– Закончил. Затоптано все, ни следов, ни улик. Свидетели записались, завтра всех опросим, но толку с них? «Кажется, я видел, но было темно». Тьфу! Пойду, «обрадую» майора.

– Ни пуха тебе, старшой.

– Иди к черту!

Леша заволновался. Таню что, сейчас увезут? А дальше как будет? Похороны и все такое? Ему нужно знать. Он вышел из темноты, заставив вздрогнуть разговаривающих.

– Тебе что надо, пацан? Здесь место преступления, ходить нельзя.

– Это сестра моя, Таня. Вы говорили про какой-то шов и третью жертву, о чем это?

Говорившие переглянулись.

– Ты что, подслушивал? Это наши дела, тебя не касаются. Давай, давай, топай отсюда, завтра на опознание с матерью придешь в отделение. А подожди-ка… Ты был здесь, когда трупы обнаружили? Может, видел что-то подозрительное?

– Нет. Меня пацаны позвали. Я курил за сараями.

Леша напрягся, вспоминая.

Вечер. Свет фонаря у дороги возле сараев, неровным строем вытянувшихся за палисадниками, едва освещал тихий закуток со скамеечкой, где обычно дымили мальчишки из «пятнашки». Курили все, кроме совсем мелких. Матери и учителя делали вид, что не знают. Папиросы стреляли у старших. Гуринок считался старшим и куревом делился. Не часто и не со всеми. Третьекласснику Гуне из среднего подъезда, однажды подкатившему с такой просьбой, дал пинка и велел не лезть к взрослым.

Дымил в этот вечер Гуринок один. Его звали играть в «казаки», но он не пошел. Только что приехал на последнем автобусе из дома престарелых, устал.

О том, что нашли убитой сестру, ему сказал девятиклассник Дюма, его друг. Он тоже не играл со всеми, но ждал, когда набегается племянница Томка, чтобы вместе идти домой. Дюма подошел, постоял молча с минуту и сказал, что Леше надо «сходить в палисадник», там «нехорошее с Татьяной, сестрой».

А вот до Дюмы… Леша вдруг вспомнил, что мимо проходил Валя-киномеханик, стрельнул папироску и пошел дальше. Но когда прикуривал, у него дрожали руки. Леша удивился, но спрашивать ни о чем не стал. Говорить или нет ментам об этом? С одной стороны, Валя ему никто, ну иногда курили вместе и обсуждали голубей, их повадки, устройство голубятни. С другой стороны, а чего это у него руки ходили ходуном? Подозрительно? Да.

– Видел одного. Проходил мимо как раз в сумерках. В сторону остановки на автобус.

– Знаешь его? Как фамилия? Кто такой?

Сквозь кустарник, чертыхаясь и ломая ветки, уже тащили носилки люди из труповозки. Леша отступил на шаг назад, будто хотел уйти. Мент с силой схватил его за локоть.

– Куда? Отвечай, кого видел!

Леша тоже с силой вывернул локоть и произнес, глядя менту в глаза:

– Сначала ты. Что за шов? Почему третья жертва?

– Сопляк!

Леша отступил еще на шаг, почти скрываясь в листве яблонь.

– Да скажи ты ему, Макаров! Говорит же, что сестра убита. Все равно на опознании увидит!

Макаров схватил Лешу за рубашку и подтянул его к себе так близко, что тот почувствовал, как от мента воняет табаком, одеколоном и потом.

– Сестра, говоришь? А рядом лежит друг мой Илья, понял? Говори!

Леша, не пытаясь вырваться, равнодушно отвернулся и упрямо выдал:

– Сначала ты.

Макаров шагнул в чащу из молоденьких невысоких яблонь, затащил туда Лешу и шумно выдохнул:

– Никому, понял?

– Понял. Руки убери.

– Сестра была беременна?

– Да, два месяца.

– На поселке кто-то убивает беременных женщин, твоя сестра уже третья. Душит и делает на щеке кордными нитками шов. Вот такой. – Макаров начертил пальцем на Лешиной щеке несколько полос и требовательно посмотрел ему в глаза: – Ну?

– Киномеханик из клуба проходил за сараями. Попросил закурить. Руки тряслись.

– Валентин? Время точное укажешь?

– Нет. Хотя… Последний автобус из пригорода проехал за полчаса до этого. Оттуда, где дом престарелых.

Макаров зашевелил губами, видимо, считал про себя время.

– Ладно, разберемся. Но ты…

– Помню, не маленький. Никому. А… хоронить как нужно? После такого?

– Погоди хоронить. Пока следствие идет, тело не выдадут.

– Понятно. И это… Вы мать на опознание не вызывайте. Я сам.

