Я потом всю ночь не спала, мама надо мной причитала, жалела, что палец болит, а я на самом деле думала: по правде Борька умер бы, если я бы умерла? А про себя знала, что я его так люблю, что обязательно умерла бы! У меня сердце не выдерживало этой любви, этого счастья…

И вот его нет. А я есть. Я живу. А что делать? У меня дети. У меня мама. Их всех надо кормить. Кляну свои папки, свое несчастное художество, так мало пригодное, чтобы сделать меня и мою семью счастливыми! Я работаю…

Но на самом деле я все-таки умерла, только об этом никто не знает.

* * *

Раньше Аня Литвинова весьма скептически относилась к рассказам о семьях, которые рушились из-за бездетности. Они с Димой женились по такой безумной любви, о которой не грех и роман написать, день свадьбы был для них счастливейшим днем жизни, в шлейфе которого полетели столь же счастливые дни, недели, месяцы, годы… Для них не существовало остального мира, его повседневных забот.

Подружки Анины, вышедшие замуж гораздо позже, уже вовсю трясли колясочками в скверах и палисадниках и хвастались необыкновенностью своих первенцев, потом вторых детишек, а Аня почему-то все никак не беременела. Не больно-то она и страдала, если честно, потому что Дима был для нее всем на свете: и мужем, и любовником, и отцом, и сыном, и даже задушевной подружкой – самой лучшей из всех! И ребеночек у них еще будет – когда придет время.

Однако время это почему-то никак не приходило, а годы – они шли, и однажды Анечка вдруг с изумлением обнаружила, что со дня их свадьбы миновало уже пять лет.

– Слушай, давай заведем ребенка, – сказал ей Дима той ночью, когда, вернувшись из ресторана, где отмечали свой первый юбилей, они упали в постель и радостно занялись любовью. – Тут у нас один парень в отделе сына родил – тако-ой экземпляр выдающийся. Что-то все же есть в этих детях, правда?

– Мужики всегда хотят сына, – целуя его в плечо, усмехнулась Аня. – А вдруг родится дочь?

– Давай заделаем дочь! – с тем же энтузиазмом воскликнул Дима. – Одна наша сотрудница – она сейчас в декрете – приносила показать свое произведение. Мариночкой зовут. Я прямо влюбился. Такой пушистик кудрявенький, ручки-ножки в перевязочках, щеки просто-таки на плечах лежат.

– Не поняла, в кого ты все же влюбился: в Мариночку или Мариночкину маму? – хихикнула Аня.

– Вот в кого! – припал к ней Дима, и ночь юбилейная началась, и минула, и все было необыкновенно прекрасно, однако где-то на окраине сознания поселилась озабоченность: Дима начал думать о детях, обращать на них внимание, выходит, ему чего-то не хватает для полного счастья, ему уже мало одной Ани?

С этих пор они неосознанно, а может, и сознательно не просто любили друг друга, но «заводили ребенка», однако никто по-прежнему не заводился.

Что за чертовщина? Неужто у кого-то из них не все в порядке с этим делом?..

Прошел еще один год. И вот однажды Дима, последнее время бывший заметно озабоченным (он отговаривался тем, что шел конец квартала и года, а их отдел клинически задерживал отчеты) пришел домой с охапкой белых гвоздик (в те годы в городе Хабаровске гвоздики зимой были сущей фантастикой!) и, вручая их жене, сообщил, что у него замечательная новость: он сдавал анализы и сегодня получил их результат. Отличный результат!

– Какие еще анализы? – испуганно спросила Аня: Дима замучился с застарелым бронхитом, неужели он думал, что это туберкулез?!

– Да насчет бездетности, – легким голосом сказал муж. – Вроде бы у меня все в порядке с этим делом. А то я здорово комплексовал, если честно!

Аня чуть в обморок не упала. Если у них нет детей, а супруг вполне здоров, то чья вина в таком случае?

Она испуганно воззрилась на Диму, но глаза его были такими любящими, руки такими ласковыми, что от сердца отлегло: он ни в чем не винит свою Анечку, он по-прежнему уверен, что им пока не повезло, но повезет вскорости, а к врачу ходил только потому, что он такой совестливый и предупредительный. Не зря грубоватая Анина тетка сказала, едва познакомившись с Димой: «Ну, Анька, этого теленка ты всю жизнь будешь на веревочке водить!»

