Вот удивительно. Натыкаешься на стихотворения поэтов о Грузии, и везде эта страна предстаёт тебе яркой, красочной, не знающей бед и горя, гостеприимной и готовой всегда напоить и накормить.
Собственно, Владимир Маяковский объединил в стихотворении "Владикавказ - Тифлис" мнения всех поэтов в одно:
…Я знаю:
глупость – эдемы и рай!
Но если
пелось про это,
должно быть,
Грузию,
радостный край,
подразумевали поэты…
Мы можем вспомнить томное и нежное «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» А.С. Пушкина, поящее вином, яркое «Мне Тифлис горбатый снится…» О. Мандельштама, радостное «Сны о Грузии» Б. Ахмадуллиной… Везде с любовью, с нежностью разворачиваются пред нами воспоминания о южной стране.
У Елены Бочоришвили своя Грузия, Грузия настоящая. Грузия малых слов, но больших действий. Грузия войны и горя. Грузия израненных и поломанных судеб, где прохожий становится героем, а защитник – врагом.
Проза Бочоришвили – не проза вовсе. Все пять повестей складываются в одно целое – в роман в стенограмме, телеграфный роман. Короткими фразами, обрубленными предложениями Елена Бочоришвили рассказывает о трагической судьбе своего народа. Сначала не понимаешь, как это читать – нет логических связей, подчас не улавливаешь, кто есть кто, куда перескакивает время и куда эти фразы-пазлы вложить, чтобы получилась полная картинка. Но потом короткие предложения заполняют прошлое, то, о чём умолчали вначале, и ты понимаешь… и плачешь – от осознания. Писательница умеет дать читателю почувствовать то странное и непонятное, что все называют катарсисом, и никто не может объяснить, что это такое и что от него испытываешь.
Дальше по повестям и очень много. Вы меня простите, я не смогла иначе.
«Жужуна цвима (мелкий дождь)»
Первую повесть читаешь как притчу. Здесь нет имён, есть лишь Отец, Сын, Дед, Мать. Но не притча это вовсе, а история семьи. Имена не нужны – какая в них разница, если лишь семейные связи нерушимы. А судьбы разных семей так похожи друг на друга.
Знакомишься с каждым членом семьи и больше не можешь их отпустить из своей памяти. Каждый человек здесь – поэт и видит жизнь сквозь призму своего творческого взгляда.
Вы вслушайтесь в слова Отца. Чем не поэт?
«Я умру, а они не поверят. Понесут куда-то, пытаясь спасти. И руки будут свисать до земли. И будет столько цветов и женщин – мое сердце все равно разорвалось бы от их красоты».
Сын, напротив, отбрасывает слова и страдает не от красоты женщин, а от музыки.
Сын страдал физически, когда слышал музыку. Эти звуки жили вечно. Они не складывались во фразы и потому не умирали.
Вообще в прозе Елены Бочоришвили музыке отведено отдельное место. Она здесь проносится и песней, и повторяющимся словесным мотивом, и недосочиненной одним из героев оперой, и танцующей женской походкой… Везде вы найдёте тех, кто поёт или танцует, несмотря на год и день за окном.
Монументальная фигура Деда поражает больше всего. И думается, что этот Дед, который носит портрет своей жены Маргариты как икону и молится на него, был взаправду. Ведь не зря он еще и в другой повести появляется.
Дед, в сапогах до колен, останавливался через каждый шаг – посмотреть, как волны лижут его ноги. Как собаки.
Он был врачом. И после 50-х, когда Грузия наполнилась иностранцами, к нему стали приходить русские блондинки. Но не их красота волновала его сердце, а другое. И здесь можно было бы рассмеяться сквозь слёзы.
В доме со шпилем они показывали ему загар. Их тела были двухцветные, красные с белым, как революционная карта. Красные теснили белых по всему фронту.
В каждой повести судьбы героев изображены на фоне истории, на фоне войн, революций, переворотов, смен правителей. Войны смешиваются друг с другом в единую чёрную массу. От них плохо, их не помнишь. Помнишь лишь детали, по которым можно что-то сказать об этой массе.