Макаров протянул руку, и Леша пожал сухую жесткую ладонь.

– Договорились. Я старший оперуполномоченный Андрей Макаров. Если что, найдешь меня. Следователю про опознание скажу. Ты несовершеннолетний, но мы что-нибудь придумаем.

Он оглянулся через плечо, откуда доносились мат, кряхтение, треск сучьев под ногами, и подтолкнул Гуринка в противоположную сторону.

– Не смотри. Нечего тут смотреть. Иди домой.

Домой Леша не пошел. Невыносимо хотелось курить, и он сначала побрел за сараи, но потом передумал. Наверняка там собралась вся ватага из дома. Обсуждают происшествие. И Гуринок повернул в сторону ворот в сады. Фабрика выделяла семейным ткачихам участки, которые громко назывались садами. На самом деле это были огороды с бытовками за общим забором. Имелись и богатые дачи, в самом конце посадок, возле леса. С десяток. Говорили, что это начальство себе такие отгрохало.

Гуринок проскользнул в калитку, шмыгнул мимо старика-сторожа, увлеченно говорившего о чем-то с таким же стариком. Понятно о чем. Об убийстве. Такая новость, словно ураган, разнесется по поселку, и завтра уже точно не будет ни одного неосведомленного человека. Леша прошагал до своего участка, машинально потыкал указательным пальцем грядки с рассадой – не пора ли поливать, и, присев на поленницу возле бытовки, наконец, затянулся. Скоро у матери смена закончится. Она придет домой. Что он ей скажет? Соседку Петину просить уже поздно – спит, наверное. Что же делать?

Нужно встретить мать у проходной, вот что. Она удивится, конечно. Зато, пока дойдут до дома, он попытается ее подготовить. Леша оттянул рукав рубашки и посмотрел время на отцовских часах – предмете зависти всех дворовых пацанов. Стрелки и циферблат светились в темноте зеленым. Нужно торопиться.

Леша понял, что опоздал, как только увидел мать у проходной. Она шла на негнущихся ногах, судорожно прижимая к себе сумку, и, казалось, не видела ничего вокруг. Лешу она заметила, только наткнувшись на вставшего прямо перед ней сына.

– Леша… Это ты…

– Мам, отойдем в сторонку, пусть люди пройдут. А мы потом потихоньку, потихоньку.

Говоря так, он увлекал мать к небольшому скверу возле проходной. Этот сквер знали все школьники: там, возле памятника Ленину, их принимали в пионеры. Усадив мать на скамейку, Леша тяжело опустился рядом. Оба молчали.

– Дай закурить, – чужим сухим голосом попросила мать, которая всегда кричала на отца, что тот травит легкие и сыну пример подает, и Леша без колебаний протянул ей свой «Беломор» с двумя последними папиросами. Мать никак не могла зацепить беломорину дрожащими пальцами, и Леша сам вытащил папиросу, чиркнул спичкой, прикурил, затянулся, отдал матери и заслонил ее от выходивших из проходной ткачих. Она вдохнула табачный дым, закашлялась, закрыла рот рукой, подавляя крик.

– Что же это, Леша? Что за зверь такое с нашей Танечкой сотворил?

Леша испугался, что матери донесли про шов, но промолчал, вспомнив строгое «никому» и то, что про двух других убитых девушек со швами никто в поселке не знал, что было совершенно невозможно, но факт же.

– А почему сосед Волков с ней был? Девчата в цеху разное болтали.

Мать начала задавать нормальные вопросы, и Леша с облегчением выдохнул.

– Говорят, он защитить ее пытался, а его ножом.

– Да? А разговоров сколько.

– Ты не слушай их, мам. Ты меня слушай. Я все узнаю.

Мать докурила папиросу, аккуратно затушила о подошву ботинка, выбросила в мусорку рядом со скамейкой и схватила, как недавно уполномоченный Макаров, сына за рубашку.

– Ты не вздумай! – страшным шепотом закричала она, приблизив к нему измученное и заплаканное лицо. – Ты один у меня остался! Если с тобой что, я рядом лягу, понял? Не буду жить.

– Да ты что, мам? Я ничего и не собирался…

– Знаю я твое «ничего». – Мать отпустила Лешину рубашку и разгладила влажной ладонью появившиеся там складки. – Что менты сказали?

– Завтра на опознание, – заторопился сменить опасную тему Леша, – но я один схожу, уже договорился. Там все спрошу.

– Думаешь, она сильно мучилась? И ребеночек же у нее…

Леша опустил голову.

– Пойдем домой, мам.