Так оно и было, если честно, однако сейчас Аня вдруг ощутила, что веревочка-то может и оборваться…

Разумеется, они немедля рухнули в постель и отметили положительный результат Диминых анализов самым привычным и самым излюбленным способом.

– Ну я не знаю, – задыхаясь, проворчал Дима, когда смог наконец издать хоть один членораздельный звук. – Если уж от этого ребенок не заведется, тогда я не знаю, чего ему вообще надо!

Аня засмеялась, но оборвала смех, чтобы Дима не уловил отчетливой истерической нотки, прозвучавшей в ее голосе. Рано утром она вместо педтехникума, в котором преподавала русский язык, пошла в женскую консультацию.

Спустя час, на ватных ногах выбравшись из кабинета врача, она по стеночке дошла до гардеробной и долго, неуклюже стаскивала бахилы, а потом так же долго надевала пальто. Санитарка, пившая в гардеробной чаек и с жадным любопытством наблюдавшая за ее неверными движениями, наконец не выдержала.

– Что, залетела, подруга? – спросила она с фальшивым сочувствием. – И большой срок?

– А муж в командировке был, что ли? – присоединилась гардеробщица, опытным глазом меряя Анину талию. – Неужели не берут на аборт? Пижмы надо попить, может, поможет?

– Пижмы? – тупо повторила Аня, с трудом шевеля губами. – Ладно, попью…

И так же, по стеночке, вышла из консультации.

Ледяной ветер ударил по лицу и привел Аню в себя. Она даже смогла улыбнуться, наконец-то постигнув смысл доброхотства санитарок: те ведь сочли ее обычной неосторожной бабенкой, которая забеременела от любовника, а «пришить» это дело мужу нет никаких шансов. А между тем дело обстояло с точностью до наоборот! «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!» – кто это сказал с таким глубоким, таким трагическим знанием дела?..

Дима ее наверняка бросит, когда все выяснится. Бедняга, сколько он натерпелся позора и беспокойства с этими анализами, а все зря. Он изначально был ни при чем. Но вот интересно: женился бы он на Ане, если бы знал, что она бездетна?

Бездетна уже десять лет. После тех сентябрьских ночей…

* * *

– Эта тварь давно должна умереть, – тихо, без выражения, сказал Валера. – Удивительно, что ее до сих пор земля носит.

– Ну, милый, – хмыкнул Пирог. – Она, многотерпеливица, и не таких носит. Сонька – это еще детский лепет.

Струмилин вскинул брови. По уверениям Валеры, в тех фотографиях, которые якобы стали причиной самоубийства Кости Аверьянова, детского было столько же, сколько чаю «Липтон» – в ядерной боеголовке…

Валера не сомневался, что известие о тайных забавах Сони Аверьяновой оказалось просто-напросто последней каплей в чаше терпения ее мужа. Однако Струмилин, которому, по долгу, так сказать, службы, частенько приходилось иметь дело со всеми и всяческими суицидами, насчет самоубийства очень сомневался. Отравиться грибами нарочно – это, мягко говоря, хлопотно. Хлопотно, мучительно, неэстетично и не шибко быстро. Правда, наверняка. И поди докажи, сам человек наелся поганок или ему кто-то их в жареху подсунул. Эти бытовые отправления всегда могут толковаться двояко.

Вот, к примеру, чемеричная вода.

Всякий врач «Скорой помощи» сталкивается с отравлением «чемеричной водой» достаточно часто. Ведь, согласно народной медицине, чемеричная вода, в состав коей входит растительный яд рератрин, – для многих отчаявшихся женщин последнее средство внушить мужу отвращение к водке. И помогает, знаете ли! Пусть на время, но помогает! Другое дело, что относительно дозировки народная медицина ничего конкретного не говорит. И порою умирают мужики стараниями заботливых супруг. А сколько таких мужиков померло, грибочков покушавши! Особенно – закусивши ими. Вот и Константин…

– Кот пил, что ли? – спросил он угрюмо, и Валера кивнул:

– Да разве с такой жизни не запьешь?!

Жену Константина чуть не заподозрили в попытке убийства. Но у нее оказалось такое алиби, что не подкопаешься. Слухи, конечно, продолжали ходить всякие, однако, увы, Соню даже не задерживали: допросили раз – и все. Вообще официальный вердикт был – смерть от случайного отравления, тем паче, в конце лета – осенью масса народу травится грибами и всякой лесной зелью. И если бы не эти фотографии, о которых Валерка все уши прожужжал…

Струмилин пожал плечами. Хоть убей, он не понимал, как можно кончать с собой из-за гулящей бабы. Вообще на самоубийство из-за сердечных дел гораздо чаще идут женщины, чем мужчины. Разве что Костя уже свое отжил и знал это, и вот судьба дала ему шанс уйти под благовидным предлогом…

Возможно, и так. Струмилин слишком много видел смертей, чтобы не верить совершенно твердо в одно страшноватое старинное изречение: ловит волк роковую овцу. Да, работа давно сделала его фаталистом!

Вопрос вот в чем: кто сыграл для Кости роль этой судьбы? Кто сделал его «роковой овцой»? Кто подсунул фотки, стоившие ему жизни?

Или все это тоже произошло случайно?

* * *

Лида выскочила из автобуса и суматошно огляделась. Часы на здании вокзала показывали три.

Осталось десять минут! Она опоздает, точно опоздает! Еще же надо найти этот дурацкий поезд!

– Уважаемые пассажиры! Скорый поезд номер сто тридцать восьмой сообщением Северо-Луцк – Адлер через десять минут будет отправляться с первой платформы. Выход на платформу через зал ожидания, а также через левое и правое крыло вокзала. Нумерация вагонов начинается с головы поезда. Повторяю…

Повторения не требовалось: Лида уже ударилась всем телом в стеклянную дверь, ворвалась в вокзал и, лавируя между множеством народу, обремененного массой вещей, понеслась к выходу на платформу. Красное платье из легкого шелкового трикотажа, вернее, сарафан на тоненьких бретельках вился в ногах, высоченные каблуки красных босоножек то и дело грозили подломиться.

«Как Сонька с ними справляется?» – в десятый по меньшей мере раз за последние полчаса подумала Лида, которая предпочитала устойчивый плотный каблук, а на шпильку взбиралась, когда уж совсем деваться было некуда.

Наконец она выскочила на платформу и огляделась, нервно отводя волосы со лба. И тут же ее прошибло холодным потом: да ведь новехонькая, полчаса назад выстриженная челка сейчас встанет дыбом! Соня еле-еле заставила волосы сестры, привыкшие быть строго зачесанными назад, лежать на лбу. И примачивала их, и лаком брызгала, и гелем смазывала – никакого толку. Каким-то чудом удалось уложить непослушные пряди, до жестяной жесткости засушив их феном, а Лида по дурости, одним движением руки, уничтожила Сонин тяжкий труд. Какие это последствия может иметь – даже думать не хочется!

– Соня! – послышался в это мгновение возмущенный мужской голос, и чьи-то руки вцепились в Лидины плечи, тряхнув так, что она чуть не сверзилась со своих каблучищ.

Он, Евгений! Все приметы сходятся: не очень высокий, но широкоплечий, волосы черные, глаза черные, не то полукавказец, не то полумолдаванин, а может, и то и другое. Вид немножко расхристанный, не очень-то похож на ревизора из Управления железной дороги, скорее, типичный бабник – даже легкая щетина на щеках придает ему «невероятно сексуальный вид», как и предупредила Соня…

Красивое лицо придвинулось, мужские губы накрыли Лидин рот, толстый язык прижался к языку, а небритый подбородок сильно уколол ее, а к бедрам прижалась мощная выпуклость. Знакомое отвращение тошнотой пошло к горлу, но Лида постаралась взять себя в руки и елико возможно мобилизоваться. Она обещала Соне все стерпеть!

Когда пылкий поцелуй наконец прервался, захотелось отвернуться и сплюнуть, однако Лида стиснула зубы и заставила себя не только сдержаться, но и сохранить на лице маску растерянности и как бы даже удовольствия. По счастью, Евгений на нее не смотрел, а продолжал прижиматься всеми своими выпуклостями.