В поселке Комсомольск, на реке Кундузда, Мать раскладывала нарисованные на полотенце клавиши и играла по памяти.
Все больше людей приходило к морю. В длинных черных пальто. С отрешенными взглядами. С кулаками в карманах. Все стояли у воды, как у окна. Солнце выкатывалось наконец и освещало их розовым светом. Бродячие собаки, розовые от голода, собирались в своры и бегали по берегу, болтая животами.
Старики остались хоронить молодых. Человек в берете повел отряд безоружных на войну. Это была война людей, потерявших гослинию, как руку старшего. И разделенных теперь – фразой, не более, - по религиозным, национальным, политическим или по каким-то еще соображениям. Это была борьба за берег моря, за курортные романы, за прошлое, которое никогда не вернуть.
Повесть, написанная от третьего лица, лишь в конце даёт нам ответ, кто это пишет, кто говорит с нами и рассказывает об одной семье. И проскальзывает «я», которое на протяжении всего повествования было в третьем лице, а теперь «я». И ты сердишься, и плачешь, и чувствуешь его рядом, потому что он говорит тебе наконец-то это «я». Наконец он говорит о своих чувствах. И в этом коротком предложении, пожалуй, всё, что он может так прямо тебе сказать.
Я помню, что когда я шел по пустому городу, мне было совершенно все равно – убить или быть убитым.
«Опера»
Сюжет этой повести я уже встречала в другом произведении, которое стало значимым в моей судьбе (именно по нему я писала дипломную работу) - «Венерин волос» Михаила Шишкина.
Главный герой и там, и там хочет написать произведение (у Шишкина – книгу, у Бочоришвили – оперу), в котором он бы воскресил тех, кто уже умер. Только вот удивительно, произведение Елены Бочоришвили написано раньше на целых 4 года. Не знаю, читал ли её Шишкин, или же творческие люди мыслят похоже – истину не доказать. Но вот такой интересный факт.
Только если опять же сравнивать с Шишкиным, то его герой воскрешает умерших, а герой грузинской писательницы – умертвляет живых. Т.е. он пишет оперу, вводя в неё по очереди разных героев, которые оказываются реальными людьми, и о смерти которых он сначала написал, а потом уже услышал. Вот написал про человека, у которого пуля попала в глаз и тут же на похоронах, где он, кстати, подрабатывает певцом (как называют тех, кто отпевает? певцы смерти?), видит случайным образом умершего, у которого обезображено лицо – пуля прошла через глаз.
Я хотел спросить Эстате, думает ли он, что я – убийца? Странное совпадение, не правда ли? Пуля – в глаз. Почему мысли мои извилисты, как улицы в Тбилиси? Виденья мои зыбки, как сны, мечты или воспоминания. Зачем я пишу оперу? Почему я сплю с женщиной, которую не люблю?
А может он просто предсказатель смерти? Ведь не хотел он так, а оперу пишет ради неё, светлоокой Ии, которую безмерно любит и забыть не может.
Но в их счастье, в их любовь вторгается война. Вместо фиалок – мертвецы, а рыжие волосы, где они теперь?
Это лето пришло без весны. И без запаха фиалок. Каждую весну на всех углах улиц продавали фиолетовые фиалки. За пять копеек продавали весну. Сейчас торговали трупами и местами захоронений. Обменивали пленных. Брали пленных впрок. И пули купить было проще, чем цветы.
Мы шли с Ией по улицам и наступали на лужи. Ее волосы, рыжие, развевались на ветру. Я касался их пальцами, я касался их лицом. Запах фиалок, едва уловимый, исходил от этих волос.
Эта повесть очень страшна. Она страшна тем, что убивает веру, уничтожает её. Бога больше нет. Он нас не слышит.
Я часто слушал, о чем просили люди Бога. Тоненькие маленькие девочки зажигали тоненькие маленькие свечечки и просили смерти врага. Смерти президента. Смерти! Смерти! И Бог, бессмертный, как и Ленин, выслушивал молитвы и молчал.
Умирает Бог и для героя. Потому что из-за большого деревянного креста и служителя богу, священника, происходит убийство. Как такое возможно? Это же абсурд…
Несмотря на страшную и тяжёлую тему безверия, текст повести настолько поэтичен, что хочется вдыхать в себя слова и заменить ими воздух.