***

Андрей зашел в дом, прокрался к двери на бабкину половину и прислушался. Спит. Плотно, стараясь, чтобы не скрипнули старые петли, прикрыл дверь и устало опустился на стул у кухонного стола. За раскрытым окном, раздувая легкие занавески, шумел ночной ветер, сумасшедшая птица, видно, злая от того, что не может уснуть, выводила бесконечно повторяющееся чир-чик, чир-чик. Из сада пахло влажной землей.

Дверь, которую он только что прикрыл, со скрипом распахнулась, ударив ручкой о стену. Бабка Катерина в теплом байковом халате, надетом поверх длинной ночной рубашки, опираясь на костыль, стояла в проеме.

– Соседка прибегала уколы ставить, трепала языком, что убили кого-то в поселке?

Андрей отвернулся. Будто не знает, кого убили. Соседка Нюра была той еще сплетницей. Тридцатилетняя мать-одиночка, она трудилась медсестрой в поликлинике и подрабатывала тем, что ставила старикам всей округи уколы. Небось прибегала, чтобы выспросить у Катерины жгучие подробности, ведь ее внук был не последним человеком в местном РОВД.

– Что теперь будешь делать? Нельзя вам сейчас встречаться.

Катерина не собиралась выходить на половину внука, говорила тихо, но отчетливо.

– Что мне делать, баба Катя? – Андрей, кажется, впервые попросил у старухи совета. Они никогда не были близки.

– Я скажу, что не надо делать. Встречаться. Не отмоешься. Потом позабудется все, люди не долго помнят чужое горе.

Катерина помолчала.

– Или ты собрался жениться?

– А вдруг она уедет? Говорила, что ей не нравится здесь. Теперь мужа нет. Школа тоже не держит.

– А есть куда уехать? Родители где?

– Под Салехардом в деревне живут. Старшая дочь туда распределилась, замуж вышла, двоих детей родила. Вот родители к ней и переехали. Учителями работают в местной школе.

– Значит, некуда, – подытожила Катерина. – Ты только не торопись. Разобраться вам надо.

– Илья мне другом был. Муторно. На костях счастье не построишь.

– Когда живой был, не мешали тебе его кости?

Андрей вспыхнул.

– Иди спать, баба Катя. Ночь совсем. Завтра давление подскочит.

– А если и не поженитесь, даже лучше. Она от мужа гуляла, гляди, и от тебя гулять будет. Ветер в голове. Ориентиров правильных нет.

– Зато у тебя они были в молодости очень правильные. От того и на лесоповал попала! – тихо буркнул Андрей, но Катерина услышала и трескуче засмеялась.

– Мал еще судить меня. Посмотрела бы я на тебя на этом лесоповале. Когда пайку не дадут, если норму не выдашь. А ее и здоровый мужик не тянул, не то что мы, девки молодые. А попала я туда, потому что от сестры мужа не отказалась, которая в Риге жила. Тогда всех гребли, у кого родственники за границей. Вот и все мои ориентиры.

– А муж твой, ну, дед, где? Отец ничего не рассказывал.

– А его на шахту сослали. Ни одного письма я не получила. Сгинул где-то. Отец твой пытался найти, где его могила, не успел. И я бы не вытянула, подруги помогли.

– Те, которые к тебе в гости ходят?

– Они.

Катерина вдруг замолчала, повернулась и пошаркала в свою спальню, тяжело опираясь на костыль. Из темной глубины донеслось:

– Спи. Утро вечера мудренее.

Андрей, не зажигая света, зачерпнул ковшиком холодной воды из бака, жадно выпил, быстро разделся и лег. Но сон не шел. Весь вечер он не давал себе думать о том, что произошло, о себе и Марине. Как заводной бегал, машинально выполнял обязанности, сидел на ночном совещании, слушал, как майор чехвостил его отдел за третью жертву. Он словно выключил то, что верующие называют душой. И только сейчас, когда события вечера отступили, Андрей понял, что не сможет, как раньше, встречаться с Мариной. Ему мерещилось, что Илья отовсюду смотрит на него и как бы спрашивает: «Как ты мог?».

А мог, потому что считал себя правым. Он ухаживал за Мариной, считал своей, а капитан забрал ее себе. Андрей же бегал на танцы в пединститут не только курсантом, но и потом, когда уже работал. И выделял из всех Марину, но боялся сделать предложение. Что он мог кинуть к ее ногам? Почти развалившийся дом и бабку-инвалида? А Илья ничего не боялся. Как таран прошел мимо друга, легко отбил девушку и увез в свою квартиру. Когда Марина и Андрей сошлись, именно так он думал: забирает свое, то, что отняли. А сейчас Андрей понял, что Катерина права. Разобраться надо. Нельзя им пока видеться. Нельзя.