– Чертовка! – Мужчина защекотал своим дыханием ее шею. – Мой Анри Четвертый изнылся, исстрадался весь, с его-то темпераментом!

Конечно, Лиде приходилось слышать, что некоторые мужчины обожают давать определенной части своего тела всякие залихватские имена, но выбор Евгения заставил ее просто-таки остолбенеть. Впрочем, в этом что-то есть: назвать неприличное местечко именем знаменитого короля-потаскуна. Пожалуй, этот Евгений не такой уж пинжак, каким презрительно характеризовала его Соня!

– Я там все приготовил, в купе, а ты шляешься сколько времени, – продолжал между тем обиженно причитать Евгений. – Теперь уж не успеем. – И он начал возбужденно жевать Лидино ухо.

Она стояла столбом, только сейчас поняв, что означала вскользь брошенная фраза сестры: «Если он начнет тащить тебя в купе, ты уж посиди с ним немножко, ничего страшного».

В смысле, этот Евгений предпочитает заниматься сексом сидя?!

– Извини… – Предательское «те» удалось поймать на самом кончике языка. – Извини, бога ради! Меня просто-таки затрахали сегодня клиентки.

– Какая ты, Соня, все же неласковая со мной, – обиженно выдохнул Евгений. – Я к тебе всей душой и всем телом, а ты там над какими-то бабами за гроши трясешься – нет, чтобы мужчину успокоить, причем за гораздо более значительную сумму. Думаешь, выдержу две недели в одиночестве? Изменю тебе, клянусь – изменю!

Выражался новый знакомец до того забавно и своеобразно, что Лида с трудом сдержала смешок. К счастью, инструкции сестры прочно отпечатались в памяти, поэтому она смогла пробормотать:

– Да уж небось от желающих отбою не будет! Но ты, главное, от Наденьки держись подальше, не то я тебе такое устрою – пойдут клочки по закоулочкам!

Эти «клочки по закоулочкам» были одной из непостижимо прилипших к обеим сестрам фразочек. Лида тоже именно так стращала – когда приходилось стращать кого-нибудь.

Как Соня и предсказывала, упоминание о Наденьке привело Евгения в отличное настроение! Он еще раз чмокнул Лиду в ухо, отчего у нее в голове воцарился звон, и наконец-то отлип от нее.

– А ты у меня ревнивица, – сказал сладким голосом. – Ничего, вернусь – докажу, что ты по-прежнему царица моего сердца. А пока пошли, заберешь Анри Четвертого.

У Лиды, которая уже шагнула за ним, заплелись ноги от изумления. На воображение ей жаловаться никогда не приходилось, вот и сейчас картина, возникшая перед мысленным взором, оказалась на диво отчетливой.

Интересное кино! Сестра сказала: «Заберешь у него ключи и еще кой-чего».

Это чего же?!

Евгений схватил ее за руку и потащил по перрону к вагону-ресторану, с подножки которого встревоженно свешивалась спелая деваха в тугой до треска юбке и крошечном белом передничке.

«Может, это и есть Наденька?» – подумала Лида. Правда, горячее чувство, светившееся в глазах девахи, не имело отношения ни к любви, ни к страсти.

– Евгений Ионович! – взвизгнула она раздраженно. – Заберите наконец вашего чертового Анри, он все сиденья в служебном купе изгрыз!

Евгений, как выяснилось, Ионович, помахал девахе ручкой и наддал ходу. Лида, до которой начала доходить страшная правда, пыталась притормозить, но путалась в каблуках, а громкий голос из репродуктора, объявлявший отправление «скорого поезда номер 138 сообщением Северо-Луцк – Адлер», заглушал ее недоуменный лепет.

Наконец Евгений выпустил Лидину руку, вскочил на подножку какого-то вагона, отпихнул барышню с желтым флажком и скрылся внутри. Лида попыталась утвердиться на своих подпорках, переводя дыхание и раздумывая, не сбежать ли, пока не поздно, однако Евгений вновь появился и спрыгнул на перрон, держа в охапке… громадного черного пса.

