Глава 2. Ненавистное соседство

Дурацкий урок истории тянулся до одури нудно. Учитель работал в школе только вторую неделю, был молод, бледен, черноволос и костляв на грани истощения. Свои длинные руки со слишком большими квадратными кистями он старался держать за спиной, но быстро увлекался и нещадно ими жестикулировал. Создавал дополнительный ветер в классе, и без того выстуженном за ночь. Обычно ученики его за это высмеивали, жестоко передразнивали, но сегодня не обращали внимания. Хотя историк прямо из шкуры лез, чтобы заинтересовать двадцать пять шестнадцатилетних парней своими историями. Ну, или хотя бы перекрыть тонким блеющим голосом нарастающий шум в классе.

Напрасно старался, конечно. Кто, скажите на милость, станет его слушать, когда в школе назревает важное событие! И ладно бы рассказывал что-то путное, про войну, про оружие, про тактику видения допросов – это бы еще сгодилось. Так нет, болтает о каком– то идиотском царе, который был высоченного роста и любил работать своими руками. А между тем школьный совет давно хочет историю выкинуть из программы вовсе, только и ждет указаний свыше. Отменили же год назад мировую историю как утратившую всякий смысл и только разжигающую излишнюю ненависть между учащимися. Хотя чего ее разжигать – она и не гаснет никогда, полыхает яростным багровым пламенем.

Причем произошла эта отмена после заварушки именно в том классе, где отбывал учебу Дым, он же Димка Дымов. Тогда он еще хорошо учился, потому у него была твердая надежда. Он всей душой верил, что обязательно выберется из этой школы, из их города, из провинции.

А вела мировую историю одна старуха, такая древняя, что даже по улицам повсюду ходила без охраны – кто бы на нее польстился! На своем последнем уроке она говорила как раз про войну, охватившую сотни лет назад весь тогдашний еще не ушедший под воду мир, и потому слушали ее с интересом. И рассказывала старая здорово, про концлагеря там, про расстрелы, про газовые камеры, словно сама все это повидала. Редкий случай, когда звонку на перемену никто не обрадовался, а кто-то с «камчатки» даже взмолился:

– Марья Антоновна, расскажите еще, ну пожалуйста!

Но старушка озабоченно помотала круглой седой головой с проплешинами: ей пора было принимать таблетки, а хранились оные в учительской, в сейфе, чтобы не сперли ироды, то есть ученики.

– Потом, потом, детки, на следующем уроке закончу.

И тогда Ванька Сомов с абсолютно невинным видом спросил:

– Вот вы все говорили, Марья Антоновна: фашисты, фрицы. А какая национальность-то у них была, мы чего-то не поняли?

Историчка, наверное, была так довольна успешным занятием, что не просекла подвоха. Улыбнулась пожелтевшими протезами и ляпнула сдуру:

– В основном, Ванечка, это были немцы, хотя не только…

Тут она одумалась и со щелчком захлопнула рот. Но было уже поздно, парни с русского ряда – самого удобного, у окна и поближе к еле теплым батареям – разом развернулись и уставились на самую заднюю парту в среднем ряду. За ней оцепенели, схватились за руки рыжие и обычно румяные, а сейчас серо-зеленые от ужаса братья Вегнеры.

Правда, Марья Антоновна не растерялась и этим порушила ребятам весь кайф. Она мигом проковыляла через класс к Вегнерам, выкрикивая на ходу почему-то басом:

– Всем сидеть! С места не двигаться!

Дошла, вытащила парней из-за парты и под прикрытием своего тощего тела отконвоировала в учительскую. А когда русские пацаны после уроков вывалились из школы, везде уже дежурили полиция и дружинники, так что большая расправа не состоялась. Но старуху после того случая уволили или она сама не захотела оставаться. А заодно и с мировой историей было покончено навсегда.

Дым не хотел вспоминать тот день, сжимал под партой до хруста кулаки и тряс головой – а отогнать воспоминания все равно не удавалось. Ведь и день тогда был почти такой же: середина осени, 15 октября, холод в классах, а за окном сырая темень и пощелкивание капель о карнизы. Тогда он был рад-радешенек, что не оказался втянут в дурацкую драку, и что можно было сразу после уроков бежать домой, к родителям.

А за пару недель до того дня он вернулся из школы и очень удивился тому, что отец был дома. Отец работал кассиром в большом, стылом, с вечно пустующими полками универсаме, за место свое сильно держался. Даже выходил из дома всегда на полчаса раньше, бормоча себе под нос что-то про происки коллег. И после окончания смены приходил домой в униформе (серый комбинезон без карманов и бордовый фартук), не снимал его до закрытия магазина на случай, если потребуется срочно подменить кого-то. Но сейчас был одет по-домашнему, сидел на краю дивана, а мама в халате и с распущенными волосами полусидела, откинувшись на подушку, по плечи накрытая пледом.

У отца на коленях стояли две миски, в одной салат из огурцов и помидоров, в другом фруктовая нарезка. Дым снова удивился: овощи и фрукты так сразу не раздобудешь, да и стоят дорого. Из своего универсама отец никогда ничего не приносил, все покупал на самом дешевом рынке. Но сейчас он деревянной ложкой загребал поочередно то в одной миске, то в другой, подносил ко рту матери. Она хохотала, мотала головой и накрепко сжимала губы. Тыкала подбородком в отца, мол, ешь сам.

– Мам, ты чего это, заболела? – спросил Дым с порога комнаты. Когда понял, что может простоять тут незамеченными еще час. Отец оживился и поманил его пальцем, а мама сказала торопливым шепотом:

– Сереж, только не говори ему пока. Давай дождемся…

– Что не говорить? Почему не говорить? Что вы от меня скрываете?! – заорал перепуганный Димка, в один прыжок оказался у дивана.

Мама закатила глаза, а отец сказал весело:

– А чего нам нашу радость скрывать? В общем, Димыч, поздравляю, скоро у тебя появится сестренка.

Дым только моргнул пару раз, но ушам своим не поверил. Такого просто не могло быть: в последние годы девочки почти совсем не рождались.

– Ну, ты что же, не понял? – мягко спросила мама. – Или не рад?

– Я рад, – прислушавшись к себе, еле выговорил Дым – у него занемели губы. – И чего, мы теперь будем жить в метрополии?!

Родители обменялись лукавыми взглядами, прыснули, как дети.

– Что я говорил? – сказал отец. – Нашего верзилу только этот вопрос и взволнует всерьез. Ты бы мать сперва поздравил, сынище!

– Мам, круто! – опомнился, выдохнул Дым. До него постепенно доходила грандиозность всего происходящего. Дивные картинки из другой, лучшей, настоящей жизни замелькали перед глазами.

– Ну вот, а то сразу – метрополия, метрополия! – покивал ему отец. – Но вообще да, можешь готовиться к переезду. Не сейчас, конечно…

– А когда? – жадно спросил Димка.

– Ну, может, через месяц-другой. Сегодня врач только отправит туда извещение, некоторое время наша мама будет под наблюдением. Продукты, кстати, мы уже с сегодняшнего дня получаем по спецталонам, медикаменты тоже. Только смотри, Димыч: упаси тебя Бог кому проболтаться…

– Знаю, не маленький!

Дым сложился пополам – ростом он дано перегнал отца – и чмокнул мать в непривычно румяную щеку. А потом помчался в свою комнату. Не прошло и четверти часа, как Дымов полностью разворошил шкаф и ящики стола, отобрал все самое важное, чем владел: приличную одежду, любимые книги, всякую мелочь на память. Но хороших вещей у Дыма было мало, так что набрался всего один чемодан. Можно было вообще ничего не брать, он видел в кинохрониках, как уезжали семьи в подобной ситуации: налегке усаживались в присланную из метрополии длинную черную машину, тогда как полицейские зорко наблюдали за набежавшей толпой – не навредил бы кто из зависти счастливчикам.

Конечно, подмывало позвонить хоть кому-то из приятелей и рассказать, какая удача привалила, но делать это было категорически нельзя. Сразу объявится куча завистников, а такие на все способны. Поэтому Димка до поздней ночи просто ходил по комнате и представлял, какая замечательная жизнь будет там, в Городе.

Не станет больше этого вечного доставания продуктов, стояния в многокилометровых очередях, воплей о помощи под окнами едва ли не каждую ночь. Им выделят отличный дом, может быть даже с видом на дворец. Он вживую увидит короля и королеву, и их дочек, разумеется. Там у него будет мобильный телефон и нормальный компьютер с интернетом – здесь, в провинции, эти штуки под запретом, за приобретение их контрабандой сразу бросают в тюрьму. Но он, конечно же, прежде всего подаст заявление в школу «Стальные скелеты», в гладиаторский корпус. Говорят, туда берут только парней из знатных семей, но он добьется своего, не отступит. Получит нужную подготовку, примет участие в Турнире и женится на одной из принцесс. На принцессе Адаре, если точнее, ведь она такая красотка, и со временем станет королем всей метрополии. Да, это определенно был хороший план без всяких червоточин.

Родители потешались над тем, что Дым две недели после этого ходил в одежде, из которой давно вырос, но так и не притронулся к чемодану. И в школе тоже прикалывались – а он в душе ржал над этими жалкими неудачниками, которым ничего в жизни не светит. Отец сразу оставил работу, чтобы теперь все время быть с мамой, гулять с ней, отоваривать спецталоны – приходилось ездить в другую часть города, на какие-то тайные склады. Димка тоже закидывал удочку, чтобы ему оставить школу – но ничего не вышло.

– В Городе ты сразу продолжишь учебу, и школа может оказаться не чета провинциальной, так что нужно будет соответствовать, – пугала его мама.

А потом был тот ужасный день, как раз после злополучного урока истории и едва не случившейся внеочередной бойни. Дыму плевать было на братьев Вегнеров, но он от души обрадовался, что не нужно тратить время на драку – дома ждали родители. На прогулку они теперь ходили втроем, для маминой безопасности. Хоть отец и утверждал, что к ним приставлены особые соглядатаи, на случай нападения – но Дымов, как ни вглядывался в лица окружающих, обнаружить их не сумел. Собирался продолжить свои наблюдения сегодня в сквере за домом – да только ничего не вышло.

Мать снова лежала на диване, но теперь отвернувшись лицом к стене и закрывшись пледом с головой. Отец, очень бледный, с багровыми пятнами на скулах и посиневшими губами, метался по комнате, дергал себя за волосы и непрестанно твердил одно и то же:

– Аня, но ведь они усыпили тебя перед операцией! А мне не позволили присутствовать, я возражал, меня увели. Аня, они украли нашу девочку! Я этого и боялся!

– Не говори глупости, – из-под пледа глухо произнесла мать. – Мне стало плохо еще дома, ты сам вызвал скорую. Ничего нельзя было поделать. К операции приступили, когда сердцебиение уже не прослушивалось…

– Они все подстроили! – перебив ее, тонким страшным голосом закричал отец. – Все было заранее учтено! Среди витаминов наверняка была особая таблетка, после которой тебе стало плохо. Они похитили нашу дочь! Я этого так не оставлю!

– Перестань, Сережа, на таком сроке еще нечего толком похищать.

Но отца было не остановить. Он час за часом ходил по комнате, размахивал руками и непрерывно говорил. Начинал историю похищения с начала, но каждый раз со все новыми подробностями. Под конец рассказывал так, словно видел случившееся своими глазами, но почему-то не сумел помешать злому замыслу – и теперь это убивало его.

Мама больше ему не отвечала. Потом отец вдруг схватился за грудь, упал в кресло и на какое-то время затих там. Тогда Дым выбрался из угла за телевизором, где просидел все это время, никем не замеченный, оглушенный, сбитый с толку. На цыпочках подошел к дивану склонился над ним и тихо спросил:

– Мам, мамуль, может, ты еще разок попытаешься?

Горький всхлип был ему ответом.

– Сейчас нашу девочку уже доставили в метрополию, я знаю, – снова включился в кресле отец, и Димка убежал к себе.

Чемодан он так и не распаковал. Потому что в тот тоскливый бесконечный вечер он поклялся себе, что однажды все равно попадет в Город. И станет учиться в школе «Стальные скелеты», пусть для начала придется побыть там в качестве волонтера. А чемодан призван был каждую секунду напоминать ему о главной цели в жизни.