начав с этой постановки, а затем поставив на балетной сцене еще много спектаклей.

Другую партию танцевала Лидия Соколова. Балерина с русскими именем и фамилией, на самом деле, была английской танцовщицей по имени Хилда Маннингс. «Русской» ее сделал Дягилев – одним своим решением, просто заявив ей перед началом премьерных спектаклей: «Я написал на ваших карточках «Лидия Соколова». Надеюсь, вы окажетесь достойной этого имени, которое принадлежит одной великой русской балерине. И вот что еще важно. Усвойте, пожалуйста: отныне вы – русская и всю жизнь были русской».

И тема спорта – главная в этом спектакле, которая тогда, в эпоху возрождения Олимпийских игр, была очень остра и своевременна, и костюмы танцоров – на грани воображаемого и реального, как бы и не балетные костюмы вовсе, а самая обычная спортивная одежда из джерси – все это в очередной раз сделало балеты Дягилева сенсацией. Использование бытового, светского костюма почти в неизменном своем виде в балете стало очередным прорывом – и в моде, и в танце. Именно после этой постановки «отношения между балетом и модой узаконились», как писали тогда журналисты.

Ныне многие костюмы к тем русским постановкам хранятся по всему миру – в Канберре, в Национальной Галерее Австралии, Стокгольме, Техасе. Самая большая коллекция находится в Лондоне в Музее Виктории и Альберта. Именно там хранится костюм «Прекрасной купальщицы» – самый знаменитый в балете.

Через пять лет после невероятного успеха «Голубого экспресса» – в 1929 году – Шанель будет одевать артистов спектакля «Аполлон Мусагет», в создании которого принимали участие Дягилев и Стравинский, а также Баланчин, на чьей истории непременно стоит остановиться.

Выходец из России, Георгий Баланчивадзе, фамилию которого Дягилев для удобства сократил до Баланчин, свою балетную жизнь в 1913-м начал так же, как и Нижинские, в санкт-петербургском Императорском театральном училище. После его окончания и начала работы в государственном театре оперы и балета Баланчивадзе поступил в Петроградскую консерваторию, где изучал игру на фортепиано, теорию музыки, контрапункт, гармонию и композицию. В 1924 году во время гастролей в Европе он решил остаться и вскоре получил приглашение работать с русским балетом Дягилева в Париже в качестве хореографа.

Плакат Жана Кокто для спектаклей Русского балета С. П. Дягилева с изображением Вацлава Нижинского, 1911 год, Музей театрального и музыкального искусства

Танцоры Русского балета С. П. Дягилева в костюмах Chanel для спектакля «Голубой экспресс», 1924 год, Париж

Интересно, что на премьере балета «Аполлон Мусагет» костюмы были не от Шанель, их делал художник по костюмам Анри Бошан. Но после первого же представления, увидев артистов на сцене, Баланчин в ужасе понял, что они были одеты чудовищно! И вместе с Дягилевым тут же отправился на улицу Камбон, 31. «Шанель никогда не ошибалась, она всегда знала, как надо одеть женщин», – скажет впоследствии в одном из своих интервью Баланчин. Она и в тот раз все сделала как надо и фактически спасла балет, создав для спектакля свою версию античной туники с поясами-подхватами из галстучного шелка. Роль Музы, для которой Шанель шила сценический костюм, исполняла русская артистка дягилевского балета Фелия Дубровская.