Глава третья
Два часа до Нового года

1

Вечером тридцать первого декабря Катя покинула съемную квартиру недалеко от метро «Ботанический сад», никому не сказав, никем не замеченная (все хлопотали, готовили, накрывали на стол, все уже немного устали от ее тоски, отчего Катя стала для них отчасти невидимой). Она не хотела быть со всеми, не могла радоваться, смеяться. Тоска занозой сидела в сердце, Катя только и думала: кто бы вынул эту занозу. В этот вечер заноза как будто расщепилась, разрослась, стало не просто больно – невыносимо.

Катя знала: с Витей что-то случилось. Что-то жуткое. Непоправимое. Катя не знала, куда себя деть и что делать.

Она шагала, не замечая лютого холода, гнавшего прохожих бегом.

Катя спустилась к платформам, села в поезд. Она смотрела на немногочисленных пассажиров, и ей казалось, что она от них за тысячу километров. Поезд шел, шел. Машинист объявил станцию:

– «Тургеневская».

Катя вышла на «Тургеневской». Зачем? Она не знала.

Эскалатор.

Переход.

Лестница.

Вестибюль.

Тяжелая дверь.

Катя очутилась через дорогу от бывшего «Макдоналдса». Ресторан оказался закрыт, дверь опечатана. Редкие прохожие подходили, заглядывали через стекло в темное и от этого таинственное помещение и, ничего не разглядев, уходили. Катя опустилась на скамейку, достала сигарету (вновь начала курить). Скамейку, громадных ледяных зайцев, решетчатые арки, увитые еловыми лапами, поставили у метро перед Новым годом. Подобные странные украшения любят сооружать в современной Москве.

Несколько подростков остановились перед Катей. Они смотрели через дорогу, на закрытый ресторан и говорили о чем-то. Катя не вслушивалась. Девушка повысила голос:

– Да мне плевать, во что ты веришь! Я сама видела. Вот этими вот глазами. Был живой, а стал ледяной. И растаял.

Подростки ушли. Катя подумала: что за ерунду они говорят: был живой, стал ледяной? Хотя на таком диком морозе запросто. Но растаял?

Примерно так думала Катя, и все по-русски. Она чувствовала мороз и не чувствовала, была здесь и не была.

Нет, нет. Никак не может так быть. Врет девчонка.

Но долго думать об этом Катя не могла. Достала телефон. Решилась – набрала заветный Витин номер. «Абонент вне зоны действия сети», – сообщил вежливый механический голос.

«Хоть в петлю», – подумала Катя.

И услышала:

– Ну в петлю-то зачем.

Катя подскочила. Рядом с ней сидел Степан. Маленький воришка из Анапы. Видимо, Катя забылась и произнесла вслух, а он услышал.

– Не пугайтесь, Катя, – попросил мальчик.

– А ты меня не пугай. Как ты здесь очутился?

– Приехал. На поезде.

– На поезде? Это долго, на поезде.

– Да нет. На этом поезде не долго.

– Скорый?

– Очень скорый.

– Ну, я рада тебя видеть, Степан.

– Не злитесь на меня?

– Я не люблю злиться. И Витя.

Катя не договорила. Сердце разрывалось. «Лягу здесь, – подумала Катя, – и замерзну навсегда».

– А вы, Катя, приходите к нам Новый год встречать, – предложил мальчик, – отвлечетесь. И сердце пройдет.

– Сердце? – переспросила Катя. Уж про сердце она точно ничего вслух не говорила.

Катя посмотрела на мальчика внимательно. И увидела, что этот Степан, сегодняшний, зимний, – вовсе не тот, сентябрьский.

Бледный.

И глаза изменились. Совсем взрослые глаза.

– Я вам пришлю адрес, – пообещал Степан.

Он поднялся.

– И не торчите вы здесь, такой дубак, и правда в лед превратитесь, как тот дядька, он вон там сидел, кофе пил, ни во что такое не верил, и вдруг – бац, бах – и нету. Тряпки мокрые на полу, все в шоке. За углом окно, отсюда не видно. За дверью если, то сразу налево.