Вот снова речь одного из преходящих героев. На этот раз, полковника.
«Я за Родину кровь проливал, а они меня забыли. Говорят, что я зря воевал. Я – солдат, мне как приказали…».
Оборванно, недосказано, ёмко и в самое сердце.
И эти постоянные поэтические повторы о прекрасной девушке с таким коротким и любимым именем Ия! Чистая поэзия! Как герой с каждым разом всё больше и больше рассказывает о ней, и мы составляем её портрет по кусочкам. Ия, что Беатриче…
«История рояля»
Чувствуете музыку в названии? Вот и я не чувствую. Рояль не звучит, о нём рассказывают историю. Но слова – пыль, что составляет лейтмотив этой повести.
И молчал. И она молчала. А что слова? Пыль!
И никто его не понимал, даже Олико, близкая, как сестра. И как это выразить, объяснить? И что слова? Пыль!
«…Нет, не то? Ты хочешь про секс? А что слова? Пыль!»
Язык еще слушался ее, но говорить она не хотела. Она не понимала – зачем? Что слова? Пыль!
И хочется, чтобы музыка зазвучала, потому что словами не описать. Но не звучит – музыку заперли внутри чёрного ящика, а рояль используют, чтобы положить на него гроб с мертвецом или чтобы проверить невинность юной девушки, раздев её донага и раскинув её худые белые ноги. А потом и вовсе увозят в Германию эту музыку, эти клавиши, на которых осталась неотмытая кровь убитого солдата.
Музыки нет. Слова – пыль. Память стирается.
В самом центре Тбилиси, там, где раньше стоял памятник Ленину, было зеленое поле, площадь Свободы… Он спрашивал прохожих: чей памятник здесь стоял? А ему не могли ответить, потому что забыли. Памятники, как и люди, жили столько же, сколько жила память о них.
Но что бы ни говорили герои, слова всё же нужны. Чтобы помнить. И помнить не эти памятники, уходящие с умершим поколением, а помнить то, что сквозь поколения передаётся, что живёт вечно.
Олико помнила каждое слово, которое он сказал ей в те дни, каждый вздох, каждое «и». Потому что для любви – что ни говори – нужны слова.
«Волшебная мазь»
Семья Гомартели уже более трёхсот лет хранит секрет изготовления волшебной мази, которая помогает от всех болезней. И вот за этот секрет в военное время (а было какое-то другое?) семья Гомартели страдает. Их пытают, увозят на допросы, кого-то расстреливают, ссылают – всё, лишь бы выведать секрет. Гомартели-старший рецепт после пыток расскажет и посмеётся: «Самое главное – заговор! Только у нас, Гомартели, есть голос, который может подействовать на мазь!». И ради этого голоса его оставляют жить. А женщины не так важны, женщин можно и…
Люди, как же вы можете?
Война и здесь показана страшной, ненасытной кровопийцей, которая убивает ни в чем не повинных мальчишек.
Вот почему старый Гомартели плакал – ему было жаль мальчишек, вынужденных убивать. Тех, что никому ничего не объявляли и ничьей крови не желали. Они только подобрали с земли брошенную перчатку и прекратились в убийц. И среди этих тысяч, тысяч людей – его сын, его маленький мальчик. И руки его – в пурпурных кляксах.
А теперь представьте себя на месте женщины, точнее девушки, которая только что вышла замуж, толком не узнав своего мужа, а в Грузии было именно так. Мужчин не хватало, а дочь надо быстрее женить. Даже на уловки разные шли, чтобы замуж девушку выдать. Поили парня, а утром он просыпался – рядом девушка лежит, волосы по подушке раскиданы. И тут врывается девушкина родня с криками: «Обесчестил? Женись!».
И вот выходит девушка замуж. И не знает, как оно там, ночью, а получается вот так и вот так. И вот это «вот так и вот так» она даже распробовать не успевает – война.
За четыре года Нора видела своего мужа только раз – на фотографии в газете… Он сидел в группе людей в шинелях, и у всех были одинаковые, почему-то похожие лица. Над одной из голов была чернильная стрелка. «Это я», - приписал Тенгиз над стрелкой. Хорошо, что стрелку нарисовал, а то как бы она его узнала?
И вот он, безликий, возвращается с войны. И ты его раньше не знала, а теперь ещё больше не знаешь. А у вас сын. И нужно дальше жить. Как? Зачем? Почему? Получается вот так и вот так, но только не любовь.
А тут еще Сталин умирает. И те, кто верил в него, вешаются. Потому что как это Сталин умер? Невозможно.
Но Сталин не Бог. Бог – другой. Простой человек становится Богом, потому что больше некому.
И вот почему Арчил Гомартели – не человек, не лев, а Бог. Он сказал:
- Я – отец ребенка, я его забираю!
И забрал. Чужого, незнакомого ребенка. Но любил как своего и воспитывал как сына. Действительно, Бог.
«Голова моего отца»
Эту повесть кто-то называет самой увлекательной и особенной. Наверное, всё дело в том, что она более понятно и логично построена, а написана, кстати, не так давно, в 2009 году. Здесь нет такой спрятанной глубины, на которую нужно было погружаться в других повестях. Здесь вся правда сказана в лоб, прямыми словами. И оттого повесть понятна многим, пожалуй, всем. Здесь нет «он», «она», «они», здесь есть «я». И, как мне кажется, это «я» героя, который пишет письмо сыну, совпадает с «я» автора.
Сюжет повести снова о семье. Об отце. О матери. Об их знакомстве, встречах, ссорах, любви, смерти. О романе в стенограмме, который хотел написать отец о своей возлюбленной, но так и не успел.
Отец рассказывал мне о своем романе с матерью и признавался, что умирает от любви. «Когда-нибудь, когда я выйду на пенсию, - говорил он, - я напишу о нас роман». Память спрессовывала его любовь в самые счастливые, в самые яркие моменты. Роман в стенограмме.
А еще эта повесть о родине. О стране, в которой было столько страха, боли и абсурда, что ни в какой рай после этого не веришь – кажется, что ты уже в аду, так что нечего о рае думать.
Только в этой стране так умело меняли страницы в книге – одну на другую, одну на другую. Нельзя же, чтобы в Большой Советской Энциклопедии рассказывалось о враге народа.
Убирали статью, убирали портрет, писали другую статью и помещали другой портрет. Проверяли, утверждали подписывали в набор. Подписчик получал новую страницу с указанием вырвать и уничтожить старую и вклеить новую на ее место!
А кто-то под страхом смерти эти страницы не уничтожал.
Знаете, я благодарна, что родилась в последний год жизни СССР. Почему? Просто…
В той пьесе, в том фильме, в котором мы жили, было единство времени (будущее время) и единство места. Мы все знали, что умрем там, где живем. Моя Родина – Советский Союз! Как в тюрьме – лежишь в камере или ходишь, ты все равно – сидишь!
Но неужели тогда не было ничего хорошего? Неужели ностальгия не беспокоит?
Нет! Я ненавижу и люблю – разве это ностальгия? Между мной и страной, где я родился, - не года и расстояния, а смерть моего отца, голова его, похороненная отдельно от тела, под деревом с вырванными корнями, в деревне, которой нет.
Эпиграф
Отрывок из стихотворения Бориса Пастернака «Волны».
...Мы были в Грузии. Помножим
Нужду на нежность, ад на рай,
Теплицу льдам возьмем подножьем,
И мы получим этот край.
И мы поймем, в сколь тонких дозах
С землей и небом входят в смесь
Успех и труд, и долг, и воздух,
Чтоб вышел человек, как здесь.
Чтобы, сложившись средь бескормиц,
И поражений, и неволь,
Он стал образчиком, оформясь
Во что-то прочное, как соль.
Постскриптум
Выражаю благодарность Елене Бочоришвили за её неповторимый мир и за то, что она сумела рассказать обо всём этом так правдиво и по-настоящему.
Также благодарна издательству «Астрель» и людям, там работающим, за то, что донесли до нас россиян эти повести.
Спасибо. Счастья вам, вдохновений и новых творческих работ.