– Погуляй с ним вечерком, не ленись. И завтра встань пораньше, – прокричал новый Лидин знакомец, пытаясь пересилить объявление об отправке 138-го поезда и напористо впихивая ей в руки тяжелое гладкошерстное тело. – Он любит, когда его называют Анрио. Анрио, будь хорошим мальчиком, слушайся Соню. А ты, Соня, будь хорошей девочкой – и дядя Женя тебя не обидит!

Он хихикнул, грубо лапнул Лиду за неприличное место, так что она по-дурацки взвизгнула, потрепал Анри по мясистому загривку и влепил им обоим по поцелую, – к счастью, начав с Лиды. Пес облизал лицо хозяина, а более ничем своего темперамента не выразил – висел да и висел на руках у Лиды. В это мгновение из репродукторов грянул знаменитый марш «Прощание славянки», и Евгений, крепко захлестнув Лидину руку тонким ременным поводком, вскочил на подножку вагона-ресторана. Вскочил он очень забавно – спиной вперед, словно при перемотке пленки в видеомагнитофоне пустили обратное изображение.

Лида непременно засмеялась бы, если бы нашла силы. Но пока сил у нее ни на что не было, кроме как машинально стискивать в объятиях черного, лоснящегося Анри и растерянно пялиться вслед вагону-ресторану, уносящемуся прямиком в Адлер. Евгений почему-то задержался на подножке, что-то неразборчивое кричал и махал руками.

Может быть, прощался со своим псом?

В это мгновение руки у нее разжались и тяжеленный Анрио шлепнулся на перрон, возмущенно взвизгнув.

Утвердившись на лапах, коротковатых для его мощного тела, повернул большую голову с тупым лбом и внимательно уставился на Лиду. Над его глазами были два желтых пятнышка. Морда курносая, брыластая, вроде бы сонно-добродушная, однако в складках губ вдруг просверкнули внушительные зубищи. Бульдог, что ли? Нет, кажется, эта порода называется ротвейлер. Или как-то в этом роде.

Анрио смотрел на Лиду, а Лида смотрела на него. Взаимное созерцание затягивалось. Почудилось ей или в глазах с желтыми пятнышками и впрямь вспыхнуло недоумение?

– Чего уставился? – нервно спросила она, перехватывая поводок и норовя повернуть пса так, чтобы не пялился на нее больше. Может, если не будет смотреть – не догадается о подмене? Она забыла, что зрение не относится к числу определяющих собачьих чувств.

Глаза-то отвести Анрио отвел, но потянулся к подолу красного сарафана и принялся его сосредоточенно нюхать. Сарафан, конечно, пахнул знакомо – Соней, и тяжелые складки, собравшиеся на загривке Анрио, разошлись. Но тут же угрожающе собрались снова, когда влажный нос пополз по голым Лидиным ногам.

Вот сейчас учует незнакомый запах, вот сейчас обидится, что его подсунули абы кому, и выразит свой протест самым доступным для всякой собаки – а особенно такой страшной! – образом… И Лиде до того стало жаль своих точеных, загорелых, стройных ножек – «самых красивых в Северо-Луцке и районе!» – что она принялась обеими руками и коленками отпихивать от себя пса, истерически вскрикивая:

– Пошел вон, дурак! Пошел вон!

Анрио оказался на диво послушен. Мигом убрал свой мокрый нос от Лидиных ног, повернулся и затрусил по перрону, свесив тяжелую голову меж плеч и вихляя задом. Двигался он по направлению уходящего поезда, как если бы намеревался догнать хозяина. Лида с тупым облегчением смотрела ему вслед, потом ощутила, что руке ее как-то подозрительно легко и свободно. Да ведь с нее соскользнул обмотанный Евгением ремешок, осталось только колечко с каким-то плоским дырчатым брелоком!

Первым побуждением было предоставить Анрио обретенную им свободу передвижения, развернуться – и убраться прочь с вокзала. Но Лида замешкалась.

Черт!.. Наверное, Сонькина жизнь здорово осложнится, если пропадет пес ее любовника. Недаром она так умоляла Лиду проводить Евгения, взять у него ключи и…

Боже! А где ключи?! Теперь понятно, почему Евгений так долго трепыхался на подножке уходящего поезда! Вспомнил, что забыл передать ключи, кричал, наверное, Лиде, чтобы она подбежала, поймала их, а она стояла, как мать-одиночка, прижимая к себе Анрио.