Катя ошарашенно посмотрела на запечатанную дверь, повернулась к Степану. Его не было.

«Привиделся, что ли? С ума я уже схожу. Да и пусть. Скорей бы. Сойти с ума, все забыть».

Катя спускалась в метро на эскалаторе, когда телефон пиликнул. Пришло сообщение с адресом: «Метро „Проспект Вернадского“. Выход из последнего вагона. Улица Удальцова, дом 10, 8-й этаж, квартира 612. Сбор гостей с 23:00».

До одиннадцати оставалось всего ничего, полчаса. Навстречу по эскалатору поднимался высокий черноволосый парень в блестящей елочной мишуре и в цветном конфетти. Он вынул из кармана затрезвонивший телефон и произнес:

– Слушаю.

2

По улице Удальцова, дом 10, 8-й этаж, квартира 612, проживала та самая старуха до того, как растаять в метро.

Квартиру свою она завещала соседке Миле Сотниковой за помощь по хозяйству и присмотр. В десять часов вечера с минутами Мила узнала о невероятной старухиной смерти от медлительного, спокойного мужика, то ли следователя, то ли опера, назвавшегося Иваном. Документ с фотографией он предъявил, но с перепугу Мила плохо разглядела.

Она отворила ему старухину квартиру – ключи у Милы, разумеется, были.

– Да не снимайте обувь, ничего, она чистая; по такому морозу даже в Москве ничего не тает, сплошь снег и лед, никакой грязи, да и протру я, мне недолго. Вот здесь, значит, прихожая.

Иван оглядел прихожую, заглянул в комнату, затем на кухню. Мила следовала за ним.

– Раз в неделю пыль протираю и полы мою, – сообщила Мила. – Анна Евгеньевна ни в чем со мной не нуждалась, вот холодильник откройте, посмотрите.

И она сама открыла перед следователем небольшой холодильник, Иван увидел в нем кастрюлю, банку сгущенки, початую бутылку водки, банку соленых огурцов.

– В кастрюле суп, только вчера сварила, рыбный. Была еще каша гречневая, ее Анна Евгеньевна всю подобрала, любила покойница гречу, я варила, варила. К Новому году ко мне собиралась, в семью, я уж и тортик медовик испекла, и салат оливье с куриной грудкой настрогала, и селедочку под шубой соорудила. Думала, вместе встретим, посидим.

Мила промокнула глаза подолом фартука; она как раз хлопотала у себя на кухне, когда пришел этот полусонный следователь. Или опер. Кто их разберет.

– Покойная водку пила?

– Не брезговала. А вы заметили, очки там, в комнате, лежат на столе? Ее очки, Анны Евгеньевны, да только уже так лежат, чисто для красоты, операцию мы ей сделали на глазки, и стала она видеть без очков, а я ей капельки помогала в глаза капать. Там часто надо после операции капать.

– Знаю, – сказал Иван. – Я матери тоже недавно операцию делал.

Он пожелал взглянуть на старухино завещание, и Мила отперла платяной шкаф, там на полке с постельным бельем в резной деревянной шкатулке и лежали все старухины документы, включая завещание. Следователь перефотографировал бумаги, пожелал счастливого Нового года и отправился восвояси. Мила посмотрела в окно, как он выходит из подъезда и шагает к машине марки Kia.

Неужто и правда сгинула старая ведьма? Растаяла. Очень удобно, и хлопот никаких с похоронами. Главное, чтобы свидетельство о смерти было. Ох, не спросила этого следователя, или кто он там, про свидетельство. Ладно, разберемся. А квартирку я эту сдам. Прямо сразу после Нового года. Чтобы семья русская и без животных.

Вдруг Мила услышала шум, он доносился из кухни. Как будто кто-то отодвигал стул, звякал посудой. Тоненько, а затем все громче запел, засвистел чайник.

– Кто там? – вскрикнула Мила и ринулась на кухню.

Чайник истошно свистел, за столом сидел Дед Мороз со спущенной под подбородок ватной бородой и пожирал прямо из кастрюли суп. Снегурочка сняла с огня чайник и прикурила от горящей конфорки.

– Вы кто? Вы что? Вы как? Здесь. Сюда. Как?

– А суп-то гадкий, – произнес Дед Мороз, отставляя опустошенную кастрюлю.

– Что в нем гадкого? Ничего в нем гадкого!

– Да ведь протух.

– А ты всю кастрюлю выжрал, – удивилась Снегурка и вновь поставила на огонь чайник, обиженно вновь засвистевший.

– Ты что творишь! – Мила повернула рукоять и погасила конфорку.

Дед Мороз вдруг вскочил и бросился из кухни, Мила едва успела посторониться. Он распахнул дверь в туалет. Слышно было, как его там рвет.

– Всю кастрюлю, – покачала головой Снегурка. И выпустила Миле в лицо струю дыма.

– Нормальный был суп, это старуха его угробила, нет чтобы сразу съесть.

– Да он сразу был протухший, ты разве что доброе да свежее отдашь.

– Я щас полицию вызову.

– Вызывай.

Дед Мороз переместился в ванную, зашумела вода.

Мила вспомнила, что телефон оставила дома.

Дед Мороз вернулся, бледный и мокрый, опустился на табурет.

– Она милицию хочет вызывать, – наябедничала Снегурка.

– Полицию, – механически поправила Мила.

– Один черт.

– А чего ж не вызывает? – слабым голосом спросил Дед Мороз.

– Телефон-то у нее дома.

– Ну пусть сходит за телефоном, мы что, мы разве против, мы подождем. Милиция приедет и в тюрьму ее отправит за то, что чужой квартирой распоряжается.

И уставился на Милу. Один глаз голубой, а другой черный, жуткий.

– Это вас в тюрьму. Это моя квартира.

– Чего это твоя?

– По завещанию.

– Какое такое завещание? Ну-ка, давай поглядим на него.

Дед Мороз водрузил на нос невесть откуда взявшиеся старухины очки. И взял со стола завещание.

– Ну что ж. Почитаем, почитаем.

И стал читать вслух совершенно старухиным голосом:

– «Прежнее свое завещание я отменяю, потому что соседка Мила все врет. Полы я мыла сама, капли себе в глаза капала сама и суп себе варила сама, большую кастрюлю, чтобы хватило надолго».

Снегурка хмыкнула, Дед Мороз продолжал:

– «Мила сказала мне, что завещание, раз оно подписано и печатью запечатано, переписать нельзя. Я ей поверила, потому что не совсем уже понимала, по каким правилам сейчас можно жить, и никому не доверяла, а к Миле я привыкла и думала: пусть. Тем более что она мне сериалы пересказывала, когда я уже плохо видела и только голоса слушала по телевизору. Я и раньше любила с ней сериалы обсуждать. Я же не знала, что она мне ртутный шарик в квартиру подбросила, под ванну, чтобы я побыстрее на тот свет отправилась. А теперь я завещание переписываю, и пусть моя квартира пойдет Президенту Российской Федерации».

– Ему-то зачем? – ошарашенно поинтересовалась Мила.

– Не твоего ума дела, – ответила Снегурка.

А Дед Мороз шлепнул бумагу на стол и произнес своим собственным голосом:

– Вот вам, пожалуйста, новое завещание, по всем правилам науки и техники, с печатями и подписями.

– Я в суд подам, – не сдавалась Мила.

– Не советую, – предупредил Дед Мороз.

– В психушку загребут, – пояснила Снегурка.

– А то и в тюрягу. Когда проверят там, под ванной, насчет ртути.

– Не докажут.

– В крысу ее, что ли, превратить? – подумал вслух Дед Мороз.

Мила посмотрела в его дикий черный глаз и поняла, что ряженый (да какой он ряженый!) ничуть не шутит.

Она подняла руку, чтобы перекреститься, но Дед Мороз рявкнул: